Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Открытие Морского корпуса в Севастополе в 1919 году

Темная, теплая южная ночь нежила в своих объятиях море, горы и мирно спавший на их склонах город Севастополь.

С далекого темного неба смотрели ласковые звезды в черную глубину Северной бухты, бледным светом играя в волне, омывавшей участок Морского корпуса. На широкой деревянной пристани стоял высокий, кряжистый старик Селезнев, с длинной седой бородою, подпоясанный подсумком, с винтовкой за плечами.

Страстный рыбак по профессии, вольнонаемный сторож корпуса, он с радостью вскочил бы в шлюпку и забросил удочку или сеть в темную воду залива, а тут сторожи мертвый участок горы с недостроенным зданием корпуса и офицерскими, почти никем не обитаемыми флигелями.

Но, пересилив искушение, он поправил подсумок и ружье и медленным шагом пошел с пристани на белое шоссе, ведущее с пристани к главному зданию громадного белого дворца – корпуса. В одном из крыльев высокого здания громоздились штабеля дубового паркета, кафели для печей, изразцы пола и черепицы для крыши. Старик заглянул в пустые, длинные залы, прислушался – никого… тихо. Пошел дальше своим дозором и, дойдя до левого крыла большого здания, услышал мой свисток.

В этом году я, как бывший командир роты Его Высочества этого корпуса, был назначен заведующим всем имуществом и зданиями Морского корпуса и начальником его охраны. Жил я в своей квартире в белом флигеле на берегу Северной бухты Черного моря. Здесь, под крылом Божьей милости, сохранилось в целости все мое гнездо.

В эту тихую летнюю ночь вышел я из своего флигеля на очередную проверку дозорных и услышал ответный свисток Селезнева. Я поднялся на звук, по тропинке, к сторожке, подошел к старику. Он взял винтовку к ноге и приподнял шапку.

– Все благополучно, Селезнев? – спросил я.

– Все благополучно, Владимир Владимирович.

– Ну, пойдем вместе, – сказал я.

Мы спустились в подвалы и нижние этажи флигелей, где у меня хранились дорогие стекла для окон громадного здания и медные приборы к окнам и дверям. Убедившись в целости замков и складов, мы обошли четыре офицерских флигеля на берегу. С моря дул предрассветный ветерок. Луна скрылась за черной водою. На востоке протянулась розовая полоса.

Ясное утро летнего дня. Под звуки медных горнов и звон рынд на судах поднимаются Андреевские флаги и начинается живая, суетливая работа офицеров и команды. В порту давно прогудел гудок, там стучат молотки и шипят горны, тысячи рабочих копошатся в мастерских и доках.

По рейду пробегают катера, ялики под парусами с базарным людом; на авиационном плато шумят и гудят пропеллеры, готовые к отлету; шумит, просыпается город Севастополь, бредут его граждане на службу и работу. Только на участке Морского корпуса тихо и безлюдно… как на забытом кладбище. Белый высокий дворец тянет свои стройные колонны в голубое утреннее небо, как бы прося у него пощады, спасения от неминуемой гибели разрушения. Корпус! Где твой директор?.. Где твои кадеты, где учителя?

Морской корпус, рожденный Царями, убитый революцией. Скажи, ты погиб навсегда или явится сильный и смелый и кровью сердца своего, любящего Родину, вольет в тебя жизнь? Так думал я в это утро, сидя у себя в белой столовой за дубовым прадедовским столом, накрытым камчатской скатертью, и пил из севрского фарфора с гербами прибалтийских рыцарей ячменный кофе с ситным хлебом.

Со стен смотрели на внука портреты предков в овальных золоченых рамах. Солнце заглядывало в комнату и шаловливыми зайчиками бегало по хрусталю, серебру и никелю журчащего самовара, по шкапу красного дерева, с дорогой старинной посудой. Ярко сверкал паркет, крепко натертый воском.

В продолжении шестнадцати лет прослужил я в Морском корпусе в Петербурге и в Севастополе, начав воспитательную деятельность еще в мичманском чине при адмирале Чухнине. Я видел своими директорами адмиралов Римского-Корсакова, Воеводского, Русина, Карцева и Ворожейкина. Все зимы учил и воспитывал кадет и гардемарин в стенах родного мне корпуса; а каждое лето уходил в плавание со своими воспитанниками на судах отряда Морского корпуса в своих и заграничных водах.

За эти 16 лет я прошел через все офицерские должности в корпусе до ротного командира включительно. Корпус украсил мундир мой всеми орденами до Святого Владимира включительно; баловал меня приказами, наградами, дарил счастье, высокую честь и полное духовное удовлетворение в служении родному флоту, воспитывая и образовывая для него славных, доблестных морских офицеров. Сколько сотен таких прошло через мои руки, и как бесконечно дорога мне их благодарная память!

Вот я в Севастополе – командир роты Его Высочества; в этой роте должен был воспитываться Наследник Цесаревич. Апогей мечты всякого воспитателя! И вдруг… грянула революция… Закрыли любимый корпус. Разлетелась золотая мечта. По той же причине, только позже, закрыли Отдельные гардемаринские классы и Петроградское Морское училище…

Кто я? Заведующий зданиями Морского корпуса, хранитель его богатств, его священных традиций, морского духа, его памяти, его реликвий. Это все, что досталось мне за 16 лет педагогического труда, самой высокой, искренней, горячей любви к корпусу и к его детям-воспитанникам.

Взглянув в окно, я вдруг увидел, что с моря, мимо каменного форта, идет небольшой изящный пароход под Андреевским флагом, по типу похожий на яхту. Яхта под военным флагом вышла уже на рейд и стала на якорь. Вскоре у правого трапа закачался полированный катер. В него вошли три человека, и катер отвалил от борта, взяв курс на Морской корпус… Я встал с кресла и, не отрываясь, смотрел в бинокль.

«Что это за судно? – подумал я. – И кто на нем?.. А ведь они к нам!»

Катер быстро поглощал пространство. Спускаюсь я из флигеля по дорожке на пристань, с тяжелой связкой ключей. Едут гости; иду их встречать. Кого только не встречал я на этой пристани: и Государя Императора Николая II, и Наследника Цесаревича, и адмирала Колчака, и министра генерал-адъютанта Григоровича, и адмиралов Русина и Карцева, и множество других… Кого-то Господь посылает теперь и что привезут эти люди с собою? А они уже у пристани, и все трое выходят ко мне.

Впереди идет молодой офицер, в черной тужурке, с погонами старшего лейтенанта, с углом из ленты русского национального флага на рукаве. Стройный, небольшого роста, плотно и крепко сложенный, с открытым русским лицом, в рамке черных волос, подстриженных бархатным ежиком, над большим, широким лбом упорного и сильного характера. На висках чуть-чуть серебрятся густые черные волосы. Энергичный рот под щеткой черных усиков, «а-ля америкэн», сияет мне навстречу белыми зубами, сердечно-радостной улыбкой.

На лице, обветренном и загорелом, под дугой черных бровей, блестят энергией и волей полные жизни, темно-карие глаза.

Он протянул мне руку и громким, бодрящим голосом сказал:

– Здравствуйте, Владимир Владимирович! Не узнаете своего бывшего воспитанника?

– Машуков![230] Николай Машуков? – воскликнул я радостно. – Узнаю, конечно, узнаю! – И горячо пожал его руку.

И перед моим духовным взором протянулся длинный ряд желтых, полированных конторок, в большом ротном зале Петербургского Морского корпуса; за одной из них, в синей голландке с белыми погончиками, сидел прилежный, кропотливый кадетик, разбираясь в книге флотов всего мира, составляя таблицы сравнительных боевых сил артиллерии, брони, судового состава, изучая национальные флаги и сигналы. Точный, исправный, религиозный, с чистой душой и горячим сердцем, в те юные еще года уже так пламенно любивший Русский флот и свою великую Родину.

– Еще бы не помнить! Вы и тогда уже выделялись среди кадет, – сказал я и еще раз крепко пожал его руку. – Уже старший лейтенант, плаваете, где? на чем?

Он повернулся к морю, указал рукою на стоявшую на рейде яхту:

– Вот мой корабль. Я командир вспомогательного крейсера «Цесаревич Георгий»[231], доставил в Севастополь Его Превосходительство генерала Ставицкого[232], – он представил мне одного из своих спутников, – и полковника английской службы Юнга, – указал он на другого.

Мы представились друг другу. Затем Машуков объяснил мне цель их приезда. Русский генерал и английский полковник попросили меня показать им все здания и кладовые корпуса; я повел их для осмотра. Машуков следовал за нами. Гости мои долго, добросовестно осматривали флигеля, склады и главное здание корпуса на горе, записывали данные, переговаривались между собою. Оказалось, что они приехали искать свободные здания под боевое снаряжение армий, действующих на Юге России, предполагали отдать Морской корпус Красному Кресту.

После осмотра я проводил комиссию на пристань. По пути Н.Н. Машуков спросил меня:

– Как вы думаете, Владимир Владимирович, можно было бы теперь открыть корпус?

Вздохнув, я ему ответил:

– Эх, Николай Николаевич! Столько сюда приезжало людей и комиссий, чтобы открывать «приют для беженцев», «симферопольский университет», разные «склады», теперь «Красный Крест» или Морской корпус, но до сих пор еще никому ничего здесь открыть не удалось. Зданий и материалов на многие миллионы; все сохранено в полном порядке, есть чем работать, да некому поднять это большое трудное дело. Конечно, было бы великое счастье, если б Морской корпус снова ожил на этой, ныне мертвой горе, но пока – это всего лишь мечта.

Сверкнув на меня темно-карими глазами, Машуков сказал:

– Я попробую осуществить эту мечту!

– В таком случае торопитесь, дорогой Николай Николаевич. Не дайте уйти корпусу от родного флота! – сказал я ему.

Миссия простилась. Вошли в катер, и он, застучав мотором, в белой пене волны, быстро уходил от корпусной пристани.

Старший лейтенант Машуков приветливо помахал мне рукою, привет был и Морскому корпусу, который он принял в свое сердце в эту минуту и жизненной силой своей захотел и его вернуть к жизни.

Волшебный кораблик, принесший на борту своем судьбу Морского корпуса, судьбу, которая вошла в сердце его командира и водила его рукою, волей и умом, был пароходом общества РОПИТа (Русское Общество Пароходства и Торговли) «Цесаревич Георгий». Он был взят белым командованием для военных действий по освобождению Родины от красного разрушения. Его вооружили тремя 75-мм пушками, и Андреевский флаг взвился за его кормою.

Матросами этого корабля были казаки, юнкера, гимназисты и реалисты Армавирской, Екатеринодарской, Керченской и Ялтинской гимназий, словом, вся та пылкая и честная молодежь, которая не могла спокойно взирать на то, как терзали их Родину-мать злобные, разрушительные силы; та белая молодежь с различных фронтов, которая не жалела ни молодой жизни своей, ни горячей крови для спасения Родины.

И не приди этот корабль в тот год и в тот день в Севастополь, не было бы Морского корпуса ни в этом городе, ни в Бизерте; и те славные и милые юноши и мальчики, которые сейчас имеют высокую честь быть мичманами, гардемаринами и кадетами Русского флота, остались бы гражданами самой страшной, кошмарной республики, которой нет подобной на всем земном шаре.