Госсмех. Сталинизм и комическое

Трудно, кажется, точнее описать то, что происходит в советских номенклатурных сатирических пьесах, сложившихся «по мотивам» только что прошедшего страшного представления (согласно Марксу, во второй раз — в форме фарса). В 1937 году

Сталин и его сторонники использовали демократию как метод, призванный завоевать поддержку рабочего класса и выковать объединенную партию, из которой будут вычищены оппозиция и коррупция. Они рассматривали личные феодальные владения, возникшие вокруг локальных элит, как препятствие[726].

Неудивительно, что выковавшийся в горниле Большого террора советский человек был восторженным приверженцем чисток и репрессий. Он и был зрителем этих сатирических пьес.

Итак, Большой террор 1930-х годов имел многосторонние политические импликации и привел к глубоким социальным трансформациям. В его ходе окончательно распались независимые деревенские сетевые структуры, а вчерашние крестьянские массы в результате предметных уроков «классовой борьбы» и внедрения образа врага стали куда более дисциплинированными. Номенклатурные кадры, приведенные в ходе террора к гомогенизации и лишившиеся всякой политической самостоятельности, также перестали представлять даже потенциальную опасность для центральной власти. Общество оказалось приведенным к управляемости в том смысле, как понимал ее Сталин.

Организованный сверху «огонь по штабам» — испытанное орудие режимов, подобных сталинскому. Но именно потому, что террор не может быть перманентным, в обществе должно сохраняться ожидание того, что остывший по приказу сверху кратер может проснуться в любой момент. Поддержание мобилизационного состояния общества оказывается в этих условиях насущной политической задачей. То, что происходило в эпоху Большого террора по всей стране — руководство множества предприятий было обезглавлено, а его авторитет в условиях нараставшей критики и поиска врагов и вредителей подорван, — не было одноразовой акцией, но было рассчитано на непрямое воспроизводство, в том числе через театр, который разыгрывал ситуации чисток. Происходившее на сатирической сцене должно было не столько «лакировать» советскую действительность, как принято думать, сколько отражать и просвечивать реальную политическую структуру советского общества. В этом постоянном напоминании о пережитом опыте читалась угроза; вновь и вновь повторяя на театральных подмостках ритуал чистки, советский смех, будучи превращенной формой страха, выполнял свою основную, террористическую, функцию.