Госсмех. Сталинизм и комическое

Часто даже буффонада служит той же цели, подчеркивая равенство между разными людьми и их функциями в обществе и в семье. Конечно, во многих случаях буффонада остается на уровне традиционного грубого физического комизма, в соответствии с условностями водевильного жанра как комедии положений, в отличие от сатиры — комедии характеров. Положительные советские герои — достойные объекты доброго, искреннего смеха, без примеси злорадства, которое допустимо, когда смеются над врагами. Но даже самый незатейливый комизм допустим в этих произведениях только потому, что это смех равных над равными. В «Девушке с характером» Катя Иванова, выдающая себя за законную обладательницу железнодорожного билета в Москву, безуспешно пытается скрыться от молодых женщин, приехавших на столичный вокзал, чтобы встретить настоящую Катю Иванову. Однако последующее развитие событий показывает, что не было никакой нужды прятаться от московских комсомолок, потому что «самозванка» так же предана делу агитации москвичек за переезд на Дальний Восток, как и настоящая Катя Иванова. В «Волшебном сплаве» в одной из ключевых сцен руководитель группы Гриша прячется за стойкой, потому что вынужден был снять порванные брюки. Из-за этого он не может ни выйти навстречу директору, пришедшему поздравить его с получением впечатляющих результатов исследований (и окружающие убеждены, что он «страшный скромняга»), ни обнять свою девушку (на чье кокетливое «Ну иди же, иди ко мне!» он отвечает сухо: «Нет, не могу!»). В фильме «Девушка спешит на свидание» (реж. Михаил Вернер и Сергей Сиделев, 1936) неуклюжий курортник Гуров вынужден менять роли одну за другой: он соглашается принимать ненавистные ему душевые процедуры вместо тех, кому они прописаны, но кто предпочитает проводить время более интересно; его принимают за сапожника-самоучку, а чуть позже — за акробата в цирке. Конечно же, и в этом случае все заканчивается хорошо: смена столь разных ролей была лишь чуть более радикальна, чем та, что могла ожидаться в обычной для советского человека жизни.

Исследователи советской истории и культуры связывают подобные переходы от одной роли к другой в советском контексте с образами аферистов-трикстеров. Многие утверждают, что «сам процесс „переделки“ биографий, который был в основе советского проекта, требовал от обычных людей поведения, обычно характерного для аферистов», и что «в политическом контексте первых лет сталинизма, для которых были характерны театральность, преувеличение и отчаянная самонадеянность и где осторожность и сдержанность считались слабостью, бесшабашный аферист с гипертрофированной самооценкой был воплощением сущности советского человека»[1107]. Однако анализ советских водевилей заставляет предположить, что эти идеальные субъекты, жители советской страны чудес, не столько меняли роли, сколько сочетали их. Каждый из них вмещал в себе и больше, и меньше, чем их собственное «я». Влюбленный, который не может полностью отдаться чувствам наедине с любимым человеком, потому что та (или тот) занят(а) размышлениями о трудовых рекордах, — такой человек вряд ли может считаться идеальным партнером. Милиционер, покидающий свой пост, чтобы утешить расстроенную женщину или помочь двум обиженным молодым людям вновь найти путь друг к другу, пренебрегает профессиональными обязанностями именно потому, что отдает всего себя выполнению долга защитника граждан. Уборщица, которая одновременно (или потенциально) инженер или журналист, не может считаться воплощением образа идеальной уборщицы. В пьесе «В сиреневом саду» множественные недоразумения разрешаются ко всеобщему удовлетворению, и приходит момент неизбежного поцелуя между любящими мужем и женой. Однако супруги должны сначала выяснить, допустимо ли целоваться, учитывая те роли, которые каждый из них исполняет в конкретный момент: «Шорина: Поцелуй меня, Сережа… Рыбцев: Что ты!.. Я здесь в командировке. Шорина: Но я здесь отдыхаю. И могу тебя поцеловать…» Существование всех этих людей в одной определенной роли всегда временно, всегда как бы в скобках. Зрители не должны забывать, что герои пьес в какой-то степени присваивают себе роли, что они все немножко самозванцы (как бы искренни они ни были) уже потому, что одновременно они могут быть или действительно являются исполнителями совсем других ролей. Комический эффект рождается на стыке разных вариантов «я» этих людей. Эти точки стыка и есть, буквально, пространство водевиля.