Госсмех. Сталинизм и комическое

Для того чтобы эти операции выглядели более выпукло, автор усиливает их фарсовость. Адъютант Брауна так объясняет работу партийной машины демократов:

Дженнари. Слушайте, Фрэн: скоро будут составляться избирательные списки. Все пустыри и бензоколонки, заброшенные трущобы и пустующие склады надо заселить людьми. В ваших списках все эти места будут фигурировать как жилые дома, населенные избирателями, жаждущими голосовать за наших кандидатов. Такого рода избирателей мы называем привидениями.

Макдональд. Это достаточно ясно.

Дженнари. Далее идут «сони» и «наездники». «Наездниками» мы называем наших ребят, которые разъезжают по городу в автомобилях и голосуют по тридцать раз где хотят. Далее…

Макдональд (записывая). Вы ничего не сказали о «сонях». Они что за птицы?

Дженнари. Они давно уехали из нашего города, но по рассеянности продолжают голосовать по месту прежнего жительства. Надеюсь, ясно?

Макдональд. Очень.

Дженнари. Но самая важная категория избирателей — это потусторонний мир, откуда нет возврата. Короче говоря, имена этих замечательных людей принадлежат владельцам кладбищенских абонементов и списываются с надгробных памятников. Вот это и есть воскресение мертвых.

Но «негативный реализм» таил в себе немало опасностей, поскольку входил в противоречие с соцреалистическим требованием «положительного идеала» и «исторического оптимизма». Показательны выступления коллег Погодина в ходе обсуждения пьесы на секретариате Союза советских писателей, где прозвучали однотипные и вполне ожидаемые претензии к автору «Миссурийского вальса» (в это время пьеса уже шла в московских театрах):

Тов. Тихонов Н. находит, что народ в пьесе не представлен; остается впечатление, что эта пьеса из жизни гангстеров.

Тов. Суров А. считает, что в пьесе имеется романтизация гангстерства. В частности, он считает, что бандит Гарготта изображен обаятельным, и опасается, что этот персонаж будет уходить со сцены под аплодисменты зрителей.

Тов. Первенцев А. тоже находит, что в пьесе показан уголовный элемент и не видно американского народа.

Тов. Симонов К. говорил о том, что его пугает в пьесе уклон в сторону гангстеризма, и рекомендовал Погодину снизить образ Гарготты, показав его к концу пьесы омерзительным, грязным, вонючим человечком[478].

Итак, сатира, основанная на «негативном реализме», оказывается недостаточно реалистичной. Но и введение положительного начала не решало «проблемы типического» (как в сатире на внутрисоветские темы, где требовалось уравновешивать положительные и отрицательные стороны советской действительности), поэтому решение следовало искать не в усилении положительного начала, которого в жизни современной Америки быть не могло: чтобы стать реалистичной, эта сатира должна была сделаться демонстративно нереалистичной. Так «негативный реализм» трансформируется в «реалистический гротеск».

Предваряя свою пьесу «Земляк президента» («Бесноватый галантерейщик») Суров писал:

Все это кажется невероятным, однако это так. «Иная правда диковинней всякого вымысла», — говорит американская пословица. Эта пословица могла бы послужить эпиграфом к пьесе. И если события пьесы кому-то покажутся преувеличенными, краски — сгущенными, то в этом, право же, надо винить не автора[479].

Далее он поделился важными соображениями относительно жанра пьесы:

Эта пьеса названа сатирической комедией. Она могла бы называться также памфлетом. Автора меньше всего интересует педантичное воспроизведение деталей американского быта. Но пусть актеры и режиссура будут правдивы в главном — в характерах, в мыслях, побуждениях и действиях персонажей пьесы — и не боятся сатирической заостренности образов. В данном случае сатирическое и реалистическое совпадает.

Иначе говоря, гротеск позволял изображать гангстеров, не романтизируя их и не делая их обаятельными. Сюжетно пьеса Сурова повторяет «Миссурийский вальс». Только действие ее протекает не в Канзас-сити, а в захолустном городке все того же штата Миссури. Там действует такой же «местный босс Демократической партии», только по имени Роберт Хард, о котором сообщается, что «этот человек занимается всеми делами сразу. Он продает должности и выпускает газеты. Он скупает человеческие души и делает сенаторов». Он окружен такими же проходимцами и бандитами и так же готовится к предстоящим выборам в Конгресс. Но появляется здесь и новый типаж — американский трикстер.

Чарли Марчелл — пустой фантазер и сменивший множество профессий «лузер», с которым зритель знакомится в пору, когда он работает галантерейщиком и торгует галстуками. Торговля в заштатном городке не идет, лавка разоряется, и хозяин магазина Поули прекращает аренду. Так Чарли в очередной раз оказывается не у дел. Но работать он не хочет. На предложение тестя пойти служить на почту он отвечает, что такая работа не для него. Он мыслит глобально:

Я уже кое-чего достиг в своей жизни. Нельзя опускаться до службы на почте. Надо знать себе цену! Путь американца — вперед и вверх! Мы же американцы, папа! Весь мир трепещет перед нами. А вы говорите: на почту… Писать квитанции и слюнявить марки? В такое время! <…> Время великого бизнеса! Англичане готовы продать нам своего короля за хорошую партию тушенки. Франция отдается нам, не спрашивая об условиях. Я уже не говорю о разных Бенилюксах. Президент сказал: нас ждет великое просперити. Надо читать газеты, папа. Мы будем командовать миром!

И здесь в жизни героя происходит несколько судьбоносных событий. Во-первых, в его лавке появляется Цисси Шлезингер, которая приехала в городок рекламировать белье. Она характеризуется как «личность, явно одаренная артистическим талантом. По специальности коммивояжер и живая модель. Но это только малая часть ее умений». Во-вторых, Чарли, наконец, удается попасться на глаза самому Роберту Харду. И в-третьих, он открывает в себе талант перевоплощения.

Чарли просиживает в баре последнее (не имея денег, он расплачивается товаром, который никто не хочет принимать) в надежде на то, что ему удастся втереться в круг местных партийных боссов. И когда ему это удается, он открывает в себе новое весьма полезное сходство: «(Откинулся на спинку стула, видит перед собой портрет президента. Смотрится в него, как в зеркало, поправляет прическу, бантик — и вот он уже похож на президента.) Вот этот человек не даст меня в обиду! А ты и не догадывался, что мы родственники?»

Объявив себя родственником Трумэна, Чарли устраивается в одну из газет Харда, редактор которой по поручению босса занят поиском антикоммунистической сенсации. Наконец, к нему приходит яркая идея: Чарли — это Гитлер, который бежал из Германии и объявился в Миссури. Цисси Шлезингер становится при нем Евой Браун. Быстро находится и бывший полотер из рейхсканцелярии, который «опознает» в нем Гитлера. Дальнейшее действие пьесы разворачивается как фарсовый парад аттракционов.

Хард организовывает визит в Миссури сенатора и распоряжается к его приезду за одну ночь «подготовить книгу фюрера. Продолжение „Майн кампф“ — новый том его прекрасного труда». Для этого к Харду вызываются журналисты, каждый из которых должен написать отдельную главу. Вооружившись блокнотами и ручками, они выслушивают инструкции партийного босса. Каждая из глав представляет собой один из ключевых тезисов советской антизападной пропаганды, сформулированных в такой глумливо-прямолинейной форме, что превращают пропагандистский текст в балаганное представление. Поданные в такой форме пропагандистские лозунги с легкостью усваиваются зрителем. Транслируемые в это время сталинской пропагандой в газетах, поэмах, романах, пьесах и фильмах, будучи встроенными в фантастический сюжет, они лишаются здесь, как кажется, всякой серьезности и идеологического ореола. Они представлены так, как они усваивались массовым сознанием. Они превращаются в браваду, которая выражает себя в сардоническом смехе и питает культуру ресентимента. И чем более гротескным становится действие пьесы, чем более фарсовыми предстают персонажи, тем более органично «тезисы Харда» врастают в общую картину «безумной Америки».

Трудно было бы ожидать от рассчитанного на массового зрителя «реалистического гротеска» чувства вкуса и меры. Так, автор заставляет бывшего полотера рейхсканцелярии рассказывать о «пикантных подробностях» личной жизни Гитлера, и тот

напоминает фрау, как неоднократно провожал ее через черный ход из спальни фюрера. Однажды господин министр пропаганды мне устроил из-за этого скандал, будучи крайне вспыльчивым и ревнивым человеком… Не знаю, удобно ли касаться некоторых подробностей… Простите, но фюрер больше всего любил смотреть… мм… порнографические фильмы, в которых снималась госпожа Ева Браун.

На вопрос Чарли о том, «как обращался я с этой самой… с Евой Браун? Не случалось иной раз дать затрещину за легкомысленное поведение или обидное слово?», Мюллер «вспоминает»:

О, что было, то было! И не раз! За волосы, да как начнут по полу волочить. Очень решительно обращались с ней. И вообще подраться любили. Один раз, помню, господина министра иностранных дел избили, а другой раз Гиммлера за то, что недоглядел за первой любовницей, — с актером спуталась.

Подобного качества юмор, рассчитанный на самую неприхотливую аудиторию, не только помогал усвоению пропагандистского содержания, но превращал экзотическое действие в фарс, делая его более доступным.

Жена Чарли Марчелла находит его и уговаривает вернуться домой. А Поули объясняет ему, что вынужден был прекратить аренду «потому, что вы, Чарли, были во власти фантазий. Вы стояли за прилавком, а думали о карьере сенатора. Вы мечтали и забывали о покупателях…» Но тот настолько уносится в выдуманный им мир, что отказывается узнавать родных. Жена называет его то сумасшедшим, то «шутом гороховым». Но на призывы образумиться Чарли отвечает: «Кто хочет жемчуга, тот должен нырять вглубь. Я буду торговать не в вашем паршивом магазине, а на Украине! На Балканах! На Цейлоне! В Антарктике! В Москве!.. Я уже не принадлежу себе. Я политический деятель… Я принадлежу Америке…»

А между тем Хард предлагает созвать гостей:

Пригласим Черчилля, Франко, де Голля, Тито, Миколайчика, Михая… Пригласим всех сюда, к нам, в Миссури. Именно в нашем миссурийском городе Фултоне Черчилль произнес свою знаменитую речь. Мы делаем политическую погоду Америки. Мы, миссурийцы.

Чарли демонстрирует сенатору, как он будет говорить с гостями:

Чарли. Чего хочет американец?.. Я скажу вам, мистер Черчилль! Американец любит деньги. Деньги любят торговлю. Торговля не любит границ. Границы подымают цены. Границы задерживают товары. Границы — это наследие прошлого века. Америка для американцев — это говорили вчера. Весь мир для Америки — вот что говорим сегодня мы, деловые люди, — я и вот господин сенатор. Один господин сенатор может купить вас и весь ваш старомодный островок, который я пощадил только потому, что не до вас мне было. Шпрехен зи дейч? Понимаете?