Спасение Петрова и Карпова

Первый рассказ Сомова

«День не задался с утра. Утром пришлось отправиться в издательство. Надежда на то, что в проклятый День Напоминания мне удастся обойтись без утомительной болтовни, не оправдалась. Признаюсь, что был разъярен. Я не мог придумать хотя бы одну разумную причину, которая объясняла, зачем я вдруг понадобился издателю именно двадцать четвертого мая. Конечно, я ждал чего-то отвратительного.

Встретили меня, впрочем, по-человечески. Главный редактор Григорьев расплылся в приветливой улыбке. И это был плохой знак. Как правило, так он улыбался, когда хотел обмануть собеседника или использовать его в своих корыстных целях. Мне кажется, что издатели не способны разделить два этих посыла, как не могут современные физики разделить пространство и время.

Я общаюсь с издателями не первый год, и давно научился относиться к подобной философии легко, с пониманием. Сомневаюсь, что существуют издательства, где с авторами обходятся по-другому. Но ко всему с годами привыкаешь. В конце концов, Григорьев не человек с улицы, он представляет издательство, которое печатает мои книги. В принципе, он неплохой человек. Конечно, с причудами, но кто сейчас чист перед психоаналитиками? Иногда он подбрасывает хорошо оплачиваемую работу. Я ценю это и стараюсь лишний раз его не нервировать.

Но на этот раз мне хотелось поскорее узнать — что конкретно от меня понадобилось именно двадцать четвертого мая? Глупо было отказываться, не выяснив сути дела. В принципе, можно и поучаствовать в каком-нибудь привлекательном и перспективном проекте. Без фанатизма, конечно. Но что-то подсказывало, что на этот раз Григорьев задумал использовать меня в плохом деле. Можно, конечно, печататься под псевдонимом.

— Хорошо, что вы пришли именно сегодня! — сказал Григорьев. — Вы, Сомов, у меня на хорошем счету. Люблю читать ваши тексты. И когда пришлось выбирать автора для нового проекта, сразу вспомнил о вас.

— Называйте меня Комовым.

— Конечно, Сомов. Можно и Комовым. Только теперь это не важно. Хочу предложить вам интересную работу, для которой, и в этом я абсолютно уверен, лучшего исполнителя не найти. Вы умный и оригинальный писатель.

Я кивнул. Сейчас у многих есть основания считать меня хорошим писателем.

Григорьев продолжал:

— Возникла хорошая тема для романа. Даже не так — для серии книг. Если справитесь — ваш труд станет самым важным проектом в истории человечества. И начинать его нужно именно в День Напоминания.

И вот тут я сплоховал. Нужно было сразу ответить максимально грубо, мол, день, скорее, дерьмовый, чем приятный. И начинать новую работу двадцать четвертого мая тошнотворно. Однако промолчал — в данном случае вступать в дискуссию было глупо. Не тот повод, когда хочется объясняться или убеждать. Сначала нужно было выслушать предложение Григорьева.

— Я не люблю писать по заказу. Точнее, не умею. Пытался, но ничего хорошего не получилось.

— Это не имеет значения, — ответил Григорьев.

— Начинать новое дело двадцать четвертого мая — плохая идея.

— Нельзя относиться к Дню Напоминания без должной серьезности.

— Я знаю.

— Конечно, знаете. Наверняка больше, чем другие. Вы же Сомов.

— И что с того? — не понял я.

— Ваш отец…

— Не хочу продолжать этот разговор. Все, что говорят о моем отце — грязные сплетни и домыслы плохо информированных людей. Пример мифологического сознания. Повторять их бредни — себя не уважать. В конце концов, у всех нас есть родители.

— Не сомневаюсь, что быть сыном Сомова тяжело. Но мне кажется, что вы давно свыклись со своей ношей. Люди ко всему привыкают. Знаю, что вы не любите, когда об этом напоминают, но иногда самая плодотворная и удачная работа начинается с неприятных воспоминаний. Работа писателя — тяжелый труд. Ну, вы сами об этом знаете.

— Я не видел родителей уже двадцать лет. Куда они отправились, чем занимаются, не знаю. Не могу даже сказать, живы ли они. Мы не общаемся.

— Неужели вы не получали от них писем, посылок или иных сообщений? К вам не приходили посланцы? — удивился Григорьев.

— Нет.

— Странно, не правда ли?

— Никогда об этом не думал.

— Почему? — удивился Григорьев.

— Отец запретил.

— Очень странное решение. Неправильное. Если вы не думаете, значит, за вас додумывают чужие люди. Все, кому не лень. А это очень нехорошо. Мифотворчество не посвященных в детали людей может быть опасным.

— За каждым болтуном не уследишь.

— Это верно.

— Давайте перейдем к делу, — не выдержал я, разговор мне не нравился. — Зачем вы заговорили о моем отце? Какое мне дело до всех этих болтунов? Я — обычный человек, моя жизнь скучна и однообразна. Никаких тайн. Работаю, предпочитаю одиночество. Очень не люблю комментировать сплетни. Почему люди любят обсуждать то, чего не знают?

— Понимаю вас. Лично я очень часто забываю о том, что вы сын того самого Сомова. Вы хороший писатель, и этого достаточно.

— Ха-ха. Вы даже иногда называете меня Комовым.

— Это не трудно.

— Спасибо! Но зачем вы меня позвали?

— Собственно, я хочу обратиться к вам с просьбой. С личной просьбой. Еще раз, не как к сыну Сомова, а как к хорошему писателю. Надеюсь, что мне удастся уговорить вас, и вы согласитесь участвовать в новом замечательном проекте.

— Мне придется сделать что-то ужасное?

— Я уже говорил, хочу, чтобы вы написали для меня книгу. Необычную книгу, можно сказать, единственную в своем роде.

Я рассмеялся. Издатель просит меня написать книгу, поскольку лучше меня никто ее не напишет (так он говорит). Слушать лестно, но почти наверняка врет. И, если я буду отказываться (это о чем должна быть книга, чтобы я отказался ее написать?), начнет уговаривать. От издателей я раньше ничего подобного не слышал.

— Какую книгу?

— О том, какими мы, земляне, стали через двадцать пять лет после предупреждения инопланетян. И как мы будем меняться от года к году, ожидая неминуемую гибель. Сможете честно рассказать о тревогах и надеждах обычных людей, ожидающих гибели?

— Смогу. Мне самому хочется написать о чем-то подобном. Но зачем? Эту книгу никто и никогда не напечатает. Вы первый и не напечатаете. Разве нет? Или я чего-то не знаю?

— Конечно, никто не напечатает. Очень болезненная тема. Всегда найдутся люди, которые отыщут на самых невинных страницах повод для апатии и отчаяния. А этого допустить нельзя. Верно? А потому, вы будете писать ее двадцать лет, а готовые части пусть пока полежат в нашем сейфе.

— Но зачем писать книгу, которую нельзя напечатать? Тем более, что она может навредить нашему общему делу выживания.

— А вы напишите ее не для всех, а только для меня. Через двадцать лет ей цены не будет!

— Ну, не знаю.

— О деньгах не беспокойтесь. Гонорар вам будет выплачиваться в двойном размере. За каждый том. И я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы имели возможность поговорить с любым человеком, если это потребуется для работы.

Сказочные условия. Кто бы отказался?

— Я буду писать о себе.

— Это было бы идеально! Попробуйте! Хорошо? Вы меня обяжете. Я в долгу не останусь. Обязательно наступит день, когда и я вам пригожусь! — сказал Григорьев торжественно».

Неудачное начало