Спасение Петрова и Карпова

Пятый рассказ Сомова

Через три дня Сомов опять навестил Петрова.

— У вас что-то произошло? Вы почувствовали перемену в своем существовании, были ли изменения болезненны? Или просто неприятны?

— Нет. У меня все по-старому. Но я хочу, как можно скорее, рассказать историю своей жизни. Я постараюсь быть убедительным. Вы должны поверить мне. Надеюсь, это поможет разобраться в моей истории. Или не только моей.

Петров поморщился. Удивительно, однако, нельзя было исключать, что поделиться последовательным рассказом, который Сомов подготовил, было для него намного важнее любых, даже самых катастрофических изменений в его жизни. Петров так и не смог привыкнуть к тому, что люди, как правило, не способны относиться к собственной жизни объективно и рационально, что не позволяет им разумно оценить степень грозящей им опасности. И вот они вместо того, чтобы сосредоточиться на спасение, придумывают разные бесполезные дурацкие развлечения.

Петров жалел Сомова, но уже то, что он обратился за помощью, оставляло надежду, что удастся узнать о мире что-то неизвестное. Оставалось быть внимательным и не упускать ни единого слова в его рассказах.

«Утром я проснулся в другом мире. Папа и мама не улыбались. Они говорили о том, сможет ли человечество спастись. О моем дне рождения никто не вспомнил. И в школе дети готовились к звездным войнам, они не сомневались, что победа достанется Земле, и выбирали будущую профессию, чтобы принять участие в великой войне с пришельцами. Список вакансий был невелик: военная служба, компьютерные системы, ракетостроение, космические исследования, астрономия, теоретическая физика, служение Богу и моделирование сознания.

Мои школьные друзья считали, что мы обязательно спасемся. Нам казалось, что впереди куча времени. А вот взрослые были настроены пессимистичнее: от них требовали спасения немедленно, а потому времени на раскачку и долгие раздумья у них не было.

Больше всего удивил папа, он сказал:

— Как написали однажды умные люди: «Если для спасения человечества понадобится Святая вода, будем производить ее в промышленных масштабах».

От него услышать что-то подобное было поразительно. Я привык к тому, что мой папа настоящий ученый, никогда раньше не слышал от него ни единого слова в защиту религии. Любого фанатизма. Любых догм, для доказательств которых не требовались проверенные факты. Были ли это религиозные мифы или смелые научные гипотезы. Идеи должны проверяться опытным путем — так он мне всегда говорил. Нельзя верить даже самым красивым словам, не подвергнув их проверке. Этому он научил меня с детства. И вдруг: святая вода. Вот когда я по-настоящему понял, что дело плохо. И мы действительно все умрем через пятьдесят лет, если не позаботимся о спасении.

Как защититься? В детстве этот вопрос мало меня занимал. Мне повезло с папой, я знал, что он спасет и маму, и меня, и все человечество. Нет на свете человека, в которого я верил больше, чем в него. И если он возьмется за дело, то обязательно победит проклятых инопланетян. Это не было мифом или гипотезой, и доказательства мне были не нужны.

О своей работе папа никогда не рассказывал и не любил, когда я тайком следил за тем, как он решает свои умопомрачительные уравнения в толстых тетрадях и вертит на мониторе странные картинки. Интересно, что я не имел ни малейшего представления о том, чем он занимался. Не знаю и сейчас. Спрашивать я, честно говоря, боялся. Мне его занятия всегда представлялись бесконечно сложными и важными. Я привык думать, что он решает самую главную задачу, стоящую перед человечеством. И люди ждут, когда он справится, потому что после этого на Земле наступит эра справедливости и всеобщего счастья. От одной мысли, что однажды папа откроет секрет и расскажет о своей работе: конструирую, мол, новую машину или ракету, мне становилось грустно. Боялся, что идеальный образ моего замечательного папы рухнет. Связывать его работу с каким-нибудь конкретным делом нельзя было ни в коем случае — поскольку не оставило бы камня на камне от детской мечты о папе как человеке, которому подвластно все. Для меня он был главной надеждой человечества. Моя вера в него жива до сих пор!

Как легко жилось в те годы! Неясная опасность только прибавляла сил. Она стала гарантией того, что папа будет хоть иногда отрываться от своей исключительно важной и сверхсрочной работы и заниматься нашей с мамой безопасностью».

— Вы чувствовали себя обреченным, не способным сопротивляться? — спросил Петров.

— Ни о чем таком я не думал. Не думаю и сейчас.

Петрову хотелось понять, сможет ли Сомов в своей будущей книге показать противоречие между робкой надеждой и страшной обреченностью, которые каким-то образом сосуществуют в душах людей. И уживаются. Наверное, это важнее, чем перечисление технических достижений, без которых мы не видим прогресс. Петров был рад, что не ему поручили писать пресловутую книгу для Григорьева.

— От ребенка странно было бы ожидать чего-то другого, — сказал Петров примирительно.

— Теперь я понимаю, что мое детство затянулось. Мне комфортно жилось с папой. Он не был тираном, но рядом с ним я чувствовал себя в безопасности. Все закончилось за день до моего пятнадцатилетия. Двадцать четвертого мая. Через пять лет после предупреждения инопланетян. Первый кризис.

— Пять лет без тревоги — это очень хорошо.

— К сожалению, пять лет закончились отвратительно. Об этом я и хотел рассказать сегодня.

За день до пятнадцатилетия