Пропавший брат

Таинственное исчезновение Чайкина

Над степью поднялось молодое солнце, и под лучами его засеребрился Иртыш. Чайкин лежал на пригорке в кустах и следил, не появится ли на реке плот. Петрик помогал бакенщику ловить сетью рыбу. Наловили ее много, и старик принялся готовить тройную уху. Варил он ее в три приема. Вначале отобрал и засыпал в котелок мелкую рыбешку, а когда она сварилась, выбросил и положил рыбу покрупнее. А потом и ее не пожалел, выкинул. В третий раз в ту же воду положил самую крупную.

Даже Карп Семенович признался, что ест такую уху впервые.

Целый день Чайкин и Петрик не спускали глаз с реки, но наступил вечер, а ни одного плота так и не появилось.

— Вот удивительно! — разводил руками бакенщик. — И вчера не было. И пароходы почему-то не возвращаются сверху. Там их штук шесть застряло.

Чайкин и Петрик молчали. Они догадывались, почему замерла жизнь на Иртыше. Анненковцы объявили Усть-Каменогорск на осадном положении и не выпускали из города ни одной подводы, ни одной лодки. Пароходы и плоты задержаны были на Верхней пристани. Только на пятые сутки показался первый пароход, разукрашенный флагами.

— Анненков торопится в Семипалатный, — сказал бакенщик. — Его броненосец... «Монгол». Ишь, сколько пулеметов наставил на палубе.

Следом за «Монголом» прошел «Меркурий», тот самый пароход, на котором Петрик вместе с Володей ехали весной на Алтай. А затем появились и два плота. На один из них бакенщик устроил Петрика с Чайкиным, подогнав свою лодку к плоту.

— До Семипалатного доедете, а там видно будет, — сказал на прощанье добрый старик.

Все мысли Петрика тянулись в Усть-Каменогорск, где остался Володя. Ему не хотелось ехать в Семипалатинск, но он подчинился Карпу Семенычу, убедившему его в необходимости переждать тревожное время.

Плотовщики охотно приняли двух пассажиров — места много, не жалко, а в дороге от них и польза есть: помогут грести на поворотах.

И вот Петрик сидит на обрубке бревна и прислушивается к разговору Чайкина с плотовщиками. Карпу Семенычу хочется выведать, что творится в Усть-Каменогорске. Он задает осторожные вопросы, спрашивает, почем мед на базаре и сеянка.

— Сейчас не до меду! На базаре пусто, хоть шаром покати.

— С чего это?

— Восстание в крепостной тюрьме было. Ужасть сколько народу погибло. Большевиков по городу ищут. Четыре дня плоты держали. Едва выпустили.

— А много большевиков поймали?

— Да их почти всех во время восстания перебили. А кто в Иртыш кинулся — потонули. Ловить некого.

Петрик слушает разговор, а сам думает о Володе и Павле Петровиче. Все ли благополучно на кондратьевской заимке? И в душе его зреет намерение быстрее вернуться в Усть-Каменогорск.

Медленно плывет плот вниз по Иртышу, и слышно, как поскрипывают бревна, журчит за кормой прозрачная вода.

Через четыре дня Петрик и Чайкин медленно проплывали мимо заросших Полковничьих островов. Впереди в темно-сером тумане вырастали кирпичные здания, высились острые минареты Семипалатинска.

Петрик орудовал багром, помогая плотогонам.

Плот подогнали к правому берегу и поставили на прикол. Распрощавшись с плотовщиками, Петрик и Карп Семеныч выскочили на песок и по крутому откосу поднялись на набережную.

Семипалатинск поразил их невиданной пылью и необычайной тишиной пустынных улиц. Жители города словно вымерли. Беглецы прошли с полверсты мимо домов с закрытыми ставнями и не встретили ни одного пешехода и ни одного извозчика.

Причину странной тишины Петрик и Чайкин скоро разгадали. На заборе висел приклеенный свежим клейстером грозный приказ атамана Анненкова, объявлявший город, в связи с наступлением партизанских отрядов, на осадном положении.

На центральной улице было оживленнее. Здесь ходили редкие прохожие, а на углах стояли пикеты вооруженных солдат. Патрульные останавливали всех подозрительных, заставляли поднимать руки и тщательно обыскивали. Это смутило Карпа Семеновича, и он предложил:

— Давай свернем в переулок. Надо было уезжать дальше.

Густой, высокий смерч кружился над пустынной базарной площадью. Сквозь тяжелую пелену пыли тускло светило без лучей, без блеска степное солнце. Одинокий верблюд, забытый хозяином, обнюхивал закрытые ларьки и протяжно кричал, вытягивая длинную шею. Базар обезлюдел, но на толчке, несмотря на осадное положение, неуемные спекулянты продавали махорку, мыло и рассыпные папиросы.

Пыльный и душный город Петрику не понравился. Чахлые и редкие деревья не давали тени. Только на двух центральных улицах стояли каменные дома. В Татарской слободе высились острые конусы минаретов. На каждой улице здесь встречались дома, у ворот которых красовался привязанный к высокому шесту сухой березовый веник, заменявший вывеску: «Баня».

Петрик и Чайкин пробирались с базара на пристань. Сухой песок скрипел на зубах и забивался за воротник.

С трудом добрались до пристани и здесь узнали: пароходы, обложенные тюками шерсти и мешками с песком, возили только военных. Застрявшие в пути пассажиры рассказывали, что Павлодар окружен партизанами и дорога в Омск отрезана.

Увидев, что в кассе некоторым пассажирам все же продавали билеты, Чайкин велел Петрику занять очередь, но когда тот подошел к окошечку, кассир потребовал пропуск.

— Какой пропуск?

— От военного штаба.

— А там дадут?

— Этого я не знаю.

Разочарованный Петрик отошел.

— Ну как? — спросил Карп Семенович.

— Пропуск требуют от военного штаба...

— В военном штабе нам дадут пропуск на тот свет, в лазарет. А туда нам торопиться не к чему. Пусть Анненков торопится со своими палачами. А мы...

Не успел Карп Семенович закончить, как его схватил за локоть широкоплечий речной матрос.

— Одну минуту. Отойдем в сторону.

Откуда появился этот румяный матрос в бескозырке, Петрик не заметил, он словно из земли вырос.

— Предъяви документы. Кто такой?

Лицо Чайкина посерело. Он попытался освободить локоть, но не смог.

— Что вы ко мне пристаете? — сказал Карп Семенович, стараясь сохранить спокойствие.

— Я говорю: предъяви документы!

«Сыщик!» — догадался Петрик.

— А вы кто такой? — голос Чайкина прозвучал спокойнее.

— Я из контрразведки, — тихо сказал сыщик. — Пройдем со мной. И не шуми — плохо будет.

Он вынул из кармана брюк офицерский наган и внушительно скомандовал:

— Ну, марш!

Карп Семеныч сказал глазами Петрику: «Уходи!»

Но Петрик только отошел на два шага, продолжая наблюдать. Бежать Чайкину было невозможно, матрос его пристрелил бы на месте. И Карп Семеныч покорился своей печальной участи. Склонив голову, он тихо зашагал впереди матроса. Сыщик подвел его к двери с дощечкой «Военный комендант пристани» и распахнул ее. Чайкин обернулся, бросил прощальный взгляд Петрику и перешагнул порог.

— Ловко сцапали! — сказал чиновник, сидевший на дорожной корзине. — Теперь из него сделают отбивную котлету.

Пассажиры, ждавшие посадки на пароход, переглянулись. Никто ничего не сказал. Каждый боялся, как бы и с ним не приключилась подобная беда.

А у Петрика глаза затуманились от слез. Он присел на землю и решил во что бы то ни стало дождаться, когда Чайкина поведут от военного коменданта в контрразведку.

В освобождение товарища мальчик не верил, но все же где-то глубоко в душе таилась у него надежда, что Чайкин сумеет доказать свою невиновность, когда попадет на допрос к следователю. И Петрик не спускал глаз с закрытых дверей, ожидая с минуты на минуту появления Карпа Семеныча.

И вот он наконец вышел в сопровождении двух конвоиров, вооруженных винтовками. Увидев Петрика, Чайкин нахмурился. Он вновь подал знак глазами, чтобы Петрик ушел. Но Петрик даже не пошевелился, и лишь когда Карпа Семеныча провели мимо него в трех шагах, он поднялся и на некотором расстоянии зашагал сзади.

Чайкина повели «со свечками» через весь город, и встречные люди понимали, что ведут его в анненковский «штаб смерти».

Контрразведка помещалась в одноэтажном кирпичном доме. Над ним развевался черный бархатный флаг, украшенный громадным серебряным черепом и двумя скрещенными костями. Обыватели, завидев грозный символ атамановских войск, обычно переходили на другую сторону улицы, а наиболее благоразумные даже делали лишний крюк боковыми переулками, чтобы только не идти мимо «штаба смерти». Плохая слава шла про этот особняк, туда часто приводили людей, а оттуда почти никто не возвращался.

Конвоиры подвели Чайкина к высоким воротам. Возле них стоял часовой. Карп Семеныч обернулся и увидел Петрика. Вначале он удивился, а потом нахмурился. Петрик прочитал в его глазах приказ немедленно убираться прочь, он даже заметил, как Чайкин сжал кулаки.

— Заводи! — крикнул часовой и открыл калитку.

Карп Семеныч и конвоиры исчезли за глухим забором, а Петрик остался на улице. Он медленно зашагал вдоль забора, решив обойти с четырех сторон квартал, в котором находилась контрразведка. Зачем он это делал — он и сам не знал. Разные мысли лезли ему в голову. А вдруг Карпу Семенычу нужна будет его помощь? А может быть, Петрик сумеет ему помочь, если выступит свидетелем? Надо попасть к следователю.

Не теряя времени, он поднялся на высокое крыльцо и, пройдя два полутемных коридора, нашел дежурного писаря, сидевшего за небольшим столиком.

— Дядя, мне нужно к следователю, — сказал Петрик.

— К какому следователю?

— Который людей допрашивает.

— А ты кто такой?

— Я? Человек!

Писарь поднялся, посмотрел на Петрика и показал пальцем на дверь:

— Ах ты, сопляк этакий! Вон!

— Вы не ругайтесь, дядя! — обиделся Петрик, но писарь вытащил неизвестно откуда плетку и замахнулся:

— Чтоб духу не было!

Петрик поспешил убраться. Шагая по темному коридору в поисках выхода, он заблудился, перепутал двери и вместо прихожей попал в другой коридор, длинный, узкий и тоже мрачный. В конце его светлело что-то вроде овального стекла, и Петрик решил, что там находится парадный ход. Однако дверь с овальным матовым стеклом вывела не на улицу, а в большой, чисто подметенный пустынный двор. Петрик взглянул на открытые ворота и зашагал по дорожке, усыпанной битым кирпичом.

— Пропуск! — остановил его часовой и загородил дорогу.

— Какой пропуск?

— Вот такой! — часовой кивнул на штык, унизанный зелеными квадратными бумажками.

Петрик неохотно повернул назад. Он дошел до крыльца и уже поставил ногу на ступеньку, как вдруг увидел маленькую калиточку в заборе. Она вела в соседний двор. Петрик заметил: ворота из него на улицу раскрыты настежь, а во дворе стоял воз с дровами. Бородатый дворник хозяйственно ощупывал толстые березовые поленья. Петрик подумал: «Была нужда возиться с пропуском, когда можно отлично уйти через проходной двор».

Часовой стоял на улице, спиной к мальчику. Петрик юркнул в калиточку и, благополучно миновав соседний двор, вышел в тихий пустынный переулок. Он прошел всего один квартал, как его нагнал человек с большим полотняным зонтиком под мышкой. Вытянув губы трубочкой, человек приложил указательный палец ко рту:

— Тише! Мальчик, идем за мной...