Пропавший брат

Лабиринт наробраза

В тот год пассажиры ездили на крышах вагонов, на буферах, висели на ступеньках. Первый кондуктор, узнав, что Петрик и Володя едут без билетов, строго приказал им сойти на ближайшей станции. Второй кондуктор ничего не сказал. Он только поморщился, словно у него сразу заболел зуб. Третий велел отсыпать ему полную фуражку сухарей. Мальчики насыпали с радостью. Но когда они приехали в Москву, выяснилось, что третий кондуктор — самый обыкновенный безбилетный пассажир, только фуражку он носил железнодорожную.

С Курского вокзала на Николаевский братья шли пешком.

— Где-то здесь есть царь-пушка и царь-колокол, — говорил Петрик. — Вот бы поглядеть!

— Ладно! После!

Поезд на Петроград отходил поздно вечером. Чего торчать зря целый день на вокзале? А царь-пушка, должно быть, громадная! С дом, не меньше! Хоть и боялся Володя покидать вокзал, не смог он устоять от соблазна посмотреть московское чудо.

Кривыми улицами и косыми переулками, плутая по бульварам, братья добрались до Красной площади, до Кремля. Но царь-пушку так и не увидели. У Спасских ворот стояли часовые и тщательно проверяли пропуска. Должно быть, берегли царь-пушку.

Конечно, можно было бы проскользнуть и без пропуска, но разве уговоришь трусишку Володю?

— Ладно, айда обратно на вокзал!

И снова ребята встретили здесь пассажира в железнодорожной фуражке, выдавшего себя в вагоне за кондуктора, чтобы выманить сухари.

— Хлопцы! Держитесь ближе меня, — сказал он и покосился на сало. — Посадка будет тяжелая.

— Сами знаем! — огрызнулся Петрик, покрепче завязывая мешок.

Посадка в петроградский поезд началась с проверки пропусков, а кончилась легкой пальбой из наганов.

Тысячная толпа, неся над головой солдатские сундучки и корзинки, ревела, орала и так напирала, ломясь в вагоны, что, казалось, вот-вот столкнет поезд с рельсов. Мешочники лезли в вагоны через окна. Звенели разбитые стекла. У дверей спального вагона шел бой. Милиционеры отражали винтовками яростную атаку матросов балтийского флота.

Каким образом Петрик и Володя проникли в вагон, они и сами не могли объяснить. Спасибо усатому милиционеру, это он сжалился над Володей, упавшим с буфера под колеса. Страшно ругаясь, милиционер вытащил несовершеннолетнего пассажира за шиворот и пропихнул его над головами мешочников в темный вагон.

— Петрик! — закричал Володя, холодея от ужаса, что он потерял при посадке брата.

И вдруг откуда-то сверху, с третьей полки, раздался радостный, звонкий голос:

— Володька! Айда сюда!

На другой день ребята приехали в северную столицу с твердым намерением во что бы то ни стало разыскать пропавшего братишку. Трамваем добрались до Удельной, рабочего пригорода.

Володя рассчитывал узнать подробности Бориного исчезновения от мачехи, но ее не оказалось дома — она только позавчера уехала с двумя женщинами не то в Смоленск, не то в Курск менять вещи на продукты. Так рассказала соседка по квартире, хорошо знавшая Володю. У нее мачеха оставила ключи от своей комнаты.

— А скоро она вернется?

— Кто ж ее знает. По деревням пойдут пешком...

Соседка дала Володе ключ, и мальчики, не особенно огорченные отсутствием мачехи, вошли в пустую, давно не топленную комнату.

Володя с грустью разглядывал знакомые стены, оклеенные цветочными обоями, и знакомую обстановку. Все здесь было так, как в день его отъезда, когда был еще жив папа. Только этажерку, стоявшую рядом со шкафом, мачеха переставила в угол, под образа, да убрала с комода кружевную салфетку, связанную мамой.

Володя снял с этажерки свой старый учебник — по нему учился последнюю зиму Боря, — полистал его и положил на старое место. На верхней полке, как и прежде, лежал толстый альбом, заполненный фотографиями. Густой слой пыли покрывал плюшевый темно-зеленый переплет. Володя щеткой почистил альбом. Он хотел посмотреть папины фотографии.

Перекидывая картонные листы, он показывал Петрику один фотоснимок за другим. Вот это — папа, это — мама, а тут они сняты вместе. А здесь на папиных коленях сидит маленький Боря, а Володя стоит рядом с мамой, положив ей руку на плечо. А вот Борина фотография. Он стоит возле тумбочки с цветами. На нем — новенькая, хорошо отутюженная матроска и короткие бархатные штанишки. В руке он держит книжку. Волнистые волосы аккуратно расчесаны. Большие задумчивые глаза смотрят прямо и открыто. И Володе кажется, что он видит живого брата. А Петрик замечает, как по Володиной щеке катится слеза.

— Что будем делать?

Володя закрыл альбом и положил на полку.

От Бориного приятеля Андрейки ребята узнали, что брат их отправился пешком в Киштовку, захватив с собой вырванную из учебника географическую карту и Володин компас.

Услышав про карту, Петрик сказал:

— Его надо искать в приюте. С твоим компасом он далеко не уйдет. Айда в милицию!

В милиции дежурный посоветовал братьям сходить в Комиссариат народного образования. На другой день ребята отправились в город.

Восхищенными глазами Петрик смотрел на широкую гладь Невы, отливавшую серебром. Высокий шпиль Петропавловской крепости сверкал позолотой. К гранитным берегам прижимались пустые баржи. На прямой, как стрела, набережной вытянулись шеренгой дома-дворцы.

Петрик был в Петрограде впервые, и все, что он встречал на пути, казалось ему замечательным: и переполненные трамваи с «висельниками» на подножках, и автомобили, и извозчики в синих кафтанах, с высокими цилиндрами на головах.

Володя не раз видел и Неву, и Литейный мост, и Петропавловскую крепость. Но сегодня столица показалась ему не такой великолепной, как раньше, когда случалось приезжать с отцом из Удельной за покупками. За два года, проведенных в Киштовке, Володя отвык от Петрограда.

Братья спустились с моста и пошли по Литейному проспекту. На левой стороне они увидели обгорелые стены большого каменного дома. Володя помнил — здесь помещался суд, но не знал, что здание было сожжено во время Февральской революции. На правой стороне, возле арсенала, стояли хорошо знакомые мальчику пушки. Каждый раз, когда Володя попадал на Литейный, он с замиранием сердца разглядывал старинные мортиры русского и шведского литья.

Петрик, впервые увидевший пушки, заволновался.

— Не стреляют, — с сожалением сказал Володя. — Старые.

Петрик все же сделал попытку заглянуть в жерло. Темно. Ничего не видно. Сторож, щелкавший семечки у закрытых ворот, лениво погрозил кулаком.

— Эй, ты, анархист лопоухий! Я те уши еще длиннее сделаю!

Петрик покраснел и обозлился. Он не любил, когда говорили об его ушах. Они действительно были большие и торчали лопушками.

— Ну его к монаху, слезай! — посоветовал Володя.

Петрик соскочил с постамента, и братья пошли дальше по проспекту.

Володя вспомнил: еще два года назад рядом с книжным магазином находилась кондитерская. Как было приятно постоять у окна и смотреть на торты, разукрашенные соблазнительными цветами! Сколько времени прошло с тех пор, когда на витрине красовалась огромная шоколадная пушка, обложенная серебряными бомбами, а Володя и доныне помнит ее великолепие! А какие пирожные, вкусные и красивые, заполняли мраморный прилавок! И как хорошо пахло в кондитерской сдобным печеньем.

Сейчас за плохо промытыми окнами лежали аккуратно разложенные резиновые подошвы и стояли бутылки с мутным клеем. Ни тортов, ни пирожных не было в помине. Неподалеку от дверей магазина, восседая на раздвижном стуле, тощая черноглазая дама торговала газетами. Рядом с ней спекулянт в матросской бескозырке продавал рассыпные папиросы. Володя поглядел скучными глазами на резиновые подошвы. После сытой Киштовки голодный Петроград ему не нравился.

На Невском проспекте братья увидели проходивший полк разношерстно одетых веселых красноармейцев. Военный оркестр играл «Смело, товарищи, в ногу». Командир в малиновых штанах кричал: «А ну, подравняйсь!» — но его плохо слушали. Петрик и Володя даже в Киштовке часто встречали солдат, шагавших в строю за певучими медными трубами, и всегда это зрелище наполняло их души восторгом. Братья немедленно присоединились к ораве мальчишек, маршировавших рядом с музыкантами, и вместе с ними дошли до Казанского собора. Можно было бы пойти и дальше, но от собора начиналась Казанская улица, та самая, где находился наробраз. Разглядывая номера домов, братья добрались до громадного четырехэтажного здания.

— Тут! — сказал Петрик, останавливаясь перед широким парадным подъездом. — Айда!

Володя с трудом открыл стеклянную тяжелую дверь. Седой швейцар в фуражке с золотым околышком, сидя на табуретке, читал «Правду». Заметив, что ребята не закрыли за собой дверь, он сердито сверкнул очками:

— Закрой, закрой! Швейцаров за вами нет!..

Володя закрыл дверь, и они прошли в просторный вестибюль. По широкой мраморной лестнице торопливо поднимались люди с портфелями и без портфелей. Ребята остановились в недоумении.

— Айда туда, узнаем! — предложил Петрик, заметив над стеклянной будкой вывеску с крупной надписью: «Справочное бюро».

Пышноволосая барышня, сидевшая в будке, называла номера комнат, и люди отходили от окошечка. Очередь дошла до ребят.

— У нас братишка потерялся, — торопливо сказал Петрик. — Мы думаем, что он в приют попал. Скажите, как его найти?

Затаив дыхание, Володя ждал ответа. Девушка перелистала исписанные страницы в тетрадке и сказала:

— Третий этаж, правая сторона, комната 217.

Ребята нашли двести семнадцатую комнату, хотя и потратили на это больше часа. Чернобровая дама с двойным подбородком, ловко набивавшая гильзы табаком, внимательно выслушала рассказ Петрика и посоветовала сходить этажом ниже, в сто четырнадцатую комнату. Здесь сказали, что надо подняться двумя этажами выше.

Мальчики путешествовали из комнаты в комнату и везде рассказывали историю о пропавшем брате. Вначале они ее передавали очень подробно, потом стали рассказывать более сжато. Но результат был одинаковый. Никто не мог посоветовать, как найти Борю.

В больших и маленьких комнатах сидели самые различные люди: сердитые и добрые, разговорчивые и молчаливые, толстые и тонкие, волосатые и стриженые, бритые и с усами. Все они что-то делали. В одной комнате писали на больших листах бумаги, в другой записывали в маленькие книжечки, в третьей чертили громадные, как простыни, ведомости, в четвертой считали на счетах, в пятой щелкали на пишущих машинках. В некоторых комнатах просто пили чай с леденцами, спорили, курили, а в одной, где на полу лежал огромный ковер и под потолком сверкала хрустальная люстра с гранеными висюльками, толстый лысый дядя в синем френче целовал красивой улыбавшейся барышне по очереди один пальчик за другим. Дядя рассердился, что ребята, не постучавши, вошли в его кабинет, но все же выслушал Петрика и на листочке, вырванном из блокнота, написал записку.

— Сходите в четвертую комнату... Марш! — скомандовал он и, проводив ребят до дверей, повернул два раза ключ.

В четвертую комнату тоже сразу попасть не удалось. В приемной сидела барышня, щелкавшая на машинке. Она посмотрела на юных посетителей без всякой радости и сказала: