Пропавший брат

Соболья шуба

Покинув чуть свет заимку, где нашел пристанище бывший обуховский коммунар Гордиенко, Софроновы тронулись в дальнейший путь. Геласий закутал Борю потеплее, только щелку для глаз оставил, чтобы мальчик мог любоваться алтайской природой.

А зима на Алтае, в тайге, прекрасна, особенно хороши утренние зори, когда первые лучи солнца проникнут в лес и от высоких деревьев упадут на снег голубые тени. Снегопад налепил на сучках и ветках причудливые фигурки. Смотрит Боря на небольшую пихточку с широкими ветками, опущенными в пушистый снег, и кажется ему, что дед-мороз украсил ее круглыми шапочками. Стал Боря внимательно вглядываться и вдруг обнаружил — нет, это не шапочка, а пузатый самовар, а рядом с ним белый-белый кораблик.

Всюду стоят стройные молодые деревья, окутанные пушистыми халатами, а в хвойных ветках и высоких сугробах прячется лесное зверье. Сказочный мир деда-мороза, пронизанный холодными лучами зимнего солнца, окружал Борю со всех сторон. Мальчик крепче прижимался к Геласию, чувствуя, что где-то неподалеку притаился в кустах серый волк, преследующий Красную Шапочку.

— А как Гусев, кончил воевать с лесничим? — спросил Геласий отца.

— Раз царя свергли, какая тут может быть война? Федор Афанасьич верх взял.

— Значит, луга у него остались?

— У него.

— Это справедливо!

— По-божьему!

Софроновы вели непонятный для Бори разговор про лесничего и пчеловода Гусева. Сын задавал вопросы, отец отвечал. Боря поначалу прислушивался к беседе, но потом ему стало скучно, и он задремал. А когда проснулся, увидел перед собой терем с высокой косой крышей и крохотными квадратными окошечками. Боря вспомнил, что такие терема он встречал на страницах сказок, подаренных ему покойным отцом. Должно быть, в одном из них серый волк и съел бабушку Красной Шапочки.

В этом тереме обитал Федор Афанасьевич Гусев. Был он человек старинной веры, прадед его, раскольник, жил на Волге в те годы, когда на староверов, желавших охранить чистоту веры и старинных церковных обрядов от никоновской ереси, обрушилось жестокое гонение. Царские солдаты жгли деревни и скиты, мучили староверов, даже младенцев не щадили в сатанинской ярости. Спасаясь от них, раскольники прятались в непроходимых Керженских лесах, бежали в чужие страны, искали сказочное Беловодье, Восеонскую землю, где нет ни начальства, ни солдат, ни полиции, ни печати антихристовой с двуглавым хищным орлом; где можно молиться без опаски так, как молились предки, пронесшие через века чистоту старинной веры и старинных обрядов. Вот в то лихое время и пришел прадед Федора Афанасьевича с друзьями-староверами на Алтай. Увидели пришельцы, как много на новом месте рыбы, пушного зверя, пчелок, земли, а народу опасного вблизи никакого, — и решили обосноваться. По берегам чистых горных речек, в глухих ущельях поставили они избы и тихо зажили, радуясь, что наконец-то нашли Беловодье. А как были раскольники выходцами из Керженца, то и стали их называть кержаками. Десятки лет прожили они незаметно, не знало начальство об их существовании, а когда проведало — нагрянули царские чиновники с кокардами, с бумагами, с антихристовой печатью проклятой и вновь нарушили тихую кержацкую жизнь. Вот тогда снова зашептались старики о Беловодье. Нет, не здесь, на Алтае, оно, а еще дальше, за белками гор, на востоке. Есть, есть там такая страна, где старая вера соблюдена в целости и чистоте, где можно укрыться от насилия и обрести покой тихой, безмятежной жизни.

Эту никем не заселенную землю, где текут молочные реки, с новым рвением принялись искать настойчивые раскольники. Ходил на ее поиски и Федор Афанасьевич, когда был еще безусым парнем. Ходил вместе со своим отцом и двумя дядьями. А всего тогда отправилось на поиски Беловодья восемнадцать человек.

По самым точным слухам, Восеонская земля находилась в Китае, за Святым озером, и кержаки, покинув родные избы, пошли прямо на юг. Они шли, придерживаясь одного направления — к полуденному солнцу. Поднимались через сопки и горы, объезжали их вокруг, твердо зная, что за ними откроется благодатная земля, рай земной — Беловодье. Но, очутившись за горным хребтом, с изумлением и страхом увидели необъятную ширь каменных полей и кочующие пески.

Тут бы и вернуться назад искателям земли Восеонской, но крепка была вера в кержацких сердцах в Беловодье. Не остановила их каменная пустыня. Дав отдохнуть измученным коням, тронулись дальше искать за сыпучими песками счастливый край, где нет власти, от людей поставленной.

После многих и долгих переходов миновали каменную пустыню и сыпучие пески. Что за чудо? Нет Восеонской земли! Дни и ночи бродили наугад, пока не вышли к озеру. Обрадовались, думали, оно святое, а оказалось горько-соленое. Заплакали от горя кержаки, решив, что, должно быть, нет на свете никакого Беловодья, и повернули в обратный путь, домой. И бог покарал за оскудение веры. Сбились с правильной дороги, войдя в пустынную степь, а ей конца и края нету. Чего только не натерпелись, все беды-напасти испытали, какие только есть на свете: и голод, и жажду, и зной, и болезни. Каждую неделю хоронили ослабевших. Зарывали их в горячий песок и даже крестика над могилой не могли поставить — не найдешь окрест ни одного куста. Дикий зверь задрал одного из дядьев Федора Афанасьевича, а другой изнемог, отстал и пропал без вести. Искать его сил не нашлось. Из восемнадцати человек, пошедших искать Беловодье, остались только двое — отец Афанасий Гусев и сын его Федор. Подобно зверям, скитались они вдвоем, питаясь кореньями да диким луком, и уже подошли к самому краю своей гибели. И сгинули бы, если бы не встретили дикого кочевника. Десять дней прожили вместе с ним, а на одиннадцатый сказал отец сыну:

— Коня он не отдаст, а все наше спасение в нем. Я слаб, не совладаю. Руки у тебя крепче моих. Господь не осудит, у басурмана души нет.

И Федор Афанасьевич придушил ночью кочевника. На его коне и добрались домой.

Сколько лет с тех пор прошло! Сгнили в сырой земле косточки отца, унесшего в могилу веру в святую землю. А у Федора Афанасьевича с тех пор пропала вера в Беловодье. Спустя несколько лет после смерти отца нашел он урочище с плодоносной нетронутой почвой, богатое зверем и птицей, и прочно осел на нем. И чем больше богател трудолюбивый кержак, тем ясней ему становилось, что без начальства жить нельзя, и антихристова печать с двуглавым орлом уже не смущала его сердца.

Охотно подписал Федор Афанасьевич договор с лесничеством на отведенное ему урочище в несколько сот десятин кабинетской земли[6], тем более, что и платить удельному ведомству приходилось гроши. Печать на гербовой бумаге подтверждала права аренды на богатейшие угодья — на лес, на речку, на ущелье, где гудели трудолюбивые пчелы, умножая в просторных подвалах гусевские сокровища. Не надо никакого Беловодья настоящему хозяину! Федор Афанасьевич нашел здесь, на Алтае, Восеонскую землю и твердо уразумел: всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от бога, а начальники — божьи слуги, не напрасно носящие меч!

Когда же в далекой столице бомба революционеров прикончила жизнь царя и на престол вступил его сын Александр Третий, пчеловод Гусев снарядил обоз с подарками новому императору и сам повел его в дальнюю дорогу. Тысячу пудов меду не пожалел Федор Афанасьевич, чтобы доказать преданность престолу. Царь милостиво принял щедрый подарок и в свою очередь подарил верноподданному кержаку серебряные часы.

И Николаю Второму при восшествии на престол Гусев сделал такой же подарок медом — снова отправил тысячу пудов. И опять получил ответный дар — часы швейцарской фирмы «Павел Буре», на этот раз уже золотые.

Хорошо жил Федор Афанасьевич, люди дивились и завидовали его богатству, здоровью и дружной семье. Но незадолго до войны случилась с ним великая беда. Накликал ее жадный лесничий, охранявший царские земли на Алтае.

Приехал он однажды к Федору Афанасьевичу договор на аренду земли заключать и увидел в избе соболью шубу. Поглянулась она ему, он и попросил:

— Подари мне ее, Федор Афанасьевич!

А Гусев пожалел — собольих шкурок на нее более ста штук пошло. Сам он этих соболей лет двадцать добывал. Да и сукно было поставлено не какое-нибудь, а заморское. Вместо собольей шубы предложил Гусев лесничему лисью. Обиделся лесничий, не принял и в отместку нового договора заключать не стал. Федор Афанасьевич на дыбы. Как это так? Стал правду искать, поехал в Семипалатинск. А у лесничего везде рука. До окружного суда дело дошло. Федор Афанасьевич горячо доказывал судьям:

— Я вместе с сыновьями да внуками тайгу корчевал. Девяносто десятин под луга очистил. Земля теперь моя собственная.

А лесничий, словно дятел, долбил одно:

— Земля царская! Хочет царь — сдаст в аренду. Не хочет — не сдаст.

Судьи лесничего поддержали — против царя им идти не положено.

Другой бы отступился, а Федору Афанасьевичу обидно.

— Я царя не боюсь, — сказал он. — Царь меня знает. Я ему и родителю его мед возил. По тысяче пудов каждому. Царь меня в обиду не даст. Он мне часы золотые подарил!

Надел Гусев свою соболью шубу, царские часы на цепочке не забыл и поехал в Питер. Думал, Николай Второй примет его сразу. А царь не принял. Четыре месяца ходил Федор Афанасьевич вокруг дворца, дальше порога министры не пускали. Как быть? Возвращаться с пустыми руками старику гордость не позволяла. А тут подвернулся бывалый человек и надоумил:

— К царю попасть трудно. Надо через его родню дорогу искать.

Нашел кержак царских родственников в столице — никто не помог. Тот же бывалый человек новый совет дал:

— А ты, дедушка, поезжай к английскому королю. Он нашему царю двоюродным братом приходится. Замолвит за тебя слово — и примет тебя государь.

Рискнул кержак, поехал в Англию. Не допустили его до короля. Подался он к датской королеве — она тоже русскому царю родней приходилась. Думал, сердце женщины помягче, поможет. Куда там. В Австро-Венгрию ездил, Германию, Швецию, Италию, Сербию, Черногорию, Болгарию, Голландию. Родни у русского царя за границей было предостаточно. В десяти столицах побывал Федор Афанасьевич и приехал в одиннадцатую — в Афины, к греческой королеве. Русскому царю она приходилась троюродной теткой, родилась в России, Россию любила, тосковала по ней и, узнав, что русский старик с Алтая добивается ее увидеть, охотно согласилась принять Федора Афанасьевича.

Греческий царедворец обучил кержака правилам поведения при встрече с королевой. Она приняла Гусева во дворце, в большой светлой комнате, показавшейся Федору Афанасьевичу пустой. Кержак рассчитывал увидеть бывшую русскую великую княжну сидящей на золотом троне, в пышном парчовом одеянии, со скипетром в руке. Но перед ним стояла скромно одетая немолодая женщина, ничем не похожая на царственную особу.

Федор Афанасьевич, готовясь к визиту, собирался пасть перед королевой на колени. И упал бы, если бы сидела она на троне и не была столь буднично проста. При встрече он переменил свое намерение и только отвесил низкий-пренизкий поклон, коснувшись рукой зеркального пола.