История Индии

Величайший из царей

В 1837 году, после многолетних исследований и догадок множества ориенталистов, Джеймс Принсеп, пробирщик Калькуттского монетного двора, совершил открытие, которое до сих пор играет важнейшую роль при разгадке тайн Древней Индии. В надписи на каменном ограждении знаменитой буддистской ступы в Санчи, выполненной неизвестным шрифтом, он сумел распознать две буквы. Одна была «д», вторая «н». Добавив их к уже известным буквам, он смог разобрать слова и понял, что надпись сделана на языке пали. Пали относится к пракритам — многочисленным производным санскрита. Он был распространен в Магадхе во времена Будды, а сейчас используется для записей некоторых священных буддистских текстов. Вдохновленный удачной находкой, зная, с каким языком имеет дело, и большую часть алфавита, Принсеп стал первым европейцем, попытавшимся сделать перевод этих «пляшущих человечков» — шрифта, ныне известного как брахми. Он перевел несколько коротких надписей в Санчи. Те гласили о дарении для ступы отдельных камней и перечисляли имена дарителей. Затем исследователь принялся за более длинные надписи.

Копии этих надписей ему привозили антиквары из Ориссы, Гуджарата, Аллахабада и Дели. В 1822 году Джеймс Тоуд писал по этому поводу об очень ровном темном гранитном полушарии, которое выпирало из земли, как бородавка, и которое при помощи железного стила было обращено в книгу^{59}. Некоторые из надписей находили на каменных утесах, другие на огромных колоннах. Странным казалось, что надписи, собранные по всему субконтиненту, содержали одни и те же фразы, а часто просто повторялись. Можно себе представить, что было бы. если бы в Европе рунные надписи длиной с добрую главу, похожие одна на другую с точностью до черточки, нашли бы на каррарском мраморе, шотландском граните, колоннах долины Рейна и скалах Гибралтара. Учитывая древность самих надписей и мест, где их отыскали, интерес к ним был огромен. О хараппской цивилизации тогда еще и не подозревали. Считалось очень важным расшифровать послание древних индусов: одни сравнивали их с египетскими иероглифами, другие — с десятью заповедями, которые Моисей обрел на горе Синай.

Рассказывая о своих переводах в 1837 году, больной и умирающий Принсеп тоже проводил параллель с Моисеем: «Мы с легкостью можем привести в пример еще более древние и важные законы, выбитые на каменных табличках»^{60}. Против всех ожиданий это оказались не темные заклинания вед, подобные бездонным колодцам, но четкие политические уложения. Такие исторические документы в Индии до того известны не были. Скорее эдикты, нежели заповеди, надписи представляли собой ясные приказы правителя. Большинство из них начиналось словами: «Так говорит Дэванампия Пиядаси». По форме эти надписи перекликаются с персидскими, которые потом прославил Ницше («Так говорил Заратустра»). Возможно, они и сделаны под влиянием Ахеменидов. На многих колоннах с этими надписями видны глифы, их колоколовидные капители увенчаны изображениями животных. Обе эти черты свойственны монументальной архитектуре древнего Персеполя.

Однако самобытные образы животных, сопутствующие детали, такие как буддистское колесо Сансары, и зеркальная гладкость, до которой отполирован песчаник, не имеют аналогов в других землях. Более того, в высшей степени характерными для Индии можно считать и умеренное использование титулов в этих эдиктах, и необычное проявление человеческих чувств. Дэванампия Пиядаси, несомненно, принадлежал к земле Будды и Махавиры. Приверженцы Гс1нди черпали в его указах идеи ненасилия и морального возрождения. Для Неру было очевидно, что одна из таких колонн с надписями должна служить национальным символом Индии. Как водится, вышло не по задуманному, и большинство колонн, увенчанных четырехглавым скорее львом, чем тигром, обращенным в разные части света, находится на территории Пакистана.

Но кем же он был, этот Дэванампия Пиядаси? К несчастью, Принсеп в пуранах, в списках царей, не нашел никого с таким именем. Но один из современников Принсепа, работавший с буддистскими летописями на Шри-Ланке, сообщил, что на этом некогда буддистском острове жил царь по имени Пиядаси и в те времена это имя принадлежало могущественному индийскому государю. В самом деле, во многих буддистских легендах этот царь упоминается как очень почитаемый. Он был проводником буддизма в Индии, а своего сына отправил на Шри-Ланку, чтобы он распространял учение там. Сын нам известен под именем Ашока.

«Дэванампия» означает «любимец богов». В те времена, вероятно, это был почетный титул, наподобие «ваше величество». «Пиядаси» значит что-то вроде «благородные манеры». Это имя могло быть добавлено после 268 года, когда Ашока взошел на трон. Этот царь был третьим Маурья, внуком Чандрагупты. Он правил около сорока лет и в пураны попал под именем Ашоки.

Сведения о ранних годах Ашоки известны не из пуран и не из надписей, а только благодаря буддистским летописям со Шри-Ланки. О Биндусаре, его отце и сыне Чандрагупты. известно очень мало. Греческие источники называют его «Амитрохат», от санскритского титула Амитрагхата, то есть «убивающий врагов». Из этого можно заключить, что он продолжил завоевания отца. К тому же считается, что он покровительствовал секте адживиков. как поступал в свое время его отец с джайнами, а сын с буддистами. Возможно, поддержка новых сект была осознанной политикой Маурьев — они собирали последователей в кругах купцов и промышленников, и государство всегда было обеспечено налоговыми поступлениями. (Не нужно забывать, что «Артхашастра» буквально означает «учение о выгоде», сиречь экономика.)

Биндусара правил 25 лет и умер, вероятно, в возрасте за пятьдесят. Ашока был одним из нескольких его сыновей, следовательно, с согласия отца учился у него разбираться в государственных делах. Проверка в деле, видимо, состоялась в Таксиле, где он успешно подавил мятеж против Маурьев. Возможно, благодаря этому успеху его поставили правителем Удджайна. Там он оставался до самой смерти отца. Удджайн расположен у реки Сирпа, притока Чамбала, посреди заросших лесом возвышенностей западной части центральной Индии. Сейчас это одно из главных мест паломничества буддистов, а тогда он был столицей одного из пяти регионов империи Маурьев. Подобно центру Аванти или Малвы, город контролировал торговые пути — от Бхаруча (важного порта западного побережья) и Паталипутры (путь в долину Нармады) до долины Ганга (путь по Чамбалу, древний Дакшинапатха).

Однако в летописях буддистов упоминается о любви Ашоки к дочери местного торговца. Эту барышню звали Деви, или Видиша-махадеви, «Богиня Видиши». Ей не суждено было выйти за Ашоку, сопровождать его в Паталипут-ру и стать одной из его цариц, зато она родила ему сына и дочь. Сын Махинда возглавил буддистскую миссию на Шри-Ланку. Возможно, его мать уже была буддисткой, в таком случае Ашока мог приобщиться к буддистскому учению еще в Аванти. Местность Видиша находится в 120 километрах от Удджайна. где стоят знаменитые памятники Санчи, в том числе и ступа, прославившая Принсепа. Во времена Маурьев здесь находилась крупная буддистская община. Но самые первые вихары (залы для медитации) и ступы здесь строились, вероятно, с 275 года до н. э. Вполне возможно, что не Ашока обратился к вере в Видите, но сам обратил жителей Видиши. Возможно, уже став императором, он сохранил романтические воспоминания юности об этом мирном лесном краю на пологих берегах Ветви, где совершаются религиозные омовения.

Как и в рассказе о таких покровителях буддизма, как Аджаташатру, царь Магадхи, буддистские тексты стремились дать представление о жизни Ашоки до обращения — будто бы он был человеком жестоким и темным. Затем он преобразился — верный взгляд на вещи способен из самого страшного чудовища сделать образец для подражания. Такой подход допускает, что прежде о буддизме царь понятия не имел, и позволяет объяснить, почему после смерти Биндусары его правление отличалось жестокостью. Говорят, он не только убивал соперников, претендовавших на трон (99 братьев), но и заплатил за экскурсию в преисподнюю, чтобы построить что-то подобное на земле, оснастить ее всем необходимым для мучений по «последнему слову техники» и отправлять туда всех, кто ему не понравится. Этот «ад на земле», вероятно, был местной достопримечательностью. Пять веков спустя китайский путешественник, осматривая в этих местах древние святыни буддизма, упомянул о колонне, которая стояла в память об этом заведении.

Понятно, что Ашока не был избран отцом, что ему за наследство пришлось сражаться. Об этом говорит четырехлетний перерыв между смертью Биндусары и воцарением Ашоки, а также тот факт, что в дальнейших летописях упоминается только один брат из многих (хотя их, конечно, была не сотня, а гораздо меньше). Согласно одному из источников, брата звали Виташока, он стал буддистским монахом, вероятно, не столько ради самоотречения, сколько из самосохранения. Может, Ашоку чудовищем называть и не стоит, но, пробиваясь к трону, он проявил жестокость и хитрость, достойные Каутильи.

Через 8 лет после воцарения, то есть в 260 году, совершилась единственная военная кампания, которую с уверенностью можно приписать династии Маурьев. Она стала важным событием в жизни страны и поворотной точкой в жизни императора. Ашока покорил Калингу (проще говоря. Ориссу). Это завоевание отражено в самых важных из его эдиктов — в 13 из 14 Больших Наскальных эдиктов (они так названы в отличие от восьми Малых Наскальных эдиктов и надписей и семи Больших Колонных эдиктов). Хотя в эдиктах ничего не сказано о военной сфере, они подробно говорят о пострадавших: 100 000 человек убиты, «многажды по столько» погибли (предположительно, от голода и ран) и 150 000 лишены крова. Еще более удивительно, что император заявляет о своих чувствах.

«В этих строках проявляется все величие Ашоки, — пишет Р. К. Мукерджи. — Даже сердце сжимается. Ни один великий победоносный монарх в мире не позволял себе таких чувств»^{62}. Г. Уэллс в своей «Краткой истории мира» пишет: «Он принял мирное учение Будды и объявил, что впредь его завоевания будут завоеваниями религии»^{63}.

Отвергая насилие, отказываясь от войны, защищая призрачную, но такую манящую идею Дхармы, Ашока перевернул с ног на голову всю государственную систему. В частности, идеи Каутильи оказались отвергнуты, потому что «Артхашастра» полагала завоевание соседних земель священным долгом царя. Там перечислялись различные способы ведения войны, давались советы по организации и перемещению армий и приводились четыре руководства по завоеванию мира. И в условиях общества, проникнутого цинизмом, «сердечная измена» Ашоки выглядела настоящей революцией.

Можно, конечно, спорить, так ли уж он был добр, как кажется. К примеру, будучи императором, если он так жалел потерявших кров, то почему не вернул их в свои дома? Или почему приведенный выше эдикт совершенно отсутствует в наскальной надписи в самой Калинге, хотя он есть на других надписях по всей стране? Вместо него в Калинге выбиты два других эдикта, в которых царским представителям предписывается вести себя с местным населением с исключительной вежливостью, чтобы даже всякий заблудший думал об Ашоке как о своем отце. Такой подход был разумен и практичен. Какой бы урок Ашока ни пытался преподать новым подданным, он поступал в точности по предписаниям «Артхашастры»: «Обретя новые владения, завоеватель пусть заместит пороки врага своими добродетелями, а чем враг был хорош, в том пусть будет царь хорошим вдвое. Пусть он ведет дела милостиво, в согласии со своей Дхармой, даруя блага и послабления, раздавая подарки и осыпая почестями»^{64}.