История Индии

Кафтан и набедренная повязка

Это был еще не конец Делийского султаната. Тимур вскоре ушел. Султан Туглукид вернулся в опустошенную столицу. На протяжении XV века среди развалин Дели две династии подряд продолжали правление. Обе были по происхождению афганскими — Сейиды (с 1414) и Лоди (с 1451). Но при Сейидах султанская власть, которая некогда охватывала почти весь субконтинент, так ослабла, что едва распространялась дальше деревни Палам, где в наши дни находится делийский аэропорт. Лоди эту власть не укрепили, хотя и вернули некоторую представительность Джаунпуру и поменяли политику управления. Не в силах контролировать провинции, иногда даже опасаясь нападения из них, Дели стал просто одним из многих центров власти. В доисламские времена субконтинент делился на государства, в зависимости от места проживания древних династий, языка, династических традиций и экономических интересов. Потом разделение началось по новой.

Несмотря на два века господства на большей части северной и западной Индии, султанат так и не смог воплотить идею всеиндийского единства или даже индо-исламского единства. Правда, индусское городское население примирилось с тем, что им правят мусульмане. Некоторые предприятия, например монетный двор, находились целиком в руках индусов. Многие мусульмане женились на индусках. Индийские пленники часто принимали ислам, а некоторые из обращенных дослуживались до высокого положения. Только в Дели и в султанских столицах двор состоял из тюркской, персидской и афганской элиты. Это же касалось улемов, главных административных чинов и большей части военных. Этническая и религиозная исключительность сделала режим Дели чуждым для большинства жителей Индии.

Прибыв в 1333 году в Мултан, который считался пограничным городом владений Мухаммеда бин Туглука, Ибн Батута наблюдал, как других новоприбывших с запада и из Средней Азии вербуют к султану на службу. Большинство сажали в седла в качестве соваров (конных воинов), им надлежало показать несколько приемов верховой езды, чтобы их зачислили в войско. Другие просили царского покровительства как ремесленники, ученые, торговцы или управляющие. Такое покровительство получили очень немногие. Большая часть торговли и производства находилась в руках индусов. Но, как выяснят в XVIII веке английские набобы, это служило к обоюдной выгоде сторон. Ибн Батута заметил, что банки Мултана делают состояние, одаривая подающих надежды, прибывших без гроша людей всем необходимым, чтобы предстать перед султаном, — конями, рабами, драгоценностями, парчой. Султан непременно вернет с лихвой, а новичок заплатит дельцам хороший процент. Такой была официальная политика, чтобы поддержать поток переселенцев. Благодаря ей, в Индии никогда не иссякал поток авантюристов из других азиатских стран, в которых вечно творились какие-нибудь беспорядки.

Ибн Батута обнаружил, что большинство приезжих надеются «разбогатеть в Дели и вернуться домой богатыми»^{214}. Так же, как английские набобы XVIII века. Когда власть в Дели ослабла, из новых агрессивных султанатов исламского фронтира Индии — Бенгалии, Гуджарата, Малвы и Декана — хлынул поток воинственных личностей, предлагавших широкий выбор услуг: ограбить кого-нибудь, сопроводить, провернуть другие выгодные дела. Ученые, юристы и мастеровые потянулись к покровителям посильнее. Купцы охотно вкладывали средства в торговлю через Аравийское море из западных портов полуострова. Кстати, благодаря торговым маршрутам через Красное море в Гуджарате обосновалась крупная община африканских мусульман. В то же время наплыв персов и афганцев в Декан придал Бахманидскому султанату отчетливую персидскую и шиитскую окраску. Она сохранится до самого XX века, например, в Хайдарабаде.

Если в XIV веке, о котором пишет Ибн Батута, многие искатели счастья надеялись на скорое возвращение домой, то в XV веке возникла уже другая картина. Многие остались, разбогатели, женились и осели. Мусульманское сообщество, немалую часть которого составляли монгольские рекруты и принявшие ислам индусы, не только выросло, но и сильно обновилось. Как с породистыми лошадьми — постоянный приток из Средней Азии оказался жизненно важным для стойкости мусульманского управления.

Элита требовала от местного языческого населения не более чем сотрудничества и не менее чем покорности. Исламские законы утверждают, что индусы не просто обязаны платить джизью (налог на немусульман), но что им позволено ее платить. Большинство правовых школ ислама считало единственно возможным воздаянием язычнику смерть. Только ханафитский мазхаб утверждал, что альтернативой может служить уплата джизьи. Иначе индусы, какими бы они ни были милыми и услужливыми, оказываются вне закона. Подобно белым сахибам времен европейского колониализма, истинно верующие жители султаната видели в Индии источник благосостояния, арену для своих авантюр и редких народных возмущений. Конечно, они тоже были колонизаторами. Компромисс с местными жителями считался немыслимым, нелепым.

В статусе «величайшего средневекового путешественника» с Ибн Батутой может сравниться только Марко Поло. В 1290 году, прибыв по пути из Китая в Индию в один из тамильских портов, Марко Поло рассказал, как пытался заказать себе платье. К своему удивлению он обнаружил, что никто здесь не умеет ни кроить, ни шить. Так мало одежды на людях, что ни кройка, ни шитье им не требуются. Отрез ткани повязывается или оборачивается вокруг тела. До сих пор сохранился обычай носить одежду в виде сари, платка, лунги и дхоти. Знаменитые индийские наряды появились позже, с более холодного севера.

Из Александрии Ибн Батута приплыл в Квилон (Керала) — порт, который Марко Поло нашел очень оживленным. «Мужчины и женщины черны, ходят нагишом, лишь немного прикрываются красивыми тканями». Даже для пришедшего с востока такое изобилие обнаженных грудей было в новинку. Похожим образом этакой моде топлесс поразилась международная миссия в 30-х годах XX века на Бали — последнем оплоте индуистского общества в Юго-Восточной Азии. Свои впечатления Марко Поло выразил в сомнительном заключении: «Никакого сластолюбия, никакой плотской похоти за грех не почитают»^{215}.

Такое индуистское общество бросало вызов строгой мусульманской и христианской морали XV века. Это хорошо видно из записок русского купца Афанасия Никитина. Уроженец Твери, он в 1470 году добрался до Индии, за 30 лет до Васко да Гамы. Тот тоже приплыл морем, только уже вокруг Африки, и, как и прочие торговцы, вез на продажу лошадей. Если верить Марко Поло, царь Мадурая из династии Пандья ежегодно закупал 2000 коней. Столько же покупал каждый из «четырех его братьев-царей». Столь большая потребность возникала, потому что кони в чужом климате, при неправильном кормлении и уходе не выживали подолгу. Даже если их пытались разводить, жеребенок рождался «хромой, никуда не годный, ездить на нем нельзя». По всей Индии, с севера до юга, главной потребностью был экспорт породистых лошадей.

Никитин сошел на берег в порту Чаул, что в полусотне километров от современного Бомбея (Мумбая).

Абд-ар-Реззак, еще один путешественник в Декан ХV века, рассказывал, что только мусульмане носят штаны и кафтаны. Возглавлявший посольство Шахруха, сына Тимура, который правил в Самарканде, Абд-ар-Реззак уподобил царский прием в Индии тяжелому испытанию. Правитель Каликута — еще одного крупного порта Кералы, — который носил титул «саморин», или царь Виджаянагара могли спокойно сидеть. Кроме жемчугов и золотых украшений с камнями надето на них было немного. А в это время ему пришлось «обливаться потом из-за страшной жары и огромного количества одеяний»^{217}. Восхищаясь замысловатой архитектурой белурского храма, построенного в стиле династии Хойсала, или пожирая глазами куртизанок Виджаянагара, Реззак проявил весьма католический вкус. Хотя подобные описания показывают всю глубину пропасти, разделяющей индуистские и мусульманские обычаи.

Это не только вопрос национальности или веры. Здесь столкнулись два диаметрально противоположных образа жизни. Один — универсальный, авторитарный и непременный, который предполагает, что все верующие равны. Теоретически, он воспитывает в людях отчетливое «чувство локтя». Другой, характерный для Индии, — составной, с дискриминацией и четкой иерархией, отрицающий равенство, различия при этом являются поводом для гордости. Социальная и культурная разница столь же фундаментальна, сколь очевидна. Индусу парчовый кафтан и тесные штаны напоминают кандалы. А для мусульманина набедренная повязка из тонкой, как паутинка, ткани (как писал Марко Поло) выглядит верхом непристойности. Мусульманская женщина закутана в чадру и паранджу. Индуске пристало носить множество украшений и лунги вокруг бедер.

В то время, когда под защитой стен Тутлукабада строилась гробница Туглукидов — «захоронение воителя», в тысяче километров от Дели шло другое строительство. На берегу Бенгальского залива, в Конараке, цари Ориссы завершали постройку самого необычного, самого претенциозного храма, какой только придумывали люди. Посвященный богу солнца Сурье, он воплощал связанную с Аполлоном идею солнечной колесницы. По бокам были устроены причудливо изогнутые колоссальные каменные колеса. Вытесанные из камня кони, развернутые мордами от моря, тянули колесницу с видимым усилием. Даже в частично восстановленном виде храм поражает своими масштабами и богатым разнообразием скульптурных элементов, а среди них, как водится, множество митхуна — парочек влюбленных, деловито творящих священную любовь. Для мусульман, которые даже обычное изображение человека почитали за грех, такое искусство виделось кощунством из кощунств. Но и индусам голые, простые стены гробницы Туглука казались ужасающе примитивными. Они не укладывались в их эстетические представления. Такое взаимное непонимание мешало найти общий язык, приспособиться друг к другу.

Постепенно все же происходило привыкание, которое со временем давало удивительные результаты. Процесс этот был неявным. Внешне мусульмане по-прежнему призывали к уничтожению язычников и разрушению их храмов. Индусские летописцы пренебрежительно отзывались о млеччха и вздыхали по арийским героям. На деле такая вражда обычно была надуманной и встречалась редко. Иногда среди ученой элиты — улемов и брахманов, а гораздо чаще среди ремесленников, крестьян, писцов и торговцев попадались индийские мусульмане и индусы низших каст. Конечно, на том уровне. где мусульмане и индусы жили и трудились в непосредственной близости, социальный обмен происходил. Индусы переняли у мусульман модифицированный вариант женского покрывала (пурда). У мусульман появился некий вариант кастовых различий. Отдельные элементы ритуалов тоже становились предметами обмена. Мусульманские шейхи и пиры (суфийские святые) обзаводились последователями-индусами. Индийские аскеты, танцовщицы, музыканты и мастера находили себе мусульман-покровителей. Результаты этого скоро проявились в искусстве, в частности в архитектуре.