История Индии

Общность интересов

Подтверждение того, что авторитет империи Моголов оставался незыблемым, исходило, очевидно, из готовности даже маратхов получить их одобрение. Для маратхов наиболее важным последствием смерти Аурангзеба было освобождение Шахуджи, сына расчлененного Шамбхаджи (и внука Шиваджи). Его доставили в лагерь императора, но не заставили принять ислам. Когда его освободил Бахудур-шах, он отважно потребовал трон Маратхи. Его тетя Ткрабаи оспорила притязания именем своего сына Шамбхаджи. Неоконченная война между маратхами и Моголами стала трехсторонней. Шахуджи тоже боролся за поддержку вождей маратхов. Между тем губернаторы могольского Декана приходили и уходили, одни предпочитали Тарабаи, другие — Шахуджи. Безысходность принесла хроническую анархию, пока в 1713 году Шахуджи не начал прислушиваться к советам уважаемого Баладжи Вишванатха.

Баладжи был брахманом с побережья Конкана, некогда служил на соляных озерах. Ему не хватало самого очевидного навыка маратхов. «Он не мог похвастаться особыми достижениями в верховой езде, и чтобы он держался в седле, с каждой стороны его требовалось поддерживать»^{293}. Тем не менее он приобрел отличную репутацию за другое важное военное умение маратхов — дипломатию. В 1714 году он удачно завершил сомнительное дело, заручившись для Шахуджи поддержкой Канходжи Ангрии, адмирала флота маратхов (или «Ангрийского пирата», как называли его британцы в Бомбее), который был главной опорой фракции Тарабаи. Баладжи наградили титулом «пешвы» Шахуджи, первого министра. Его приятели-брахманы приняли управление администрацией маратхов и повысили ее кредитоспособность. Положение Шахуджи стало немедленно улучшаться. В надлежащее время должность пешвы сделалась наследственной, и пешвы, вместо своих венценосных правителей, управляли силами маратхов в течение последующих 60 лет.

Тем временем в Дели продолжался кризис престолонаследия, приведший к смерти Бахадур-шаха в 1712 году. Хотя кризисом дирижировали больше чиновники Моголов, чем четверо сыновей Бахадур-шаха, он оказался не менее кровопролитным и дорогостоящим и привел к воцарению человека, не без причин описанного Хафи-ханом как «ветреный и пьяный глупец». К счастью, этот Джахан-дах-шах продержался лишь 11 месяцев, значительный срок для попойки, ничтожный — для правления. «Это было время певцов и поэтов, всевозможных танцоров и актеров… Достойные, талантливые и образованные были изгнаны, а дерзкие нахалы со своими забавными шуточками собрались вокруг». Анекдоты неизменно упоминали Лал Кунвару (или Кумари), пресловутую любовницу императора, на веселых родственников которой сыпались джагиры, мансабы, слоны и драгоценности. Столь заразительным было это настроение, что «казалось, кади стали пьяницами, а муфтии — гуляками»^{294}.

Вечеринка окончилась, и порядок был временно восстановлен, когда в 1713 году Фаррухсияр, сын одного из несчастных братьев Джахандах-шаха, двинулся из Бахара с изрядной армией. Силы Джахандах-шаха, по большей части, разбежались, и Фаррухсияр, который уже объявил себя падишахом, начал свое шестилетнее правление (1713–1719). Это он ответственен за кровавые репрессии в отношении Банды Бахадура и его сикхов, и он же фатально потакал амбициям Британской Ост-Индской компании.

Но его претензии на власть, как и последующее правление. в значительной мере опирались на двух весьма способных братьев Сеидов. Один был губернатором Аллахабада, другой — Патны. Сеидов вознаградили высокими должностями, но вскоре они поссорились с императором, чьи амбиции превосходила только его хроническая нерешительность. Сочтя, что Сеиды слишком многочисленны, слишком высоко поставлены и слишком невыносимы, Фаррухсияр в конце концов отправил младшего, Хусейна Али-хана, наместником в Декан. Достаточно далеко, чтобы не мешать. Более того, по тайному приказу губернатора Гуджарата на него должны были напасть и убить по дороге. Но Сеид прикончил несостоявшегося убийцу и, что неудивительно, начал планировать месть падишаху.

К этой вендетте были привлечены маратхи, и под ее прикрытием их войска наконец вырвались из Декана и Гуджарата, чтобы надолго вмешаться в дела северной Индии. Исходила ли инициатива от Сеида Али-хана или от пешвы Баладжи Вишванатха — неясно. Но в 1716 году между ними начались переговоры, очевидно направленные на окончание 30-летней войны Моголов с маратхами. Шахуджи, как и Шиваджи в 1665 году, обязался снаряжать войска для имперской армии и платить дань. Взамен он потребовал фирман, или имперский указ, гарантирующий ему сварадж, или независимость, в родной Маратхе, а также права на налоги чаутх и сардешмукх (в сумме до 35 % общего дохода) на территории Гуджарата, Малвы и еще шести провинций могольского Декана (то есть включая прежние территории Биджапура и Голконды в Тамилнаде). Требование было очень суровым, и несмотря на то что Хусейн Али-хан согласился на эти условия, падишах Фаррухсияр, который понимал, что подобный фирман фактически лишит Моголов власти в этом регионе, категорически его отверг^{295}. Сеид Хусейн Али-хан, однако, решил лично оказать давление на ход переговоров. Его брат в Дели находился под постоянной угрозой интриг колеблющегося падишаха и звал к себе. Точно так же пешва Баладжи был готов поддержать его в обмен на одобрение договора. Таким образом, в 1719 году пешва и молодой Сеид двинулись к Дели во главе объединенной армии маратхов и Моголов.

Они достигли города без столкновений и разбили лагерь рядом с колонной Ашоки, заново возведенной Фируз-шахом II. Бой их барабанов поднимался по Джамне — которая в те дни еще протекала под крепостной стеной — и был слышен в Красном форте Шах-Джаханабада. Фаррухсияра быстро окружили, и он стал легкой добычей для Сеидов, тайно подменивших стражу. Его ослепили, посадили в клетку, отравили, задушили и, скорее всего, закололи. Точнее, как и обо всем его правлении, сказать сложно. На троне Фаррухсияра сменил болезненный юноша, который продержался всего полгода, затем его брат, столь же незначительный, принявший гордый титул Шах-Джахан II, но умерший, по словам Хафи-хана, «от дизентерии и умственного расстройства спустя 3 месяца и несколько дней после воцарения». «Все шло, как раньше, — продолжает хронист, — он [Шах-Джахан II] не участвовал в управлении страной»^{296}. Под испытующим взглядом Сеидов первый из этих ничтожеств одобрил, однако, договор с маратхами. Баладжи Вишванатх и его люди вернулись в Декан, удовлетворенные достигнутым.

Между тем Сеиды возвели на трон Мухаммед-шаха, третьего падишаха за год. За неожиданно долгое правление (1719–1748) главное деяние он совершил в 1720 году, когда был убит младший Сеид, а старший побежден. Освободившись от братьев, падишах тем не менее быстро стал жертвой других враждующих партий и потерял надежду на фактическое правление. «Он был молод, хорош собой, падок до всяческих удовольствий и привык к праздности»^{297}. Разрушительные набеги на Дели маратхов (1737), Надир Шаха из Персии (1739) и афганца Ахмада Шаха Абдали (1748 и далее) не смогли встряхнуть Мухаммеда. Его правление было долгим, но тусклым.

Между тем пешва Баладжи Вишванатх, союзник Сеидов, умер в том же 1720 году. Его сын, Баджи Рао I, «самый харизматичный и деятельный после Шиваджи вождь в истории маратхов»^{298}, надлежащим образом унаследовал должность пешвы. Унаследовал он также ослепительные перспективы, открывшиеся вместе с новым договором, а заодно и отцовское презрение к власти, как это ни странно дня императора Моголов. За следующие 20 лет маратхи безнаказанно грабили север, юг, запад и восток. В 1735 году они добрались до Раджастхана, в 1737-м — до Делии Ориссы, в 1740-м — до Бенгалии. При этом свободная структура общества маратхов сохранялась. Распределение Баладжи переданных ему доходов Декана между различными командирами маратхов создало систему которую Джеймс фант Дафф, первый историк маратхов, назвал «общностью интересов»^{299}. Дальнейшие распределения и дележи тоже служили гармонизации содружества. Им было легко управлять, однако ему недоставало имперской структуры. Отдельные вожди во главе собственных армий действовали независимо друг от друга. Иногда они враждовали, иногда сотрудничали, но обычно каждый оперировал в собственной области, которую ограничивали предыдущие операции и существующие границы, а санкционировал процент с доходов. Выдающиеся таланты Баджи Рао обеспечивали определенный уровень централизованного управления. Но «государство» маратхов XVII века стало в XVIII веке «конфедерацией».

Независимость сама по себе могла быть лишь смутным понятием, как у провинциальных чиновников в империи Моголов. Требования маратхов, как и прежде, касались в первую очередь доходов, а не земель, и отражали потрясающую мобильность их кавалерии. Владычество маратхов оживало там, где существующая система доходов была уязвимой, или там, где сходились торговые артерии. Иногда они изгоняли местных правителей или даже присваивали их земли. Господство маратхов, малопонятное тем, кто привык к четким принципам государственного устройства, часто носило характер «параллельной или перпендикулярной администрации».

Крупные союзные семьи, возникшие в этот период, стали царями маратхов во время британского владычества. Все они отличились в военном отношении в 1720-х годах, хотя не обязательно были дешмукхами с древними землями на родине маратхов. Например, Дамаджи Гайквад, предок Гайквадов из Бароды, служил в Гуджарате с семьей маратхов, которая выступала решительно против пешвы и даже сражалась против него, поддерживая Низам аль-Мулька, наместника Моголов в Декане. Через несколько лет после поражения Низама у Палкхеда в 1728 году Да-маджи, ставший главой Гуджарата, объявил о верности пешве. С другой стороны, Малхар Рао Холкар и Раноджи Скиндия (Синдия, Шинд) поднялись полностью на службе пешвы, по большей части в Малве. Холкар хорошо зарекомендовал себя при Палкхеде и был вознагражден большим куском Малвы, включая Индор, откуда его потомки правили как махараджи Индора. Скиндии пожаловали древний город Удджайн, а Гвалиор, взятый его сыном Махаджи в 1766 году, стал престолом будущей власти Скиндиев и самым грозным государством махараджей-маратхов в северной Индии.

Точно так же Бхонсле, сторонники Шахуджи в борьбе с Тарабаи, были вознаграждены правами на доходы в Бераре. Эти права стали ядром власти маратхов в восточной Индии, откуда совершались глубокие рейды в Ориссу и Бенгалию. Бхонсле сделали своей столицей Нагпур. Британская аннексия этого штата, среди прочего, послужила причиной недовольства, вылившегося в 1857 году в «Индийское восстание». Как в случае с боковой ветвью Ткрабаи и ее протеже Бхонсле, от них откупились Колхапуром в южной Махараштре. Колхапур, независимое государство, управляемое собственными махараджами маратхов, пережил и Моголов, и пешв, и даже британцев, чтобы отказаться от автономии после провозглашения независимости. Суверенитет всех царских домов был окончательно отменен Индирой Ганди в 1970-х годах.

Между тем пешвы остались в Пуне. Баджи Рао, второй пешва, высказал верное предположение, что с переходом власти Моголов к имперским провинциям основная опасность для маратхов будет исходить от местных режимов, вроде тех, которые уже возникли в Бенгалии и Авадхе. Низам аль-Мульк, один из старейших и способнейших эмиров Моголов, постоянно спасавший империю, скрепя сердце пришел к похожему заключению. Вместо поддержки никчемного императора в Дели он решил в 1723 году откроить себе собственное царство в провинции Декан, наместником которой являлся. Два выдающихся противника, маратхи и Мубариз-хан, другой чиновник Моголов, создавший почти независимое государство на основе Хайдарабада, стояли у него на пути. В 1724 году он победил и убил Мубариз-хана, но в 1728-м и в 1731 — м его самого превзошли маратхи. Неудивительно, что он оставил Аурангабад и отправился на восток вместе со своим титулом, войском и замыслами. Там он основал самое сильное из недавно возникших государств по соседству с империей. Оно оказалось также одним из самых жизнеспособных благодаря умению договариваться с британцами.