Госсмех. Сталинизм и комическое

Обычно это сборы награжденных в Москву, как в «Заре навстречу» Бондаревой, где герои погружаются в экстатическое состояние, теряя способность к нормальной коммуникации и переходя на выспренний язык камлания:

Андрей (Ксении). Я просто не знаю, как с тобой теперь говорить, с Героем Социалистического Труда…

Ксения. Боишься?

Андрей. Понимаешь, теряюсь.

Ксения. Ох, мне и самой боязно! Будто лечу я в воздухе, знаешь, как во сне бывает? И столько счастья во мне, что просто дух захватывает. Так хочется удержаться на этой высоте!

Андрей. Удержишься. Кому же летать до поднебесья, как не тебе?

После чего прямо на перроне все поют: «От колхозного, вольного края / Свой привет мы тебе принесли. / Здравствуй, наша столица родная, / Здравствуй, сердце советской земли…» Затем, согласно ремарке, «в вечерней темноте мелькают огни уходящего поезда. Вдали замирают шум колес и слова песни: „Ветер наши знамена колышет, / Наша слава идет по земле! / Пусть же Сталин великий услышит / Эту песню в кремлевском дворце!“ Занавес».

Чаще, однако, «песни девушек» звучат прямо в поле, сообщая зрителю о решении производственных задач и завершении уборочных работ. Поскольку это циклическое время, оно совпадает со свадьбами. В результате водевиль совпадает со сбором урожая, когда «все подхватывают песню» и благодарят великого Сталина. Финал пьесы Бондаревой «Заре навстречу» выглядит так: «Разгар уборки хлеба. Полдник. Под липой, на скамейке и прямо на траве, отдыхают и обедают колхозники. Гомон, шум, смех, песня: „Мы Сталину клятву сдержали / Гордимся своим урожаем! / Становится лучше и краше / Хозяйство колхозное наше!“»

Нередко кода заменяется неким символическим жестом, что чаще свойственно пьесам среднеазиатских авторов. Так, «Шелковое сюзане» Каххара разворачивает метафору, проходящую через всю пьесу: сюзане, которое вышивает невеста жениху, — это еще и символ всего цветущего Узбекистана.

Хафиза, Дехканбай, Салтанат и Кузыев укрепляют сюзане над цветником. Чудесное сюзане переливается всеми цветами радуги. На нем все краски Узбекистана, а в центре портрет товарища Сталина. Вступает музыка.

Рахимджан. Пусть расскажет наше сюзане о цветущей стране…

Хафиза. О том, как исчезают рогожные заплаты на шелковом сюзане узбекской земли…

Адылов. Об обновленных людях на обновленной земле…

Холнисо. О наших детях…

Дехканбай. О наших матерях…

Аман. О наших мечтах…

Хамробиби. Как в строчках на бумаге, пусть прочтет Сталин в этих узорах слова благодарности…

Салтанат. Слова любви…

Кузыев. Слова верности.

Адылов. Слова боевой клятвы строителей коммунизма…

При произнесении подобного текста лица ликующих узбекских пейзан должны нести на себе отпечаток религиозного экстаза, который, будучи коллективным переживанием, не только лишен индивидуального измерения, но и дискретности. Его синтетичность выражается в бесконечном перетекании нарратива от одного персонажа к другому и их круговой связанности. Выпав из раковины жанра, они обещают зрителю наступление царства гармонии. Мгновенно и радостно забыв о своем комическом рубище, они оказываются по ту сторону не только комического, но даже героического — в мире чистого возвышенного.