Белый камень в глубине колодца

Букет гвоздиков, мешок сахара и деревянные ложки (бонус)

ДБ, мудрому и терпеливому папе, и ВВ, моей бабуле, которая насыпа́ла сахар в пакет.

ПК, милый дядюшка, вы прекрасны всегда и везде!

2021 г.

Дина вошла именно в тот момент, когда Олег завязывал на кульке с сахаром большой розовый бант. Не удивилась, только мягкий рассыпчатый бок осторожно потрогала: ага, действительно сахар.

— Ты делаешь для Наташи очень сладкий подарок? — догадалась она без единого «зачем» и «почему».

Дубровин благодарно и немного виновато угукнул. Потому что дать внятное объяснение своим не совсем обычным действиям он сейчас, почти в два часа ночи с тринадцатого февраля на четырнадцатое, смог бы вряд ли. А ведь надо ещё придумать, как деревянные ложки покрасивее упаковать…

Полусонная жена меж тем обратила внимание на шедевры народного промысла и оживилась. Забыла даже, ради чего бесшумно кралась на кухню.

— О, у нас были такие в детстве. Тоже черные, с ягодами. Красивые. Только я им черенки покусала, а эти целые. — Она беззвучно приблизила ложки друг к другу, имитируя стук. Улыбнулась неосознанно, «в себя», как улыбалась, беря на руки семинедельного сына. — Ты купил их для меня?

Очень хотелось приврать: мол, конечно, для тебя. Не ожидал, что ты так обрадуешься. Нарочно выбирал, чтобы черные. И с ягодами… Нет, прости, не то говорю. Я не знал, это случайно вышло… Дурак, надо почаще что-нибудь тебе дарить… Хотелось найти правильные слова. А утром снова мчаться на рынок, пока не проснулась их принцесса, которой уже не три года, одиннадцать месяцев и тридцать дней, а целых четыре. Совсем взрослая.

Жаль, что добежать он не успеет. Новорожденные принцессы просыпаются раньше, чем выходят на работу продавцы сувенирных рядов. Олег давно не видел жену такой счастливой, но не исполнить внезапное и такое отчаянное желание маленькой именинницы значило бы предать ее.

— Наташке, — через силу признался Дубровин, потирая ноющий затылок, — она заказала на день рождения. Целый список составила. Вот.

Дина перестала поглаживать золотистые черенки и задумчиво посмотрела на мятый тетрадный лист в руках мужа. И хотя сложить в слова перевернутые рукописные буквы для нее было невозможно, она кивнула и положила ложки рядом с сахаром. Приглядевшись, чуть сдвинула правую, чтобы обе лежали ровно. И отвернулась, растерянно ища глазами стакан с водой, который оставила у котла. Найдя пропажу, успокоилась.

— Я куплю еще, Дин, обещаю. Там этих ложек — сколько угодно! И миски, и доски, всякие. Всё, что захочешь. Можем пойти вместе?

— Нет, — решительно покачала она головой. Русая коса, заметно свалявшаяся за вечер, подпрыгнула на плече.

— Почему? Мы могли бы прогуляться вдвоем. В этом нет ничего плохого.

— Завтра у нас праздник, ты и Ляна будете с Наташей… — Дина умолкла, формулируя мысль.

Отпила воды, смачивая сухие губы. Одернула любимую, еще со дня свадьбы, ночную рубашку. Когда-то довольно милая, та успела изрядно пожелтеть и истрепаться; кое-где виднелись молочные потеки, и совсем свежие, и успевшие подсохнуть. По мере того, как креп и выравнивался сын, молока прибавлялось. И счастья тоже, с каждым днем. А усталость — это временно, она пройдет.

Олег понимал, что на какой-никакой сон остается всего четыре часа, но жену не торопил. Поправлял розовый бант, как она — деревянные ложки.

— Я не хочу, чтобы твоя мама опять сидела с Борей одна, — прошептала Дина. — Я буду волноваться.

Будет, он не сомневался. Дина не оставляла ребенка дольше, чем на пятнадцать минут, и с огромным, часто непосильным для себя трудом выносила чужое присутствие рядом с сыном. Единственным безусловно «своим» оставался муж. Чуть менее «своей» — сестра, при условии, что сегодня от Ляны не пахнет ватником, табаком и троллейбусом. Но если от неприятных запахов можно было отмыться, то как вывести из лиги «чужих» Татьяну Петровну и собственную дочь, Олег представлял смутно. Пробовал просить, уговаривать, ставил жену перед фактом — не помогало.

Радостную и суетливую Наташку, которая, наверное, больше всех ждала появления братика на свет, с самым что ни на есть ответственным выражением мордашки прикладывая к маминому животу то правое, то левое ухо, к братику близко не подпускали. Стоило ей нарисоваться на пороге спальни, чтобы издалека, нетерпеливо приподнимаясь на носочки, попытаться разглядеть чудо в пеленках, как Дина начала нервничать. А едва Наташка шагнула вперед и робко протянула ручку…

Такого ужаса на лице жены Дубровин прежде не видел.

«Не забирайте! НЕ ЗАБИРАЙТЕ!!!»

Объяснить, почему сына забирают врачи, оказалось гораздо легче, чем доказать, что любопытная четырехлетняя девочка точно не желает зла. Всё, что нужно ребенку от мамы, это внимание, забота и любовь. Однако Дина, хоть и не кричала больше, после второй неудачной попытки сближения от дочки «закрылась». Она могла, по просьбе мужа, ненадолго прийти к Наташке в другую комнату. Сидела рядом, заплетала косички, за халат разрешала подержаться, но сама постоянно прислушивалась. А в спальне, всякий раз: «Олег, пожалуйста, забери ее. Она сломает».

Когда знакомство с младшим братом всё-таки состоялось (Дубровин дождался, пока жена задремлет, и на свой страх и риск забрал Борю в гостиную), Наташа какое-то время просто рассматривала спящего на руках у отца младенца, опасаясь дышать слишком громко. Потом, осмелев, самым кончиком указательного пальца потрогала белый чепчик. Погладила, улыбаясь, — брат забавно причмокнул, но продолжил спать. Умаялся, герой.

Дубровин перевел умиленный взгляд на дочь, и в груди потянуло холодом. На смену мечтательной Наташкиной улыбке пришли недоумение, беспомощность и обида. Она будто спрашивала: «И это всё? Из-за этого на меня кричали и не пускают? Вот, смотри, я потрогала, и всё цело…»

Нельзя сказать, что Наташа отбилась от рук, но раньше она не дерзила воспитательнице и не рявкала на Олега. Не стояла, наказанная, в углу, обдирая обои и сплевывая на ковер. Не опрокидывала на себя — нарочно! — манную кашу и не отказывалась переодевать испачканную юбку. Так и ходит теперь по три-четыре дня со всеми пятнами на одежде, упрямо накручивая на руки грязный подол, и, чуть что не так, причитает: «Никто меня не лю-у-убит».

Любящим быть вообще непросто, особенно когда ты устал, как собака, а краснолицый гномик с косичками и одной ногой в истерику уже готов швырнуть в тебя куклой, напрашиваясь на знакомство с отцовским ремнем. Гномику позарез нужен планшет, и ебись оно всё конем…

Страхолюдная кукла в бреющем полете посбивала со шкафа половину пустых коробок и глухо бумкнулась где-то в пыльном углу.

Натка замерла с открытым ртом: так кидать она пока не умела. Уставилась на отца нечитаемым Дининым взглядом.

— Я не куплю тебе этот планшет, даже на день рождения, — тихо сказал Олег. — Такие серьезные вещи дарят тем, кто любит и уважает не только себя красивую, но и других. А ты ведешь себя отвратительно, и мне очень, очень стыдно за тебя, Наташа. И мне, и маме, и Ляне…

— И бабуле? — пискнула дочь, на секунду перестав мучить юбку. Подол конкретно этой успел познакомиться с борщом и супом из гречки.

— И бабуле, — собрав всю, что у него осталась, волю в кулак, безжалостно кивнул Олег.

— Меня никто не любит… Я маме не нужна… Я не нужна-а-а!

За стеной заплакал проснувшийся сын. Наташка, заслышав конкурента, прибавила громкость. Так и выли на разные лады.

— А-а-а-а! — неожиданно для себя вступил в хор Дубровин и сразу занял место солиста. — Меня тоже никто не лю-ю-юбит! Никто, блин, не ценит…

В наступившей тишине было явственно слышно, как кто-то из соседей лупит по батареям. Олег шмыгнул носом.

— Юбку снимай, — устало вздохнул он, — щас чистое что-нибудь найдем и спать, а то, чувствую, послезавтра кто-то не родится.

Наташка торопливо стянула юбку и помчалась переодеваться. Вернулась в зеленых летних шортиках, из которых давно выросла. Зато без пятен.

— Пап, а я точно рожусь? — зашептал грустный гномик, пряча ноги под диванную подушку. Без носков пятки сразу начинали мерзнуть.

Дубровин протянул ей непарные носки, из тех, что на заваленной бельем гладильной доске попались первыми.

— Точно родишься, дочь. Обязательно… Это я так, ерунду смолол. Прости. Конечно, ты родишься!

Олег сел на диван, и лохматая Наташка в дырявой майке с Фиксиками и разных носках тут же забралась к нему на колени.

— Пап, а у меня будет большой праздник, как у принцессы?

— Конечно, — подтвердил Олег. — Если ты этого хочешь.

— Хочу! — обрадовалась Наташка, но быстро поникла. — Пап?

Отчаянное детское «Меня-никто-не-любит» вновь застучало в висках невидимыми молоточками.

— Что?

— А праздник только мой?

— Ну, мы же вроде собирались позвать гостей…

— Нет! Ты не понял. На празднике только я буду принцессой? Самой главной? Только я?!

Олег, проглотив горький ком, поклялся, что иных особ королевских кровей на дне рождения не предвидится.

— Пап, я передумала, — сказала Наташка, помолчав, — я планшет не хочу. Можно другое?

— А что бы ты хотела?

Она продиктовала на ухо. Олег на всякий пожарный переспросил — повторила выразительно и без запинки, крепко держась за его руку.

Дубровин подумал и решил, что настолько важную информацию для сохранности лучше записать.

— …«Букет гвозди́ков, мешок сахара и деревянные ложки», — прочитала Дина. — Разве правильно не «гвозди́к»?

— Правильно, но я на всякий случай записал дословно. И подарок… нормальный подарок тоже купил. Вряд ли Наташка обрадуется сахару.

— Хороший подарок. — Жена опустила голову ему на плечо, потерлась щекой. Заметила, что верхние пуговицы на его кофте застегнуты как попало, и застегнула как полагается, вернув каждую в свою петельку. — А я ничего ей не приготовила, Олег. Я совсем не думала о дне рождения.

— Не страшно, родная, подарим вместе. Это же от нас, там на всех хватит.

Он подумал о коробке с игрушечной железной дорогой, которая и на лоджии-то уместилась с трудом.

Понравится ли? Сложно найти для современного ребенка что-то по-настоящему удивительное и особенное. Слишком много сейчас всего.

Сомнения одолевали не его одного. Только вот у Дины, с которой Дубровин, кажется, целую вечность не говорил по душам, сомнения были свои.

— Это неправильно, что я не думала о дне рождения. — Она теребила пуговицы. — Иногда я забываю, что у меня есть дочка. Олег, я неправильная мама?

В груди екнуло. Что ж вы, девочки мои, режете без ножа?

Вчера вон тоже легли не сразу. Искали ответ на ужасный вопрос «Мама меня не любит, потому что я плохая?» и прочие непростые вопросы. Держались за папу так, словно он собирается удрать. Точно так же, как сейчас, держались. А ведь любовь, настоящая — она просто есть, ее не нужно ни заслуживать, ни доказывать.

В существование плохих детей и неправильных мам Дубровин не верил. Скорее в пап, которые, к стыду своему, не вывозят. Которым не всегда хватает мудрости, чтобы увидеть решение и подобрать слова.

— Всё с тобой хорошо, Дин, всё правильно, — он поцеловал жену в макушку, — ты только не прячься от нее и Борьку не прячь. Наташа не сломает, она у нас очень ответственная. Помнишь… помнишь, как ты ей Симочку давала посмотреть? Да, не сразу, но…