Белый камень в глубине колодца

Глава 4. О тонкостях медвежьего сексизма

Динкина соседка по палате Света — ужасно шумная женщина. Если хватает что-то с тумбочки, то возвращает обратно с грохотом. Если ест конфеты, то на шелест фантиков обязательно кто-нибудь прибегает. Если говорит, то много, громко и со всеми подряд, даже со своим телефоном. А говорит Света постоянно. Говорит и жалуется.

За три неполных дня, что они лежали бок о бок, Динка узнала о Свете столько, сколько не знает, наверное, о собственной сестре. Только Ляна, как бы ни было трудно, не жалуется никогда, у Светы же, судя по рассказам, не жизнь, а сплошной архипелаг ГУЛАГ. Муж — сволочь, свекровь — мегера, дети — изверги, шеф — козел, подруга — стерва. Кошка, тварь, опять четверых родила. Куда девать? Любимая герань завяла, шов болит. Курс доллара вырос, в следующем месяце Свету точно сократят. Шов болит… А, уже говорила? Тогда шеф — козел, а свекровь… Тоже говорила? Ну, так козел шеф постоянно. Об этом нужно говорить, чтобы не забывать, хотя Света и так не забудет. Она злопамятная.

Спустя буквально час интенсивного общения (общалась Света в основном сама с собой, и собеседник ей требовался разве что в качестве разумной мебели) Динка готова засунуть голову под подушку, как страус, и не высовываться до самой выписки. Не высовываться пришлось бы долго, до Нового года, поэтому Динка терпит и наслаждается короткими минутами Светиного затишья.

Иногда Свету зовут на перевязку, и у Динки случается маленький праздник. Она впитывает тишину, чувствуя себя самым счастливым человеком на планете. Собственный шовчик на затылке почти не болит, только немного чешется под слоем марли. У бедной Светы шов больше — толстый и красный шовище на полживота. Может, действительно все от размера зависит?

Второе утро в больнице ничем не отличалось от первого. Стоически вытерпев необходимые процедуры, Динка забралась под одеяло, устроила на жесткой подушке загипсованную руку и открыла книгу, которую вчера принесла Ляна. Сотрясение мозга тут же дало о себе знать, но ей не терпелось снова погрузиться.

Книга непривычная — маленькая, мягкая, с прыгающими по обложке желтыми буквами «Небо в ёвриках» и пахнет краской, как новая газета. Динка не могла знать, перед каким выбором поставила Ляну продавщица: или детектив «Небо в ёвриках», или любовный роман «Апофеоз распутной страсти», распутство которого начиналось непосредственно с обложки.

Все Динкины журналы конфисковала Света, любительница глянцевых страниц, красивой одежды на не менее красивых девушках, звездных скандалов и гороскопов, где даже самым невезучим знакам уготованы прибыль, удача и необычные знакомства. Журналов было не жаль. Все эти скандалы, наряды и гороскопы для Динки как далекие-предалекие галактики: вроде и есть они, но где-то там, далеко.

Света в очередной раз сбежала в туалет, но на самом деле курить. Динка честно пыталась увлечься «Небом в ёвриках», однако книжка была примитивной донельзя да еще пестрела любимыми Ляниными словечками, обозначениями частей тела и процессов, о которых приличные люди не то что в книгах не пишут — вслух не говорят.

Динка мысленно извинилась перед автором, но «Небо» закрыла. Ей снова захотелось домой, к бабушке, Паганини и «Грозовому перевалу», принесенному пару дней назад из библиотеки. Динка вечно читает по две-три книги одновременно: утром, на работе и по вечерам.

Как там бедный Паганини? Не забыла ли Надин насыпать ему свежего корма? Она постоянно забывает. Для Динки же кормежка Паганини — целый ритуал, почти священнодействие, которое никогда не пропускают.

Вспомнив о сомике и «Перевале», она затосковала. Хотелось сбежать из этой белой комнаты, сбежать без гипса, тошноты и головной боли. Гипс мешал спать по ночам, чесался, начинал болеть ни с того ни с сего. Из-за тошноты Динка отказывалась есть, чем спровоцировала у сестры поток ругани в адрес какого-то Олега.

Надин на таинственного Олега не ругалась, проворчала только: «Грехи замаливает, прохиндей», а Динка не могла вспомнить, что за грехи такие у прохиндея. Сам Олег вспоминался, но с трудом — большой, как медведь, виноватый, наполовину в крови, наполовину в тумане от Динкиного сотрясения…

Стук в дверь заставил подскочить. Света уже всерьез считает их палату вторым домом, а к себе домой не стучат. Медсестра ушла совсем недавно, Ляна обещала заглянуть только к вечеру. Слово «войдите» застряло в горле. Ненужное, как оказалось.

— Дина Романовна, можно? — В дверь просунулась темноволосая голова, встретилась глазами с Динкой и высунулась обратно, чтобы войти уже, как положено, в комплекте с туловищем. — Мне сказали, что вы не спите.

— Не сплю, — согласилась Динка. — Вам правильно сказали.

— Это хорошо. — Гость придвинул стул к ее кровати и сел. Стул оглушительно скрипнул, гость поморщился. — Да что же ты… Как вы себя чувствуете?

Пока он гнездился на стуле, Динка рассматривала и вспоминала. Первым вспомнился, как ни странно, запах. Резкий, чужой, но не неприятный. Олег пах машиной. Или все-таки машина пахла Олегом? Динка не знала (она плохо разбиралась в машинах и их Олегах), однако запах вспомнила. Туман в голове постепенно рассеивался.

Плечистый, неловкий, лохматый и раскрасневшийся от мороза, он действительно напоминал медведя, которого разбудили в разгар зимней спячки. Из-за сломанного носа лицо с крупными чертами заметно опухло, под карими глазами набрякли мешки, совсем как у Попика по утрам. Интересно, Олег тоже путает двери?

Тут Олег наконец угнездился на стуле, и Динкин взгляд спешно сполз на его колени в аккуратных темно-серых брюках.

— Дина Романовна?..

— Со мной все в порядке, — с запозданием ответила она, — только голова болит, но Елена Анатольевна сказала, что это скоро пройдет.

Собственное отчество отозвалось странным полузабытым эхом. По отчеству Динку давно никто не звал. Зоя Семеновна поначалу пыталась, да и та быстро махнула рукой. Динка и Динка, какая из нее Дина Романовна?

— А… в общем как? Сильно я вас, наверное…

— Да нет, не очень, — сказала Динка. — Больно стало уже потом, когда голову зашили и забинтовали, но пришлось терпеть. Я ведь сама виновата: нельзя выбегать на дорогу, это опасно. А я выбежала. Видела, что машина едет, а все равно побежала.

— Зачем?

— Хотела посмотреть ангела. Я их раньше не видела, только в книжках.

Звук был шумный и какой-то хлюпающий. Вроде вздох, а как будто всхлип. Не удержавшись, Динка посмотрела. У Олега даже рот приоткрылся, глаза стали круглыми-круглыми, как у Паганини.

— Вы что, правда видели… ангела?!

— Думаю, это был именно он. — Динка нахмурилась и отвернулась. — А вы мне не верите?

Олег не ответил. Он считает ее сумасшедшей, догадалась Динка. Нормальным людям не положено видеть то, чего они не могут объяснить. Они закрывают глаза, затыкают уши и твердят, что так не бывает, а на самом деле не хотят видеть. Когда Динка в детстве складывала под кровать куски хлеба с маслом и медом для домового, мама ругалась и ставила Динку носом в угол, потому что домовой маму боялся и хлеб не ел, зато его с удовольствием ели муравьи. Но Динка же слышала, как домовой ходит по комнате и стучит по батареям! Значит, он был. Просто мама слышала хуже, чем Динка.

Мама… Она до крови закусила губы, чтобы те не дрожали, только слезинка все равно выкатилась из уголка глаза. Они с матерью никогда не были близки, а в чем-то и вовсе не пересекались, но от таких вот непрошеных воспоминаний-уколов Динке становилось больно. Внезапно, сильно и во всем теле. Больнее, чем от злосчастного мозгового сотрясения.

— Дина Романовна? — всполошился Олег. — Не плачьте, пожалуйста! Я вам верю.

Было время, когда Ляна всерьез намерилась сделать Динку обыкновенной. Понатаскала из библиотеки своего института книг по детской психологии (Ляна училась на учительницу), заставляла решать десятки бесполезных задач, ходить в магазин вместо нее, брала Динку с собой в город и подбивала спрашивать у незнакомых людей, который час, как пройти на улицу Горького, на каком трамвае можно доехать до цирка и прочую ерунду. Заставляла общаться, смотреть людям в глаза и чуть ли не за косу дергала, когда Динка отворачивалась от Ляны и смотрела в пол. Динка плакала от боли, сестра тоже плакала — от бессилия что-либо изменить. Тогда они перешли на пантомимы: Ляна показывала эмоцию, а Динка угадывала. С трудом, иногда с пятого раза. К пятнадцати годам понимать язык жестов она худо-бедно и, как говорила Надин, на уровне новорожденности научилась. Большего ей не требовалось.

Олег переживает, что она расстроилась из-за него. Боится, что ему за это попадет от врача или от Ляны. Боится за нос, тот и впрямь выглядит ужасно. Динке даже жалко его стало. Виноваты оба, но жалеют почему-то одну Динку, а Олегу — все тумаки и шишки. Несправедливо это.

— Ляна не должна была так делать. Бить вас по носу, — уточнила Динка. — Извините ее.

— За дело получил, — улыбнулся Олег. Она посматривала на него быстро и коротко, пусть это и было невежливо, — а когда получаешь за дело, больнее, но не так обидно. Ваша сестра поступила правильно. Вы не должны за нее извиняться, Дина Романовна.

— Не надо «Романовну», — попросила она, — меня зовут Дина.

— А меня Олег.

— А я знаю.

Он опять улыбнулся. Чего, спрашивается? Полез в сумку, достал огромный апельсин и целлофановый кулек с чем-то белым.

— Творог домашний. У моей соседки дочь в области живет, — пояснил Олег, протягивая ей апельсин, а творог засовывая в отдельный пакет с запиской для общего холодильника, — природа, хозяйство, коровы. Соседка сама не ест, нас кормит, вот я и подумал…

— Это мне? Не надо. Бабушка говорит, что мне вообще очень повезло.

— Еще бы, — буркнул он себе под нос, — встречать Новый год в гипсе — наивысшая степень везения. В рубашке родилась, блин.

— Нет, бабушка не так сказала. Она сказала, я хорошо запомнила: «Повезло еще, что ему смелости хватило привезти тебя сюда, а не убежать с места преступления. Ищи и свисти его потом». Спасибо вам, но продуктов, цветов и денег не надо…

Она умолкла, потому что таких круглых глаз не делал даже платидорас, хоть и имел перед Олегом существенное анатомическое преимущество.

— Не понял. Ты меня сейчас благодаришь, что в арке той гребаной не бросил? Что в больницу привез? — Он покачал головой. — Куда катится этот мир… Простите.

Олег вскочил со стула. Стул скрипнул.

— Мне на работу пора. Вот мои контакты, на всякий случай. — Он положил на тумбочку что-то маленькое и белое. — Вы творог ешьте, с медсестрой договорюсь. Родственницам привет передавайте, они у вас… мировые. До свидания, Дина! Выздоравливайте.

— До свидания, — растерянно сказала Динка.

У самых дверей Олег обернулся.

— Дина, почему люди врут друг другу?

— Боятся сказать правду. Или не хотят обидеть. — Она не понимала, к чему он клонит. — Я читала, что соврать всегда легче, чем попытаться объяснить.

— А еще почему?

— Хотят спрятаться от правды или смягчить ее. — Динка с грустью подумала о родителях. Вот уж где полное собрание взаимного обмана. Во благо, как они клялись. Им было комфортно врать друг другу. — Я читала, что лжи не существует. Люди не лгут — они по-разному воспринимают ситуацию. Но это не так. Обманывать плохо.