Белый камень в глубине колодца

Глава 50. Угол отражения

Знайте, что угол падения равен углу отражения.

Чтобы отбросить сомнения, в зеркало стоит взглянуть.

Вечное мудрое зеркало, вечно правдивое зеркало

Служит заветною дверкою в мир, где нельзя обмануть. Старая детская песенка

В извечной битве ожидания с реальностью последняя не всегда выигрывает.

Вместо плюющейся паром и ядом гражданки с экзотической фамилией под Сониной совершенно сухой дверью действительно обнаружился хмурый Втулкин в знаменитой ушанке.

Устроился Паша в своем фирменном стиле «Комфорт там, где я»: чтобы не застудить самое дорогое, он раздобыл где-то складной рыбацкий стул, а чтобы не помереть с голоду — коробку шоколадных батончиков, которые теперь сосредоточенно уминал, как матушка-печка из сказки «Гуси-лебеди» — березовые поленья.

— У меня только один вопрос, — сказала Соня, поднявшись на половину пролета. Вторую половину она оставила про запас. — Елизавета Петровна Мкртчун существует в природе или это очередной плод запретной любви твоего буйного воображения и?..

Паша, который на тот момент лишал невинности уже неизвестно какой по счету шоколадный батончик, снимая с него обертку на манер банановой кожуры, поднял голову, ухмыльнулся от уха до уха и заявил:

— Мое буйное воображение с кем только не любилось. Всех не упомнишь, так что додумывай сама, Чингачгук. А я просто рад тебя видеть.

— Да неужели? — фыркнула Суворова, пытаясь сохранить независимый вид.

Она даже руки на груди скрестила, шарфик поправила, снова скрестила, лишь бы не наброситься и не затискать до полусмерти эту скотину, предварительно оглушив.

— Так рад, что подкупил твою соседку и разжился лучшими друзьями девушек. — Втула многозначительно шевельнул бровями, шмыгнул носом и встряхнул коробку, на дне которой сиротливо перекатились, в лучшем случае, два-три «друга». — Месяц недоедал, все откладывал. Ценить надо, женщина!

— Какие жертвы. — Софья поднялась еще на ступеньку. — А если бы я не приехала?

— Риск — благородное дело, а я очень благородный. — Паша повернулся в профиль. — Потомок каких-то там польских князей по материнской линии… Если, конечно, Агнесса рассказывала об этом на трезвую голову.

— Она же не пьет, — усомнилась Соня, отвыкшая от интенсивного общения с загадочным и непредсказуемым.

И все же ее не покидало чувство, что все эти три месяца без него — просто один затянувшийся поход за пивом. Сначала была очередь у ларька, потом выяснилось, что кончились наличные, пришлось искать банкомат, затем снова очередь, вот и задержался чуток… До ужаса нелепое чувство.

— Зато я пью. Иногда, — торопливо добавил Втула, заметив, как приподнялись Сонины брови. — По большим праздникам. По очень большим праздникам вроде Нового года, Трудомая и дня пограничника, а он был летом.

— Зато Новый год через два дня… И все-таки?

Паша откусил от шоколадки, тем самым взяв смысловую паузу.

— Если бы ты не приехала, — сказал он, прожевав, — я бы проанализировал сложившуюся ситуацию, учел недоработки, доработал их и попробовал бы еще раз.

Она кашлянула.

— А если бы я все равно не приехала?

— Повторил бы алгоритм. Помнится, в две недели кое-кто неоцененный, — он продолжал лыбиться, — наипрекрасно уложился, а ты, между прочим, позорно продула наше пари.

— Да уж, помню. — Софья переминалась с ноги на ногу. — Но сомневаюсь, что на этот раз прокатят костюм облезлого кролика и букет одуванчиков.

— Разве там были одуванчики?

— Были, были. Два дня в стакане простояли, я даже удивилась.

— Ты меня простила? Ну скажи.

Вместо ответа она снова кашлянула, но уже требовательно. Втула правильно понял намек: пошуршал в коробке пустыми обрывками-обертками и, найдя в этом ворохе чудом уцелевший батончик, метко бросил его Соне. Та легко поймала, развернула.

— Ты меня простила, — сказал Паша, оставив где-то по дороге улыбку и знак вопроса.

— Ничего подобного, — невнятно промычала Софья. — Думаешь, купил мне шоколадок, которые сам же сожрал, подговорил какую-то мифическую соседку… Правда, не стал затапливать квартиру — за это огромное спасибо…

— Чингачгук, не отворачивайся. Когда ты врешь, мне надо видеть твои бесстыжие глаза.

Она швырнула в него скомканной оберткой и полезла в сумочку за ключами. Не видела, но кожей чувствовала, как заинтересованно напрягся поставщик потопов и батончиков.

Да, пустить его сейчас в квартиру — с тем же успехом можно прополоскать в хлорке старые трусы-«семейки» и выбросить белый флаг, но делать свою личную жизнь достоянием лестничной общественности Суворова не собиралась. Пусть думает, что хочет, и скалится во все двадцать девять (коварная Соня однажды посчитала, чтобы знать наверняка), но без здоровой порции моральных мучений она его не простит.

— Заноси свое тело, только быстро.

Паша начал складывать стул, но замер в позе полураспрямленного Квазимодо.

— А Алиса?..

Надо же, вспомнил. Хотя что-то подсказывало: ее, Софью, подкупали бы по-другому, а не коробкой любимых Алисиных сладостей. Эх, Паша, Паша.

— Втулкин, я не настолько больная, чтобы тащиться на потоп с ребенком. — Устав ждать, она затолкнула его в квартиру вместе со стульчиком. — Алиса у дедушки, если тебе интересно.

— Мне интересно, — заверил Втула, шмыгая. — Но я почему-то был уверен, что в потопе ребенку безопасней.

Суворова мысленно порадовалась, что не успела включить свет в прихожей: кровожадные улыбки примирению обычно не способствуют. Пока она ломала голову, за какими такими серо-буро-малиновыми подснежниками отправить Марьюшку, чтобы не расслаблялась, Марьюшка сама открыла «Карты» и проложила маршрут.

— Чай? Кофе? Потанцуем?

Сонька поспешила разуться и пройти в кухню. Пальто вместе с шарфиком повесила на угол двери: метель на дворе стояла самая что ни на есть новогодняя, и снежинок налипло достаточно. Наспех сполоснула руки, схватилась за заварник, принялась намывать и его, только бы не стоять на месте.

— Эй, ты там уснул?!

— Ага, уснешь с тобой, — буркнул Паша, ревниво поглядывая по сторонам. Что конкретно он выискивал — одному Паше известно. — Я бы, конечно, потанцевал, но от чая не откажусь. Чай — это замечательный напиток, связующий одинокие сердца и распутывающий самые запутанные нити судеб, даже если сами они об этом пока не знают.

— Че-его? — Софья чуть не выронила заварник.

— Не обращай внимания, это я немного бредю! — крикнул он из спальни. — Шугера переел.

— Вот только хотела сказать, что меньше жрать надо.

— Я не толстый, я пушистый.

— Интересно, в каком месте?

— А тебе скажи…

Эта шутливая перебранка отбросила в совместное прошлое, полное прогулок по ресторанам и прочим злачным местам, ночного стрекота швейной машинки, утренних перепалок, посвященных ночному стрекоту швейной машинки, сушилочного терроризма, подгоревших запеканок и многого другого. Разного.

Соня бросила в заварник еще и щепотку цветков липы, полезла в холодильник за медом, попутно вспоминая, что есть из непросроченного в аптечке. Пашино шмыганье ей решительно не нравилось. Опять, небось, шлялся по морозу нараспашку, зараза такая безответственная…

Закончив с инспекцией жилплощади и вполне удовлетворившись результатом, Втула притопал на кухню. Соня как раз шарила по пакетам в поисках хлеба без плесени. Или хотя бы с такой плесенью, которую можно незаметно срезать.

— Ух ты, какой медок! — умилился Паша, потирая ладони. — Хочешь погрузить меня в гипергликемическую кому? Твоя забота не знает границ, возлюбленная моя София.

Она непонимающе посмотрела на банку и рассмеялась.

— Значит, дольче вита отменяется?

Втула кивнул. Как выяснилось, отнюдь не из солидарности и не из любви к символизму:

— Согласен просто на виту, если сварганишь по-быстрому какой-нибудь супчик.

— Ты что, пожрать ко мне пришел?

— Ну не без этого, — осторожно признался Паша, — но еще потому, что очень соскучился. По твоей незабываемой стряпне в том числе. Она офигенна. Когда каждая ложка чего-то нового — это риск, драйв, адреналин…

Соня смеялась. Не потому, что ей было весело. Было хорошо.

— Врешь ведь и не краснеешь, Втулкин. Ладно, колись, зачем явился.

— А ты до сих пор не поняла? — Паша выдвинул стул, будто так и надо, сцапал кружку с чаем и присосался к ней, отталкивая губами приставучий ломтик лимона.

— А я внезапно отупела. Записалась в жирафий клуб. Так что давай, братку, действуй.

Однако Втула действовать не захотел. Щелкнул ногтем по своему мордастому изображению на кружке (сам же презентовал Суворовой это чудо фотопечати на Восьмое марта).

— Можешь начать первой, — милостиво разрешил он.

Соня в ответ демонстративно налила себе чаю и дунула на лимон.

Так они и дули, буравя друг друга глазами. Никто не хотел быть первым.

— Хорошо, ваша честь, — сдался наконец Втула. Как бы ни хотелось оттянуть время, а голимую заварку он не употреблял ни под каким соусом. — Осознал, раскаиваюсь, обещаю исправиться. Признаю, что вел себя как говнюк. Иногда. Но ты тоже была не права. И не зыркай на меня, как Медуза Горгона! Мудрая женщина такого терпеть не стала бы, выгнала бы на фиг. Вот я и ушел сам, чтобы не давать тебе повода стать мудрее и понять, как ты пролетела. У меня все, ваша честь… Хотя нет, не все. Я долго думал… Ну, в смысле, пока концентрация коньяка в организме позволяла мне это делать… Знаешь, я, наверное, тебя все-таки люблю. Не так, как вам, бабам, надо и нравится, но уж как умею… Че молчишь, Золотая ручка? — Он посмотрел на Соню, которая смотрела на него. — Не доводи до монолога — спроси уже, как я это понял. Отреагируй как-нибудь. Или это месть? — Паша вытянул из стопки бумажную салфетку и деликатно чихнул в нее. — Вот и правда! Честно говоря, мне все представлялось несколько иначе…

— Что я разрыдаюсь от счастья и брошусь тебе на шею?

— Что отреагируешь хоть как-то. — Втула надулся. — Типа в глазах блеснет что-нибудь эдакое, что должно блестеть в таких случаях, и сердце забьется быстрее…

— Эх, Втулкин, Втулкин. — Соня ласково потрепала его по плечу. — Дрессировать тебя еще и дрессировать. Поменьше читай любовные романы и побольше…

— Издеваешься?! Да я эту бяку в жизни в руки не брал!

— Бабушка? — понимающе вздохнула Суворова.

— Бабушка, бабушка… Сонька?

— У? — Она разглядывала его грязные обломанные ногти, прежде аккуратно подстриженные.

Грыз он их, что ли? В перерыве между рытьем траншей.

— Давай попробуем начать все сначала? Торжественно клянусь вести себя прилично и…

— Нет, — хладнокровно (она аж сама себя зауважала) сказала Соня.

— Почему сразу «нет»-то? Может, подумаешь?

— И не подумаю!

— Что, настолько все плохо? — Паша насупился, но было заметно, как за его Альпийской складчатостью усиленно крутятся мозговые шестеренки. — Ты ведь тоже не подарок…

— Втулкин, не свисти: денег не будет, — перебила его Соня. — Если пробовать, то не сначала и не с середины, а продолжая то, что мы с тобой имели глупость начать. Только так, понял?