Белый камень в глубине колодца

3

Если бы кто-нибудь не в меру любопытный попросил Пашу Втулкина подвести итоги уходящего года, Паша Втулкин ограничился бы емким словом «трындец», заменив разве что «ы» на «и». Потому что год огненной макаки, несмотря на всю свою шероховатую придурковатость с заметно чернушным привкусом, выдался неплохим.

Чтобы за триста шестьдесят шесть дней успеть сходить в театр, встретить там мадам нотариуса Соньку Чингачгук, нарядившись желтым кроликом, поклеить в ее квартире обои, наведаться в дорогущий ресторан и вернуться с поддатой мадам на плече (и вообще в течение года усиленно вытаскивать мадам из всевозможных жизненных дыр), влететь в киоск и чудом не двинуть кони, пошить, наверное, целую сотню медведе́й и переварить килограммы неповторимой Сонькиной стряпни, бессчетное количество раз ругаться с ней, мириться и снова ругаться, внезапно обрести дочь, сломать любимую швейную машинку, потерять что-то важное, уйти в запой, вернуться и важное найти…

Да, такого дурдома за один календарный год с Пашей раньше не приключалось!

— Ты-ж-дизайнер, подскажи. Теплые цвета или холодные?

Суворова встряхнула у него перед носом двумя небьющимися шарами — красным с золотом и голубым с серебром.

— Бери оба и не парься, — подмигнул ей Втула. — Гулять так гулять, верно, Алиска?

Девочка не ответила. Она вовсю исследовала короба с ёлочными игрушками: жадно щупала их, покачивала за ниточки, терла пальцами и завороженно разглядывала остававшиеся на коже блестки. Все эти шары, звезды и колокольчики, которые в самом деле звенят, всех этих хрупких полупрозрачных балерин можно было потрогать.

Паша впервые встречал человека, способного так искренне радоваться простым вещам. Даже двух человеков. При виде пушистой красавицы-ели не по годам серьезный «Дядя Юра» восхищенно ахнул и заявил, что это самая красивая новогодняя ёлка во вселенной. А когда Алиса, обуреваемая жаждой исследования, отщипнула от нижней ветки и сунула в рот пару коротеньких хвоинок, пацан хоть и хмыкнул нарочито «по-взрослому», но, дождавшись, пока Рязанский отвернется, тоже попробовал ёлку на вкус.

— Бе-е, как ты это ешь?! — спросил он Алису громким детским шепотом. — Она же горькая!

Морковка лишь передернула плечиками, мол, о вкусах не спорят, и отщипнула еще.

— Чингачгук, я, конечно, ни на что не намекаю, но у тебя ребенок иголки жует…

Соня, которая цепляла на ветку красный бант, отреагировала на удивление пофигистично:

— Главное, что выплевывает. А после второй порции иголок аппетит обычно пропадает.

И действительно, Алиса сморщила нос, выплюнула невкусную хвою и попросила пить.

— А я говорил… — начал Юра, но поймал на себе отцовский взгляд и сам налил «племяннице» морса из графина на кофейном столике. — На! И больше не ешь, поняла?

Паше вдруг захотелось вручить детворе подарки прямо сейчас, не дожидаясь волшебной новогодней ночи, но Соня, легко разгадав его маневр, отрицательно мотнула головой.

— Раз сказали: «Дед Мороз под ёлку положит», значит, Дед Мороз и под ёлку, — объяснила она потом в своей комнате, где на ближайшие два дня поселился и Втула. — Не обесценивай. У них здесь и так много игрушек. Не знают, за что хвататься.

Розовая и теплая после душа Сонька в ночной рубашке мазала руки кремом. Ему нравилось, когда она такая, домашняя. И запах крема для рук — отдельная песня. Мадам этим уютным запахом как будто насквозь пропитывается. Проснешься так под утро, пока Сонька еще дрыхнет, понюхаешь ее мягкий бок, и жить хочется. Даже зимой.

— Разбаловать боишься, — понимающе сказал Втула. — Мы-то люди простые, икры не едим…

Суворова отложила крем и легла рядом, забравшись под нагретое Пашиным телом одеяло.

— Не обижайся. Хочется дать всё и сразу, по себе знаю. Только вот в чувстве собственного превосходства нет ничего хорошего, а оно непременно появится, если переборщить.

Он мог не спрашивать, помня скудные детали из жизни «Саньки», и всё равно спросил:

— У тебя было, да? Чувство собственного превосходства?

— Я была старше, но да. Хорошо, что Костя в правильное русло направлял. Мне с ним очень повезло, — улыбнулась Суворова.

Ее приподнявшиеся щеки так и манили их поцеловать, и Паша не стал отказывать себе в удовольствии.

— Слушай, давно хотел спросить: а как ты Алису выбрала? В смысле детей же до фига и больше. Мальчики, девочки, всех жалко. Сложно, наверное. Как их выбирают?

— А я никого не выбирала, Лаперуз, — помедлив, ответила Софья. — Просто решила заехать, узнать как дела, как праздники пережили. Это после Нового года было. По коридорам потянуло пройтись, Денисовну навестить. Бывало, как нахлынет что-то… Сейчас уже нет.

Она перевернулась на спину и продолжила, глядя в потолок:

— Алиса меня через забор увидела, там еще сетка. Как закричит: «Мама, мама!». Орет, визжит, и не жалобно, а, знаешь, требовательно так, с претензией. Мол, ты где шлялась, кукушка, зачем меня тут бросила? Она недавно за сеткой гуляла, не знала еще, что орать про маму в тех кругах не принято.

Суворова крепко сжала Пашину ладонь. Скорее всего, непроизвольно.

— Я не сразу поняла, что это меня, а когда поняла… Уйти не получилось. Это потом уже тетка объявилась: здрасьте, я вся ваша. Ну и вот.

Он поглаживал светлую Сонькину макушку. Не из жалости, просто так получалось.

— А узнала она тебя как? — Почему-то стало важно допытаться.

— Пальто. Не лицо, даже не волосы — обычное серое пальто! У ее мамы было похожее, а я старалась одеться попроще. Вот как бывает, Лаперуз. Редко, но случается.