Белый камень в глубине колодца

Глава 15. Империя наносит ответный удар

В пять минут Олег, само собой, не уложился. Не рассчитывал даже. Поэтому сначала заскочил домой, выпил большую кружку крепкого кофе, побросал в чемодан вещи первой необходимости, чемодан запихнул в багажник и только потом поехал к Кудряшовым.

Его ждали. Дубровин понял это, когда нажал на затертую ручку входной двери, и дверь открылась. В прихожей свет не горел, электричество в этом доме экономили. В полоске линолеума, сдобренной тусклым светом из кухни, мелькнула рыжая кошачья шкурка, и под ноги Олегу кинулся Марсик — единственный котенок, у которого была кличка, право свободно перемещаться по квартире и свое особое отношение к Дубровину. Старая Надин почему-то не спешила его продавать. Марсик заорал пискляво, а потом и вовсе вцепился в штанину, повис. Из кухни ему вторили остальные коты. Эдакая живая сигнализация.

Свет Дубровин включать не стал, так разулся, повесил пальто на вешалку. Марсик успел отцепиться и теперь преданно тыкался носом в Олеговы туфли. Подозрительно преданно тыкался, лучше убрать их в тумбочку от греха подальше.

В прихожую вышла задумчивая Ляна в растянутом свитере, щелкнула выключателем и кивнула Олегу. Дождавшись, пока тот кивнет в ответ, спрячет обувь и пройдет в комнату, она щелкнула снова, погрузив все во мрак, и вернулась на кухню.

Туда он еще заглянет, скажет пару слов Надин, но сейчас — к Дине.

Она сидела на подоконнике, прислонившись щекой к холодному стеклу. Всматривалась в пустынный двор и ждала, когда наконец покажется знакомая машина. А Олег бросил «Тойоту» с другой стороны дома, чтобы потом легче было выруливать.

— Дина?

Динка не услышала. Она вся была там, во дворе и в ожидании.

— Дин, это я…

Повернула голову. Они не видели друг друга, только неясные очертания в темноте, однако этого оказалось достаточно. Динка издала какой-то нечленораздельный звук и стала неуклюже слезать с подоконника. Олег в два шага пересек маленькую комнату, чтобы не дать Дине упасть. Ей пришлось обнять его за шею здоровой рукой. Оба замерли на мгновение, здороваясь без слов. И снова это ощущение домашнего очага и вкус вареной картошки на языке, будто не в гости приехал, а к родной жене вернулся. Олег и подумать не мог, что успел так соскучиться.

Они вместе опустились на одеяло, не размыкая рук. Дина то ли вовсе не убирала это одеяло с прошлого раза, то ли нарочно расстелила на полу перед приходом Олега.

— Ты пришел, ты пришел, — шептала она и по-кошачьи терлась щекой о Дубровинскую водолазку, цеплялась слабыми от волнения пальцами за шерстяную ткань. — Я тебя долго ждала. Вспоминала о тебе целый день, даже на работе. Не получалось читать, ничего не получалось делать. Зоя Семеновна думает, что я заболела, а я тебя вспоминала. — Она проглатывала слова. — Ждала.

— Я хотел приехать раньше, — выдохнул он ей в волосы, сладко пахнущие детским мылом. — Не получилось, прости.

Олег обнимал Дину, она не отстранялась. Делилась теплом.

— Что с твоим папой?

— Ему будут делать операцию. Сегодня ночью, — Дубровин сглотнул комок в горле, — мы с мамой летим в Германию. Побудем там, пока… Пока не станет ясно, что делать дальше.

Динка замерла недоверчиво и тревожно.

— До Германии далеко лететь?

— Не очень. Часа три, может, чуть больше.

Колени упирались в пол, ноги затекали. Как бы ни хотелось обнимать Дину, он неминуемо завалится набок, если не сменит позу.

— Дин…

Она неожиданно поняла без слов, отодвинулась. Помогла расположиться удобно.

Ради разнообразия сегодня Олег лежал, головой — на укрытых одеялом Динкиных коленях. Прохладные пальцы здоровой руки нежно гладили ему волосы, убирали со лба успевшую отрасти челку.

Олегу стонать хотелось от этих прикосновений. Инстинктивных, почти материнских. Вот только мать его так не гладила, разве что в очень далеком детстве. Она вообще была скупой на ласку, не говоря уже об отце или деде Алексее. Бывало, обнимет крепко, сожмет и сразу отпрянет. И то в особых случаях: когда из Питера на каникулы приезжал или из армии вернулся. Когда из армии, мать до вечера рыдала, успокоиться не могла. Но обняла, как всегда, торопливо. И выпустила.

Лауре долго ласкаться было неинтересно, с ней все как-то сразу переходило к сути. Попросишь — без вопросов, и обнимет, и приласкает, но по собственной воле — нет…

Сравнивалось тоже инстинктивно. Не мыслями даже, ощущениями и смутными образами. Ему было слишком плохо, чтобы мыслить. Выпили его за эти три дня.

А от маленькой Динкиной руки жить хотелось, живым быть. Просто быть.

Только не уходить никуда. Вот так остаться. Окаменеть, если надо.

Они не знали, как так вышло: голова на коленях, пальцы в волосах. Само получилось.

Динка удивлялась, что сумела привыкнуть так быстро. Олег теперь был свой, а свое она привыкла видеть рядом. Хотя бы недалеко, чтобы в случае чего прийти и проверить, что все в порядке. Динка могла легко по пальцам перечесть все, что имеет, живое и неживое. Неживое просто берегла, за живое душой цеплялась.

— Когда ты вернешься?

— У меня отпуск на десять дней, больше не дают.

«И не надо больше, — думала Динка. — Десять дней — это уже очень много».

— Твой папа поправится.

— Я надеюсь.

— А я знаю.

— Откуда?

Язык заплетался. Олега постепенно вырубало.

— Просто знаю. Он же твой папа.

Дубровин все-таки заснул. На минуту, не больше, а проснувшись, выдохнул:

— Дин, не гладь меня, пожалуйста… Я отрублюсь сейчас… засну…

Она послушно убрала руку. Свет выключили.

Не в комнате — в комнате было темно.

Свет выключили в Олеге. Совсем.

Его стон напугал Динку. Она слишком хорошо помнила похожий.

— Тебе плохо?! Олег, пожалуйста, скажи что-нибудь!

Прежде чем она успела позвать Ляну или бабушку, он на ощупь нашел ее ладонь. Погладил пальцы, поднес к губам.

Свет вспыхнул снова, прожекторной лампой, на все пятьдесят тысяч ватт. И откуда-то появились силы встать и дойти пешком до самой Германии.

«Без тебя мне еще хуже», — подумал Олег.

А вслух сказал другое:

— Я хочу кота у вас купить, рыжего такого. Можно?