Белый камень в глубине колодца

Глава 8. Мсье Лаперуз и мадам Чингачгук

Советский будильник — единственная разновидность будильников, которая хоть и беспощадна, но смысл имеет, потому как звон этого чудовища не разбудит разве что мертвого. Или Софью Константиновну Суворову, которая до пяти утра смотрела сериалы. Будильник мог надрываться сколько угодно: Соня легким движением руки сбросила его с тумбочки и продолжила спать.

«Спящая красавица» — это звучит гордо. Сразу представляется нечто томное, со смиренно сложенными под щечкой ладошками и с загадочной улыбкой на слегка приоткрытых губах. И, уж конечно, красавицы не храпят.

Соня спала, зажав между ногами скомканное зимнее одеяло и раскинув руки, как чайка крылья. В лохматой светлой шевелюре запуталась «невидимка». Байковая ночная рубашка непомерной ширины, с узором в цветочек, которую Соня старательно шила на уроках труда, задралась до самых бедер, и первое, что увидел вошедший в комнату преуспевающего частного нотариуса Константин Николаевич Рязанский, — это гордо выставленная пятая точка с тонкой полоской черных кружевных стрингов.

— Софья, вставай!

Соня всхрапнула и дрыгнула голой ногой.

— Еще пять минут…

Константин обошел широкую кровать и поднял с ковра будильник. Тот косил стрелками в разные стороны, но мужественно продолжал звонить. Каждодневные полеты с тумбочки доведут до ручки кого угодно. Рязанский покачал головой и вернул будильник на место.

— Дочь, время десять утра. Через три часа у тебя встреча.

— Если любят, подождут, — невнятно откликнулась Соня.

Он попытался забрать у нее одеяло, за что едва не получил в нос коленом. Давить на жалость или чувство ответственности было бесполезно: до одиннадцати утра за Соню говорил автопилот. Ругался, брыкался и пинался тоже он.

— Игорь, неси графин!

Плечистый Игорь выглянул из-за двери и вопросительно ткнул себя в грудь пальцем. На Сонину попу он смотрел подчеркнуто равнодушно: попа попой, а жить хочется. Желательно с полным комплектом рук и ног, питаясь вкусно и не через трубочку.

— Да, ты, — оскалился Рязанский. — Неси графин и ракетницу, не жалей ее. Нечего было полдня на снегоходе мотаться и на всяких пи*оров обсосанных до утра пялиться.

— Игорь, только попробуй, — предупредила Суворова, не открывая глаз. — Ты знаешь, куда я тебе всё это потом засуну.

Игорь хмыкнул, но предпочел не пробовать. Тем более что Рязанский ему уже кивнул: проснулась, мол, свободен. Пора брать с собой Шурика и идти чистить снег.

— Может, шторки открыть, а, Константин Николаич?

— Мысль дельная. Открой-ка.

Шторы с визгом разъехались. В Соню полетели радостные солнечные зайцы, а в заботливого Игоря — прицельно брошенный будильник. Стреляла Софья, как и положено госпоже Суворовой, почти без промаха, хотя бывший муж Толя, наградивший ее этой звучной фамилией, не попадал бумагой в корзину и с пяти шагов.

— Убью!!!

Парень будильник поймал, потрогал толстым, похожим на сардельку пальцем треснувшее в нескольких местах стекло. Это ж сколько раз кидать надо было…

Рязанский требовательно протянул руку, кивнул на дверь. Игорь поспешил вернуть часы и убраться восвояси.

— Даня не пидор, — заметила Софья обиженно. — У него просто образ такой.

— Ага, конечно. Еще скажи, что я нормального мужика от п*дика не отличу. Вставай.

— Зачем? — Она сладко потянулась. — Сам сказал, что еще целых три часа.

— А кто будет кормить отца завтраком?

— Ты разбудил меня только ради этого?! — возмутилась Суворова. — Микроволновке и Шурику снова требуется твердая женская рука?

— Сонька, не дерзи. — Константин вытащил из волос дочери повисшую на самом кончике пряди заколку. — Посмотри, какая погода хорошая.

Соня вздохнула. И впрямь хорошая: мороз, солнце, снег искрится, снеговики под окном. Маленький, обмотанный старым шарфом и с волосами из мишуры — Сонин и какой-то одноглазый квадратный единорог — Костин. Второй глаз из ржавой гайки опять отвалился. Останки Игорева снеговика за ночь занесло снегом. Очень натуральная расчлененка, даже кетчупом в нужных местах полил, эстет. В Игоре явно погибал художник.

Снеговиком не обзавелся только Шурик, который все то время, что они дурачились в снегу, исполнял обязанности дозорного суриката.

— Уговорил, встаю. — Соня свесила ноги с постели и сунула их в тапочки. Зевнула. — Вперед, навстречу большим бабкам и мировой нотариальной справедливости.

— Аминь. Что, опять братики-сестрички никак не поделят батино завещание?

— Хуже. — Соня посмотрела на себя в зеркало и кончиками пальцев потерла синяки под глазами, — бездетные супруги Уткины жаждут составить брачный договор. Он ей с секретуткой изменяет, а ее жаба душит половину совместно нажитого отдавать. Как же, магазины, активы, дача, машина. Муж, понятное дело, против: у него секретутка с претензиями на обширное семейное счастье. Глупые люди! Мне вон от Суворова из работающего достались только фамилия и стиральная машинка «Фея», и ничего, не жалуюсь.

Соня кровожадно улыбнулась, вспомнив, с каким маниакальным упорством отсуживала у Толика последнее, что тот имел, хотя готова была возложить к его ногам все, что имела сама, и посадить отца на вершину этой грандиозной пирамиды имущества. Лишь бы Толя сказал, что она неправильно поняла; что голая соседка, фальшиво стонущая в экстазе, — всего лишь плод Сониного воображения. Неважно, в каких выражениях, любому отбреху поверила бы.

Однако Толика, наоборот, потянуло на откровенность. И Софья, которая после свадьбы ругалась с Костей чуть ли не еженедельно, а однажды и вовсе послала открытым текстом; Софья, вышвырнув кобеля-мужа и соседку-мираж из квартиры, поехала к отцу и на коленях просила у него прощения. Впервые за пятнадцать лет она ревела белугой. А Костя молча гладил блудную дочь по волосам и до хруста сжимал в кулаке мобильный телефон. Пока Соня плакала, из зятя, уже бывшего, методично выбивали дурь и внутренности — чтобы знал, что так поступать нехорошо. Жил и помнил.

Соня Рязанская была влюблена в Толю Суворова с первого курса и не замечала очевидного: привлекло мотылька богатое приданое, а не скромная, тогда еще невзрачная Сонечка. Она ничего не делала наполовину: если жить, то каждым днем, проживая его как последний; если драться, то до сломанных костей и юшки из носа; если любить, то до самого донышка, отдавая всю себя. Наивная девочка Соня! Казалось бы, откуда взяться этой наивности? До появления в ее серой жизни Кости — да, неоткуда, но после вновь захотелось верить, что жизнь прекрасна, а все человеческие чувства искренни…

Софья провела щеткой по волосам и отвернулась от зеркала. Все, забыли. Пока у нее есть отец, она самый счастливый человек на земле. А впадать в депрессию из-за такого, как Толик — себя не уважать. Много чести! Она сильная свободная женщина. Она сделала карьеру и репутацию без помощи папиных денег, связей и громкой фамилии. Кто такая Соня Суворова? Правильно, сначала была никем, а теперь на консультацию к ней раньше, чем за три месяца, не запишешься. Хоть на этом спасибо, милый.

Сейчас она поедет в город и расшибется в лепешку, но сделает так, чтобы Алина Уткина получила как можно больше. Из треклятой бабской солидарности и принципа!

— Что будешь на завтрак? — Соня мягко забрала у отца многострадальные часы, которые тот продолжал машинально держать в руках.

— Да мне без разницы. — Костя поднялся на ноги и с хрустом размял затекшую спину. В свои пятьдесят с небольшим он ухитрился сохранить шевелюру густой, а тело — крепким и стройным, но все же годы и старые травмы давали о себе знать. — В холодильнике еды полно, разогреем что-нибудь. Тебе до города ехать без малого час.

В последнее время они редко виделись, но на эти новогодние каникулы Рязанский забил большой болт на все дела, кроме архиважных, и увез дочь в загородный дом, где прошла лучшая часть Сониного детства. Они катались на снегоходе, играли в снежки, отыскали на чердаке старые елочные игрушки и нарядили большую елку во дворе, а по вечерам сидели у камина и пекли на шашлычных шампурах хлеб и яблоки. Таких беззаботных праздников у Сони не было уже много лет.

Идиотка неблагодарная.

— Пап, прости засранку. — Софья порывисто обняла отца. — Ты самый лучший, я тебя очень-очень люблю. Ну, прости…

— Замуж тебе надо, а не на этих, с экрана, пялиться, — вздохнул Рязанский. — За нормального мужика, такого, чтобы даже я зауважал. Вот тебе план на ближайшую пятилетку: хочу нянчить внуков. Внука, внучку — один хрен. План понятен?

Соня кивнула, а сама подумала, что искать «такого» ей придется долго и не факт, что найдет. Идея об искусственном оплодотворении приходила все чаще.

Суворов, Суворов, чтоб тебе икалось, паразит! Даже такой элементарной вещи, как ребенок, сделать не смог. Вот почему со всем, что касается семейного счастья, ей приходится справляться самостоятельно?