Белый камень в глубине колодца

Глава 49. Пунктуация of souls

Паша до последнего вертелся на сковородке кокетливым ужиком, отнекиваясь, отмекиваясь и перебрасывая разговор с одного на другое. Даже выдал семейный секрет коньячно-кольного производства, однако Ляна была непреклонна:

— Пабло, не дури. Это не мне — это тебе надо.

— Тебе не надо, но ты лезешь. Все у меня нормально, доктор. — Паша оглушительно чихнул, вытер перчаткой красный нос. — Вот и правда!

Ляна не смотрела на него. Часто моргая от ветра, она разглядывала мост, отсюда и на фоне белесого неба кажущийся черным. По мосту деловито ползли блохи-автомобили.

— Правда в том, — дернув щекой, хрипло сказала Ляна, — что сегодня двадцать четвертое декабря. Те, кому не надо на работу, спокойно дрыхнут под одеялом, свернувшись кривулькой. Те, кто проснулся, занимаются субботним сексом, наряжают елочку или грабят магазины. Выбирают подарки, лаются, мирятся, вытаскивают из пасти кота мишуру, прикидывают, сколько пустых бутылок осталось сдать, чтобы хватило на полную, — короче, делают множество милых предпраздничных дел. И только ты зачем-то мерзнешь здесь и жрешь коньяк с лимонадом («Уже не жру», — справедливости ради заметил Паша), но явно не от большого человеческого счастья. Смекаешь?

Втула вздохнул шумно и по-собачьи. Дубровинская родственница говорила не о нем… Вернее, не столько о нем, сколько о себе (чтобы это понять, необязательно было рождаться скромным гением). Но струнку в душе всколыхнула. Тонкую, жесткую и злую струнку по имени Сонька.

— Пошли, — все еще шмыгая носом после чиха, сказал Паша.

— Куда? Тянуть из кота мишуру или сдавать бутылки?

— Туда, где есть тепло и выпить кофе.

Ляна вопросительно приподняла бровь и на пробу шлепнула Пашу по карману.

— Угу, денег с собой нема, — понимающе хмыкнул он. — Так что, раз я не один такой, приглашаю в гости. Правда, дома на коврике спит сторожевая бабушка, но, если об нее лишний раз не спотыкаться, она безобидна…

Кусок ватмана, аккуратно и крепко прилепленный (кто-то не пожалел времени и липкой ленты) поперек входной двери, убедил хозяина квартиры и Ляну заодно в обратном.

«ДЕТОЧКА, НЕ ВЕРЬ ЕМУ! ОН ЖЕНАТЫЙ!!!» — прыгали по плакату крупные красные буквы. Вместо обеих «о» неизвестный доброжелатель нарисовал обручальные кольца с бриллиантами.

— Безобидная, говоришь? — коварно уточнила Ляна.

Паша хлопнул себя по взмокшему лбу.

— Гнеша, блин… Бабушка, блин, Морозова. — Удивленным или раздосадованным он впрочем не выглядел. Огорченным, пожалуй. — За месяц это пятый. И ведь не лень ей!

Паша не глядя сунул ключ в замок. Ляна не удивилась бы, подсуетись деятельная бабуля со спичками или клеем, однако ключ провернулся легко.

— Заходи, — махнул пятерней Втула. — Я пока эту хрень с двери сниму.

— Только не рви, — попросила Ляна, — хочу его сфоткать.

— Обижаешь. Я их снимаю, сворачиваю и кладу в шкаф. На память.

Берлога Втулкина ничем не напоминала обитель пьющего и неудовлетворенного жизнью самца-засранца в период ускорения душевного падения. Скорее наоборот, так живут те, кого жизнь трахает редко, нежно и буднично, как после двадцати лет совместного быта. Чисто, стабильно и… скучно. Даже голо. Сплошной минимализм.

— Да-а, парень, дизайнер из тебя не ахти, — вынесла вердикт Ляна, вешая куртку на вбитый в стену крючок — разрисованную китайскую пластмасску в виде головы Буратино. Гвоздь ему всадили точно в лоб, подарив человечку пару длинных морщин-трещин. — Или планируешь ремонт?

— Не планирую, — буркнул Паша, с хрустом отрывая скотч. — Объект сдан, объект принят, заказчик в нирване. Руки можно помыть на кухне, чайник нужно поставить там же. Кофе с утра был в банке, сахар — в сахарнице.

— А бабушка?

Ни коврика, ни деятельной старушки поблизости не наблюдалось.

— Бабушатина только по праздникам и только для фрэндов. Да спит она, спит. — Втула запер дверь и, не разуваясь, прошел на кухню. Остатки плаката с торчащими во все стороны щупальцами клейкой ленты он утрамбовал в мусорном ведре. — Творческие порывы вообще утомляют, а уж замешанные на старой доброй пакости…

— Эм? — Ляна ткнула пальцем в грязно-мокрые следы Пашиных ботинок.

— А, не обращай внимания. Все равно мне мыть. Пить будешь?

— Да. Кто-то обещал кофе. — И, не дожидаясь ответной реакции, она включила чайник.

За кофе и черствоватыми, но еще вполне съедобными кексами они… не разговорились.

Выбритый Паша (Ляна пришлось буквально пинками гнать его в ванную, потому что лысый мужик со щетиной вызывал не самые приятные воспоминания) долго и монотонно пережевывал выпечку, вынуждая или начать первой, или хотя бы подтолкнуть к действию. Ляна, которая понятия не имела, что заставило ее притащиться домой к полузнакомому детине в депрессии, подперла ладонью щеку и выстрелила наугад:

— Чувак, она тебя бросила?

Втула поперхнулся кексом — настолько заунывным и в то же время издевательским вышел у Ляны этот «чувак». А памятуя о полумистическом происхождении слова, можно и вовсе разругаться до самой пенсии.

— Я сам ушел.

— Поздравляю!

— С чем это? — спросил Паша кисло.

— Вот и мне интересно: с чем. Ты ее любишь?

Простой вопрос, по сути — ключик от всех околосемейных дверей, но который дано подобрать и провернуть далеко не каждому, привел Втулкина в недоумение:

— Почему у вас, баб, все упирается в любовь? Дело же совсем не в ней!

— А в чем, по-твоему? — Ляне действительно было интересно.

— В том, готов ты стирать пеленки или не готов! Образно выражаясь, — спешно добавил Втула, зацепившись взглядом за стиральную машинку-автомат. — Почему-то вы спите и видите, как бы поскорее обзавестись спиногрызом и молиться на него всю оставшуюся жизнь! Разве это цель? Объясни хоть ты, Полянка: зачем вам это?!

Ляна подумала о сестре. Еще неизвестно, кто у них на кого молится.

— Ну, это как бы естественная человеческая потребность…

— Бабская!

— Человеческая, Втулкин, человеческая. Просто ты еще морально не созрел, персик. Девочки в этом плане развиваются быстрее и в большинстве своем твердо знают, чего хотят от жизни. У Адамовых потомков дела с этим идут потуже: вам вроде и носков чистых хочется, и свежего борща в холодильнике, и оставаться в свободном парении вольной птицы. Найти бы и умную, и красивую, и постельную, и неприхотливую, и с чувством юмора, и, главное, в безраздельное пользование. Захотел — пришел, захотел — ушел, а она будет дожидаться с поварешкою в руке и эротишных чулках с подвязками от какого-нибудь Дольки-Кабанна. Лепота!

Паша вздрогнул: выстрел попал в десятку.

— Правда, чем вы после этого отличаетесь от дурочек, которые ждут принца на белом единороге, лично мне непонятно, — закончила Ляна. — Хочешь принцессу — будь добр сам прокачаться до принца. Ну или хотя бы подберись к дворцу для начала.

Втула сопел, гоняя по столу пальцем выковырянный из кекса изюм и крошки.

— Мне другое непонятно, — заявил он. — Все разноцветные такие умные или вам просто со стороны виднее? Но что-то у тебя не особо клеится в личной жизни.

— Это точно, — безмятежно признала Ляна.

Сидя напротив потерянного и еще не до конца отошедшего от коньячных вливаний Втулкина, она чувствовала себя, как минимум, постигшей дзен.

— …Но возможность быть с любимым человеком я бы не упустила. Будь у меня такой человек, конечно.

— Что, все глухо?

— Как в танке.

— Тяжела лесбийская доля, — не мог не брякнуть Паша, думавший о своем.

— И не говори, — фыркнула Ляна. Есть вещи, обсуждать которые с другими нельзя. Или уже не получается. Ни обсуждать, ни злиться, ни огрызаться. — Но не думаю, что твоя доля легче. Я хотя бы знаю, почему мне ничего не светит. А ты бухаешь.

— Ой, все!

— Тебе же плохо без нее.

— Слушай, откуда ты знаешь?!

Ляна передернула плечами и поднялась со стула, чтобы налить себе еще кофе. В печали, но от того не менее коварный, Паша проворно сунул ей и свою чашку тоже.

— Человек в зоне комфорта и человек, вытолкнутый оттуда, — это два разных человека. Чувствуется, знаешь ли, некоторая напряженность. Не могу объяснить… Когда Дубровин нас познакомил, в сентябре? Так вот, в сентябре у вас с твоей дамой сердца все было хорошо. Что-то изменилось. Пеленки, говоришь? Значит, ребенок. Подозревая, что Олег не стал бы поддерживать отношения с человеком, который бросил только что родившую женщину, могу предположить, что ребенка вы усыновили. Она усыновила, извини, — уточнила Ляна прежде, чем Втула успел вякнуть с места. — В твоем конкретном случае — променяла одного ребенка на другого, наивная женщина. Душа поэта не вынесла, и ты дал деру. Оч-чень благородно!

— Да ты просто Шерлок!

— Стараюсь.

— Все было не так…

Паше не хватило смелости признать, что дело здесь не в причине, а в следствии. Сам по себе ребенок (и не какой-то там абстрактный ребенок с потолка, а Алиса Уварова шести лет, которая долгие месяцы ждала свою маму) ничего не изменил и не испортил.

Втула действительно оказался не готов быть для Сони вторым номером. Знать, что твои потребности для нее не первоочередны… Да, он привык, что они — друг для друга! Да, исчезла необходимость постоянно искать себе длинноногие грудастые приключения на пятую точку.

Когда-то он спрашивал, сможет ли она удовлетворить его по всем пунктам, наивно уверенный, что не родилась еще такая. Но она, черт возьми, взяла и удовлетворила! Потрясающая женщина с целым выводком мадагаскарских тараканов головного мозга, которым всегда можно предложить мелок, и они успокоятся.

Паше Суворовой хватало. За глаза. А Софья все искала себя на материнском поприще. Им ведь было хорошо вместе, пока не появилась Алиса и Сонька не дала ему понять, что, если ей вдруг припечет выбирать между мужиком и ребенком, она выберет ребенка. Мадам не говорила об этом прямо, даже до пошлых намеков не опускалась. Но он-то не дятел. Понял что к чему. Вроде как: если готов мириться с моей позицией, милый, то живи, а если не готов — давай до свидания. Нормально, да?! Кому это понравится? Ясно, что никому.

Паша оказался не приспособлен к такой жизни. Первой улетела верная трудоголичка-муза, а за ней пошло наперекосяк и все остальное. Втула злился на себя и на мир, пытался вернуть вдохновение, искал истину… в том же вине. Сонька его пилила — Паша никак не мог взять в толк, что ей не нравится. Выпивал, да, но в меру, возвращался домой вовремя, руку на нее не поднимал. Ну, замахнулся. Всего раз, так довела ведь!

После того случая он и ушел. С концами. Она не останавливала — молча смотрела вслед с каменным белым лицом, он видел в зеркале ее отражение. Повезло, что рядом не было Алисы. Так уж вышло (и, может, в самом деле благодаря предусмотрительности Суворовой, а не счастливой случайности, как Паша думал вначале), что ни одной их ссоры девочка не видела…

Втула тряхнул головой. Он привыкал считать Соньку перевернутой страницей. Порознь им лучше. Проще — уж точно. Она посягнула на самое дорогое и лелеемое: свободу. Теперь свобода снова в его полном распоряжении, не нужно гнуться под кого-то и наступать себе на хвост, но… муза почему-то не возвращается. И пустота в груди не зарастает. Наверное, должно пройти время. Время — оно лечит, правда? Придется поверить на слово: сравнивать ему не с чем.