Белый камень в глубине колодца

Глава 3. Утро встреч и расставаний

Паша Втулкин по прозвищу Втула состоял из пива, анекдотов, творческой мысли и житейской мудрости примерно в одинаковых пропорциях, но какая-то Пашина составляющая все равно доминировала. На этот раз повезло пиву (ему везло гораздо чаще, чем остальным) и совсем капельку — мудрости.

— Вот это ты попал, Роща, — покачал ушастой головой Паша, когда Олег закончил рассказ и присосался к своей кружке. — Статья 264 УК РФ. Нарушение лицом, управляющим транспортным средством, правил дорожного движения, повлекшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью человека, наказывается ограничением свободы на срок до пяти лет. Либо лишением свободы на срок до двух лет с лишением права управлять транспортным средством на срок до трех лет или без такового, — по памяти процитировал Втула, вспомнив, что когда-то пытался получать второе высшее. — А если поймали в пьяном виде, то еще годик накинут. Права-то хоть вернули?

— Вернули, — тяжко вздохнул Олег. — И права, и машину. Сказали, что заявлять не будут, так, мол, сочтемся.

— Ну и чего ты тогда сопли жуешь?! Радоваться надо, что легко отделался. Девушка! — Втула стрельнул в коротконогую официантку с бейджиком «Антонина» самой обаятельной из своих гримас. Еще и ушами шевельнул, зараза. — Повторите, пожалуйста.

Официантка скончалась на месте, что впрочем не помешало ей «повторить».

— Колись давай, чего хмурый такой. — Паша снял с фисташки шелуху и облизал пальцы. — У бедной девочки нашелся суровый папа и въехал тебе по?..

Вместо ответа Дубровин пощупал нос. Как хотелось думать, незаметно, но Паша проявил несвойственную ему деликатность и хохмить по этому поводу не стал.

— Ты не представляешь, Втула, что это за люди, — прошептал Олег.

Втула склонил лысую репу набок, как умный попугайчик, и повторил:

— Колись!

Собираясь к Динке в больницу, Дубровин испытывал полузабытое чувство робости. И жгучего стыда. Ругал себя на все корки, скотину такую. Вроде не пьяный был, с одной-то бутылки. Бутылка игристого бугаю вроде Олега — что быку конфета «Пьяная вишня», его вообще трудно напоить. Если и «срубает», то явно не после первой. После первой жизнь обычно только начинается…

А вот приступы раскаяния после очередной попойки — строго по расписанию.

«За свои поступки, братец, надо отвечать», — вдалбливала ему мама, интеллигентнейшая женщина, учительница музыки Татьяна Петровна Дубровина. И вдолбила же! Сколько раз краснела за драки сына перед начальством, не сосчитать. Дома ругала негромким красивым голосом, иногда за мокрое полотенце хваталась. Но методично выбивать из Олега дурь не разрешала никому — ни мужу, ни свекру. Ремня он таки получал, пусть редко, но метко: в основном когда деду Леше недоставало слов, а самому Олегу — воспитательной силы угловых медитаций.

Вины с себя Дубровин не снимал. Он сбил девочку, совсем ребенка. Ну и что, что сама бросилась под колеса и какую-то дичь про ангелов несла?! Смотреть надо внимательнее! Пить надо меньше! Страдай теперь, грызи наволочку.

Пока Манукян спала сном праведника, Дубровин вертелся и бегал на балкон курить. Энная попытка распрощаться с вредной привычкой накрылась энным же медным тазом. А утром Олег встал пораньше и позвонил Руденко. Судя по жалобным стонам на том конце провода, не один Дубровин вчера отмечал немецкую капитуляцию и опоздание ему простят хотя бы из солидарности.

Со свежей головой и чашкой крепкого кофе в желудке Олег рванул в супермаркет, решив откупиться, чем сможет. Стандартный больничный набор: фрукты, неаллергенные сладости, журналы. Цветы из киоска, пускай это и пошло. Раскаяние на лице, от перегара дома избавился — ни одна собака не учует. И клятва, что никаких больше поездок подшофе, — уже себе.

Его пропустили, милосердно забыв о неприемных часах. Давешняя медсестра даже пожелала бедолаге доброго утра, настолько убитым горем и собственным ничтожеством выглядел Олег. Подойдя к нужной палате, он уже до такой степени себя накрутил, что, предъяви ему кто убийство Джона Кеннеди или избиение младенцев в Вифлееме, признал бы вину и пошел каяться.

Олег постучал. Незнакомый голос, то ли низкий женский, то ли высокий мужской, сказал: «Войдите». Он вошел и застыл на пороге.

— Доброе… — осекся.

Дина Романовна спала, зато все бодрствующие товарищи, как по команде, повернулись к нему.

По бокам от Кудряшовой на кособоких больничных табуретах сидели двое: кудрявая мужиковатая девица и старая бомжиха в разноцветных носках, с виду затасканная, но гигиенически одобренная. Динкина соседка по палате, высветленная чернобровая дама околобальзаковского возраста, смерила Дубровина оценивающим взглядом и спряталась за ширмой из журнала «Лиза».

К взглядам Олегу не привыкать, но вид мертвенно-бледной девочки с забинтованной головой и торчащим из-под одеяла гипсом выбил бы из колеи кого угодно. Еще младше, чем ему показалась вначале. Худенькая, почти бестелесная. Не заверь его врач, что все показатели в пределах нормы… Как у Красотки только бампер поднялся?

Пока Дубровин рассматривал спящую Динку, мужиковатая (не будь у нее груди размера так полувторого, честное слово, мужик мужиком) незаметно сменила место дислокации. Теперь они с Олегом стояли практически сапог к сапогу: чтобы стоять нос к носу, девице немного не хватало роста.

— Доброе утро, — напряженно сказал Дубровин.

— Доброе, — согласилась она.

Удар был такой силы, что Олега отбросило на метр. И недостаток роста не сыграл особой роли: хруст носа услыхали, наверное, все близлежащие палаты. Соседка даже высунулась из-за своей «Лизы» и спряталась обратно. Дубровину пришлось беречь голову и уворачиваться от гербер, которыми его усиленно охаживали. Тех самых, что он нес Динке.

«Повезло, что не стал брать розы», — мелькнула идиотская мысль.

— Ты охренела?! — У него от боли слезы на глазах выступили.

Бывших боксеров не бывает. Спасли девицу только чудо, хорошая реакция и старая Олегова привычка-мантра «Она-же-девочка». Первой, правда, на ум пришла другая, более действенная: «Убийство-уголовно-наказуемо». И никаких тебе жвачных пузырей о мире во всем мире и пацифизме, которые он мысленно пускал на любой мало-мальски выносящей мозг встрече.

— Это ты охренел!!! — Дальше следовал отборный и непереводимый ни на один другой язык мира русский мат. — Убить тебя мало! Сестру мою!.. Урод!

Олег достал из кармана носовой платок и попробовал унять кровотечение. Нос стремительно распухал, кровь стекала по подбородку, пачкая ворот рубашки и больничный халат. Дышать приходилось ртом, сплевывая в когда-то белую тряпочку. Закусив щеку, он ощупал пострадавшее место и, не притворяясь больше культурным человеком, выругался. Сломан, как пить дать. Вон как из него хлещет.

— Вы чего шумите? — В палату заглянула медсестра. Олег повернулся к ней во всем своем великолепии. — Ба-атюшки!

Втула загоготал, просыпав фисташки. Для пущей театральности он хотел пролить пиво, но того оставалось еще половина кружки, и Пашу задушила жаба. Олег обиженно покосился на друга и умолк.

— Роща, этот день войдет в историю! Тебе. Сломала. Нос. Баба! Слушай, да она герой! Я сам иногда подойти к тебе боюсь, а эта пигалица… Ишь ты! Может, это судьба, хы-хы. Она хоть симпатичная?

— Не в моем вкусе. Но удар у нее поставлен, — вынужден был признать Дубровин.

Паша перестал хихикать и поскреб небритый подбородок.

— Чем же закончилась сея печальная история? Тебе выгнали? Потребовали денег? Или сначала потребовали денег, а потом выгнали?

Олег только плечами пожал. Он сам не понял, чем все закончилось. Да и закончилось ли?

Нос ему вправляли в процедурной с истинно врачебным садизмом. Обошлось, к счастью, без репозиции, но настолько больно Дубровину не было ни в первый раз, ни во второй, а ведь из-за предыдущего перелома он впервые в жизни попал под скальпель.

Судиться с ним прямо здесь и сейчас никто не собирался, хотя желающие разобраться на месте и по старинке явно имелись, поэтому можно было с чувством выполненного долга забирать права, ключи от «Тойоты» и отчаливать. Лишний раз воевать там, где спала Динка, Олегу не хотелось, однако сбежать, не попрощавшись и не спросив, не нужно ли чего-нибудь купить, не позволила элементарная порядочность, которую Дубровин нередко путал с совестью, не желавшей быть с ним в доле.

Олег постучал, ему разрешили войти. Дежавю. Мужиковатая, как выяснилось, Иляна Кудряшова буравила Олега злыми темными глазами. Могла бы — вцепилась бы, но, видимо, Надежда Эммануиловна (та самая условно одобренная бомжиха в разных носках) успела провести с внучкой воспитательную беседу. Жалкие остатки того, что раньше было герберами, успели унести, зато пакет с продуктами и журналами нашел свое место у постели больной.

— Мне нужно ехать, — без предисловий сказал Олег, обращаясь к Надежде. От звука собственного голоса в буквальном смысле становилось дурно. Мало того, что гнусавит, так еще и хрюкает. Руденко будет в восторге. — Вот моя визитка. Если что-то понадобится, не стесняйтесь, звоните в любое время. Я приеду навестить Дину Романовну, я должен перед ней извиниться. Перед вами извинился бы прямо сейчас, но в силу некоторых обстоятельств… — Он встретился глазами с Ляной. Та укусила себя за нижнюю губу и отвернулась. — Боюсь быть неправильно понятым. Заодно и обсудим, что вы решили насчет заявления…

— Не будет заявления, успокойся, — перебила бабуля. — Ни я, ни Ляна, ни тем более Динка не станем таскаться из-за этого по судам. Компенсацию выплатишь, и хватит с тебя.

— Хорошо. — Он едва не выдал себя радостным вздохом. — Сколько вы хотите?

— Кажется, нам обещали время подумать, — невинно напомнила старуха и вынула из волос… вилку. — Как надумаем, позвоним. А ты случаем не олигарх?

— Случаем нет.

— А судя по Динкиным костям, у тебя как минимум танк, — сказала она цинично.

Дубровин нахмурился. Намекать изволите, гражданка Кудряшова?

— Назовете вашу цену, и я скажу, приемлема ли она для меня.

Мужиковатая Иляна вскочила, уронив стул.

— Нет, ну вы точно охренели! Динка что, по-вашему, кусок мяса? Диван? Ковер? Какого хера вы ее оцениваете? Ты же ее чуть не убил, козлина!

— Ляна, заткнись! — рявкнула Надин, да так, что подскочили все, включая молчаливую соседку. — Динке нужны лекарства. Или ты ее забесплатно лечить собралась?

— Тебе просто нужны деньги, баб Надь, признайся. А на Динку тебе плевать! Я сама в суд подам, сестру как-нибудь уговорю, не отвертишься, — сообщила она Олегу. — Алкаш! Как только ума хватило?..

Ума не хватило. Как и терпения. Ненормальная со всех сторон семейка, усталость после бессонной ночи и тупая боль в сломанном носу окончательно его довели.

— Да это я на вас в суд подам! Она сама под колеса бросилась! Ей черти мерещатся, а я виноват?!

— Ангел, — поправил Олега слабый шелест.