Белый камень в глубине колодца

Глава 34. «Бу-бу-бу!», или Совместные несовместимости

Наши дни

При первом же взгляде на Алису Уварову до Втулы дошло, откуда у Соньки такая уверенность в масти Алисиного папаши.

Девчонка была рыжая. Рыжая, как морковка, только с конопушками на щеках и носу и кротким взором олененка Бэмби. Очаровательный ребенок. Заметь он ее где-нибудь в песочнице под неусыпным надзором клуши-мамаши или в парке аттракционов, сосредоточенно жующей сладкую вату, Паша бы сентиментально вздохнул и скорее пробежал бы мимо, радуясь: мол, досталось же кому-то такое счастье. Однако очаровательный ребенок сосредоточенно лез в жизнь мадам Чингачгук, а следовательно, и в его, Паши, жизнь.

Не то чтобы это стало сюрпризом: в известность-то Сонька поставила. Но одно дело какой-то абстрактный спиногрыз через три месяца (два месяца… уже месяц… ладно, все равно еще уйма времени), и совсем другое — видеть перед собой девчонку, доверчиво жмущуюся к его мадам. И саму Соньку с таким до невозможности одухотворенным лицом, что так и подмывает крикнуть: «Эй, кто тебя обкурил? Открой окно, давай проветрим!»

Паша не умел жить сегодняшним днем — он постоянно откладывал на завтра и только в последний момент спохватывался. Если на зубе появлялась маленькая черная точечка, Втула тянул с визитом к зубному до тех пор, пока от боли не начинал лезть на потолок. То самое пресловутое «Само как-нибудь рассосется». Суворова же подобных иллюзий не питала и все проблемы решала в лоб, по мере их поступления. Косяк у нее вышел только с Пашей, но здесь они оттягивали в четыре руки, понятия не имея, к чему придут в итоге.

И вот, пожалуйста, пришли. Пятилетний итог с косичками.

— Санечка, дорогая, может, чаю выпьете? — От елейного голоска подкравшейся Луковицы вздрогнули все трое. Невозмутимым остался только Димон, но у Димона работа такая. — У нас сегодня булочки с маслом, ваши любимые…

— Спасибо, Инга Егоровна, но это лишнее. — Сонька расправила плечи и незаметно встала поближе к Морковке. Втула готов был поклясться, что от «Санечки» ее передернуло. — Вы лучше детей покормите, полезней будет.

— Всенепременно, — пропела Луковица. До чего же мерзкая баба! — Если вы хотите с Алисочкой поговорить, то пройдемте в мой кабинет. Там нам никто не помешает.

На лице Чингачгук, помимо русского непечатного, открытым текстом читалось желание схватить ребенка в охапку и бежать отсюда «до самого Парижу». Странная она все-таки. Денег куры не клюют, отстегнула бы этой Луковице и общайся, сколько влезет. Больше отстегнешь — можешь и домой забрать на выходные. Понятно, что денег жалко, но ради дела… Зачем Соньке вообще вставать в очередь, судиться с родной теткой рыжего недоразумения, которая ради пособия, а больше из жажды наживы на молодой богатой дуре вдруг воспылала к ребенку почти материнской любовью?

Тогда-то в игру вступил загадочный и непредсказуемый зверь Экспромт.

— Инга Егоровна, дорогая. — Раскупорив все, что имелись у него в запасе, банки с медом, Паша обнял Луковицу за локоть. — Можно вас буквально на пару слов? Мне срочно требуется консультация по одному очень важному вопросу, а вы, как я вижу, на детях собаку съели и вам можно полностью доверять. Скажите, педофобия лечится?

— Ш-што, простите? Я вас не понимаю. — Луковица попыталась выдернуть локоть, но куда голой заднице с ежом тягаться?

— Педофобия, — любезно повторил Втула. — Я, понимаете ли, страшно, вот прямо до ужаса боюсь детей. Как вы считаете, Инга Егоровна, я безнадежен?

Уболтать желчную тетку оказалось не так-то просто. Оттащить в другой конец коридора, когда против тебя все, включая костыли, — и того сложнее. Однако минут пятнадцать на разговоры без свидетелей, не считая статуи Димона, он Чингачгук подарил. Директриса вырывалась — Втула бомбардировал ее убойными тезисами вперемешку с анекдотами и случаями из жизни, не прекращая обаятельно улыбаться. Наконец развлечение ему наскучило, и Паша выпустил свою жертву. Ишь ты, как раскраснелась тетенька, еще немного, и яд из ушей потечет. Гюрза — она и есть гюрза.

— Спасибо, — сказала Соня, когда они шли к машине.

— А, ерунда, — отмахнулся Паша, перебирая костылями. Отмахиваться пришлось правым ухом, — Дело житейское. Но с тебя — страшная история, как докатилась до жизни такой. В самых кровавых и непристойных подробностях.

Мадам ради разнообразия язвить и отбрехиваться не стала.

— До дома потерпишь? — спросила только.

— Уж как-нибудь. Но, учти, я как таксист: за простой платить придется.

— Учту, — натянуто улыбнулась Соня и за всю дорогу не проронила ни слова.

В супермаркет они все-таки заехали, но если Втула резво запрыгал к сладостям, то Суворова, как королева, прошла в алкогольную секцию. После аварии Паша практически не пил, повода не было. Не считая тех редких случаев, когда Сонька прижигала ему болячки спиртом и удавалось незаметно стащить пузырек.

Первое время Суворова и уколы ему ставила во все места — умеет, оказывается. Нянчилась, как с ребенком, пускай и в меру своей чингачгучьей специфики. Вопрос «На фига?» отпал сам собой: в мадам просыпались бессмысленные и беспощадные материнские инстинкты, а может, они и не спали вовсе. Сонька становилась по-настоящему опасной для общества любителей независимости. Внешне это проявлялось слабо, но наученный горьким опытом Втула предпочел бы не доводить до критической точки. Был у него когда-то один такой экземпляр…

— Ты идешь? — Мадам успела подцепить доверчивую бутылку и вернуться.

— Куда ж я денусь, — вздохнул Паша и тихо буркнул: — С подводной лодки.