Белый камень в глубине колодца

***

Или от переизбытка свежего воздуха, или от непривычной беготни по морозу, но Костя заснул прямо на полу. Проснулся от странного звука: свернувшаяся рядом Соня неудачно попыталась сдержать чих. Она лежала вплотную, спрятав нос в его водолазке (даже находясь дома, Рязанский не носил открытых вещей), и негромко сопела. Под правым ухом ощущалась жесткая диванная подушка, которую Сонька ухитрилась подсунуть ему под голову.

— Ты станешь во сне, — сказала девочка, отодвигаясь.

Села на полу, погладила густой ворс ковра, как хозяин гладит собаку. Ни капельки не сонное лицо, только отдавленное немного. Она охраняла его сон.

Как только узнала, что проснулся? Он вроде ничем себя не выдал.

— Разве? — зевнул Костя.

— Ага. Чта тебе снилось?

— Я не запоминаю, — честно признался он, — но приму к сведению.

— Ирина Олеговна сказала, у тебя в жизни было мнаго плохава. Ачень плохие люди.

— Что было, то прошло. Зла ни на кого не держу. — Спросонья Рязанского редко тянуло на философию, однако нельзя было допустить, чтобы Сонька считала его трагическим героем. — Если долго злишься на кого-то, ненавидишь его, становится только хуже.

— Я ненавижу их, — вполголоса заметила Смирных.

Костя окончательно проснулся. Разговор принимал не самый удачный оборот, но, с другой стороны, поговорить на эту тему им все равно пришлось бы.

— Это не так. — Он перевернулся на спину. — Тебе больно, обидно. Ты не понимаешь, чем заслужила такое отношение. Ты ведь просто жила, старалась жить честно и достойно, несмотря на то что твоя жизнь была не из легких и многие живут гораздо лучше. Были люди, которых ты считала своими, были люди сильнее тебя, были радости и горести — как у всех. А потом появилась радость, которой не было у других — даже у тех, кто сильнее. Тебе позавидовали, только и всего. Для сильного ничего не стоит воспользоваться своей силой, а уж когда знаешь, что слабый не сможет ответить… Это большее искушение, Соня. Не каждому дано его преодолеть.

Девочка молчала долго, и Костя чуть повернул голову. Соня шмыгала носом, дергала несчастный ворс. Синяки и ссадины с лица уже полностью сошли, однако то, что сидело у нее внутри, зеленкой не помажешь и пластырем не заклеишь.

— Бьют всегда за дело. Крыс бьют, ссыкунав бьют, стукачей. Меня за чта? Разве я хвасталась? Гноила кова-та? Я, наоборат, помогать хотела, хотела тебя попросить… За чта они меня так? Даже Варка… ан таже говорил…

— Дети, которые над тобой измывались, не виноваты. Виноваты взрослые, которые ничего не смогли достичь, а тут, нате вам, кому-то другому все прилетело в голубом вертолете. Это же нечестно! Чем она лучше остальных или конкретного меня?

Слова возымели свое действие: Сонька ощетинилась, протестующе дрыгнула ногой.

— Тогда пусть они все обойдутся! Пусть сидят там у себя и лакти кусают. Они мне не верили, а ты взял и приехал. Нате вам, козлы вонючие!

— А теперь смотри: вы уже поменялись местами. Теперь ты права и ты сильная. Одно твое слово, и тех, кого еще не уволили, пересажают. — Рязанский отдавал себе отчет, что сильно рискует получить не то, что планирует, а строго противоположное, но кем бы он был, не умея правильно рисковать? — Причину найти легко, если очень хочется. Как отец я не должен тебе этого говорить, но ты взрослый и далеко не глупый человек, чтобы понимать, как этот мир устроен. Ты можешь мстить сейчас, можешь в дальнейшем, но кому? Взрослым? Виновные уже понесли наказание: не один я заинтересован в том, чтобы деньги, выделенные на доброе дело, не утекли в чей-нибудь бездонный карман. Дети? А за что мстить этим детям, Сонь? Подумай, насколько им сейчас хуже. У тебя есть я (не ахти какое приобретение, но все же), а у них нет никого. Ты нужна мне, а они никому не нужны. Поверь, за твою боль они ежедневно платят своей ненужностью и переплачивают в разы! Ты же не считала их сволочами до нашей с тобой встречи? Общалась, разделяла их чувства. Была такой же. И, положа руку на сердце, усынови дядька или тетка с деньгами не тебя, а твоего товарища по несчастью, того же Ворку, ты бы злилась?

— Сначала мне было бы ачень обидно, — нехотя призналась Соня, до этого слушавшая с приоткрытым ртом. — На потам я бы вся равна порадовалась за нева, потому чта… потому чта…

— О такой судьбе мечтает каждый, кто одинок, — обрести свой дом. И семью. Семья — единственное, что имеет цену в этой гребаной жизни, но ее нельзя купить. — Он глубоко вздохнул. — Я бы, не задумываясь, отдал все, что имею сейчас, лишь бы увидеть родителей живыми. Попросить прощения. Я… сделал много ошибок, Соня, и большинство из них уже не исправить. Поэтому очень тебя прошу, постарайся не держать зла. Зло — оно возвращается, а ты можешь сделать жизнь этих людей лучше. Этих и многих других. Оно… воздастся, обязательно. Очень надеюсь, что воздастся.

Рязанский как-то упустил момент, когда Сонька его обняла. Это отрезвило: ком в горле стал совсем уж колючим, а тут стиснули ребра, и дыхание вернулось на место.

Спасибо тебе, девочка.

Уже почти два года он ни с кем вот так не разговаривал: просто не мог. Ребята поначалу закидывали удочки, особенно старался неугомонный Фортуна. Костя всех посылал, даже Ирину Олеговну, знавшую его до всего — до Фортуны, до Фармацевта. До Рязанского. Только Олеговну он посылал на градус вежливее.

— Пойдем-ка выпьем горячего чаю, — предложил Костя, — а то ты все носом шмыгаешь, разболеешься еще. Чаю, толстые носки на ноги и под одеяло.

Сонька не отпускала. Не считая дня, когда он увозил ее из детского дома, и редких мгновений слабости, девочка старалась максимально держать дистанцию. А тут вцепилась клещом. Костя обнял в ответ, погладил по светлым волосам. Ну натуральный одуванчик: дунешь неосторожно, и ничего не останется, кроме стебелька.

— Запрыгивай, — сказал Рязанский волшебное слово. — Отвезу.

После Соньки у него немного побаливала поясница, но оно того стоило. От тридцати килограммов не переломишься, а горячий чай им обоим не помешает.