Белый камень в глубине колодца

Глава 17. За двумя зайцами

Операция прошла успешно. Как выразился хирург — лысоватый, с чуть подергивающимся правым веком немец по фамилии Дорнер, — достойно занесения в учебники.

«Да хоть в большую немецкую энциклопедию! — хотелось крикнуть Олегу. — Только не сглазь и долечи, как положено». И хотя в последнем сомневаться не приходилось, мандраж после операции не только не прекратился, усилился.

Мать не выпускала из рук платок: выплакивала напряжение минувших суток, но было заметно, что она уже взяла курс на светлое будущее. Раз все прошло успешно, значит, все будет хорошо, беспокоиться не о чем. Мама тепло улыбалась персоналу, поклялась испечь герру Дорнеру свой фирменный шоколадный кекс и даже ухитрилась, не зная немецкого, познакомиться и подружиться с престарелой фрау Хартманн, сестру которой готовили к той же операции, что и Владимира Алексеевича.

А Олег бродил как неприкаянный по территории прилизанного больничного парка, смотрел то в белесое небо над Мюнхеном, то на сверхсовременное здание кардиологического центра и пытался чувствовать хоть что-то. Радость. Надежду. Голод, на худой конец. Что-то помимо страха неопределенности.

Их шестой день в Мюнхене. Ежедневные паломничества в центр из маленькой гостиницы за пару кварталов отсюда. Здесь — чистота, уверенность и покой. Никакой суеты и пустых разговоров. Лекарствами совсем не пахнет. Всё на своих местах.

Отец давно пришел в себя, периодически просыпается, позволяет вытрясти из себя все необходимые анализы, терпит процедуры и снова засыпает. Восстанавливает силы. Мать от него не отходит, даже когда он спит. Им не мешают — в пределах разумного. Старшая фрау Хартманн молча и беззлобно завидует, ведь в отличие от нее у них уже все стабильно.

А Олега едва хватает на «Привет, пап! Как себя чувствуешь?». У него аллергия на белое и стерильное. Он вздрагивает при виде капельниц. Он знает, что ни хрена у них не стабильно. Что в ночь после операции была остановка сердца. Пока откачивали Дубровина-старшего, измученная Татьяна Петровна спала на плече сына, а тот боялся лишний раз шевельнуться и разбудить ее. Оставалось только ждать. И надеяться…

— Тебе не надоело мерзнуть? Сегодня холодно.

Белокурая Берта, симпатичная племянница фрау Хартманн, протянула ему бумажный стаканчик с крышкой. Даже кофе из автоматов тут похож на кофе, а не на крашеную воду с ароматизатором.

— Спасибо.

— Как ты можешь ходить в одном свитере? — удивилась Берта.

Не объяснять же ей, что минус пять градусов по Цельсию не приговор. Олег и при минус десяти частенько оставлял пальто в машине. Типичный же мюнхенский январь держал планку около нуля.

Берта полезла в карман за перчатками.

— Ну и холодина! — Она обняла себя за плечи, страдальчески поморщилась. Стрельнула глазами: Дубровин пил кофе и на Бертину пантомиму не реагировал. — Интересно, сколько сейчас в вашей России?

— Россия большая. Везде по-разному.

Берта ждала продолжения — не дождалась.

— Не хочешь говорить о погоде? Хорошо, давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Например?

Разговаривать не хотелось. Тем более с человеком, который чуть ли не облизывается, глядя на тебя, с момента вашего знакомства. Олегу стало совсем тоскливо.

— Кино, музыка, личная жизнь. — Она поправила шапку с помпоном, как бы невзначай откинула назад светлый локон. — Не удивляйся: я ужасно бестактная, к тому же сейчас мне скучно. У тебя есть девушка?

— Есть.

— Она русская? — не унималась Берта.

— Российская.

— А в чем разница?

— Слушай, Берта, давай я лучше за курткой схожу. И полезней, и…

Воистину благословенны те, кто придумал мобильную связь! Пускай и звонит человек, которого Дубровин обязан благодарить по гроб жизни, вот только как — непонятно.

Сухое приветствие и сразу к делу:

— Как Володя? Не собирается на историческую родину?

— Врачи говорят, нужно понаблюдать. Они там… — Олег кашлянул и заставил себя продолжить, — новые лекарства собираются прописывать.

— Дурью не майся. Раз прописывают, значит, надо, — отрезал Рязанский. — И начни уже есть по три раза в день. Много ты всё равно не сэкономишь, а до язвы, уж поверь мне, лучше не доводить.

— Проживание в прайс не входит.

— Кто тебе сказал такую глупость? — Олег ясно представил, как за тысячи километров отсюда ухмыляется Рязанский. — И проживание, и культурная программа — всё включено, не стесняйся. Мюнхен — прекрасный город, тут есть на что посмотреть… Что, даже знаменитого баварского пива не попробуешь? Скучный ты, Олег Владимирович, совсем как твой папаша в уже не молодые годы.

Дубровин ждал, пока у одного из них кончатся деньги на счету и связь оборвется, но она не обрывалась. Костю, судя по всему, мало беспокоила стоимость междугородних и международных. Удивляло и то, что Рязанский так запросто болтает с ним на отвлеченные темы. Не тот человек.

Олег на всякий случай подобрался.

— А у тебя, я слышу, хорошее настроение.

— Неплохое, — миролюбиво сказал Костя. — А вот ты, милый друг, зря пузыришься. Расслабься, постарайся отдохнуть. Фрицы сделают всё, чтобы поставить Володю на ноги, без твоей помощи. От голожопой беготни по морозу никому легче не станет.

Берта, ни слова не знавшая по-русски, с интересом следила за сменой выражений лица Олега. А тот еще и оглядываться начал.

— Уже доложили? Или это я такой предсказуемый?

Ему не ответили. Только кто-то вроде Рязанского мог позволить себе роскошь молчать в трубку, звоня из России в Мюнхен.

— Насчет культурного отдыха с пивом не передумаешь?

— Не передумаю.

— Тогда сегодня вечером у тебя самолет. Прямого рейса нет, пересядешь в Москве. Жду у себя завтра, к восьми тридцати утра. Форма одежды приличная: никаких джинсов — костюм, галстук. Задача ясна?

— Так точно, мой фюрер! — сказал Дубровин по-немецки. — Разрешите выполнять?

И так немаленькие глаза Берты стали еще больше.

— Деталей я не понял, — фыркнул Костя, отсмеявшись, — но общий смысл уловил. Смотри, не опоздай. И надень уже куртку, не искушай фройляйн.