Белый камень в глубине колодца

***

Никакого «предложения», разумеется, не было. Не было и прочих Сониных позоров.

Придумал он все. Целое утро убил на более-менее стройную обличительную версию. И сработало же! Поверженный противник хихикает в спальне. Специально проверил — противник дышит и даже вменяем. Просто мадам нотариус попалась на собственную удочку. Пусть теперь помучается, подумает, погадает, как дело было. Ей полезно.

На «извини» или «спасибо тебе, Паша» Втула не рассчитывал. Можно их выцыганить, рассказав правду, но игра свеч не стоила.

Тем более что сам Паша был порядком озадачен.

Она вернулась спустя несколько минут. Бледная, не припудренная и без Виталика. Тогда Паша не обратил на это должного внимания, а надо бы.

— Вечер окончен, поехали.

— К тебе или ко мне? — почему бы не попробовать.

— По домам.

— Ну-у, по домам — это скучно. Давай лучше выпьем!

Соня равнодушно посмотрела на бутылку. На солидный кусок «муравейника» в своей тарелке. На пустующий соседний столик, на Чингачгука и решилась.

— Да пошло оно все. Наливай!

Раскрутить нотариусиху на откровенность не вышло: Сонька целенаправленно накидывалась. Методично, без эмоций, бокал за бокалом. С одним и тем же тостом: «За справедливость!» Хороший тост, грех не выпить.

В буйную Пашину головушку начали закрадываться смутные подозрения, когда мадам потребовала водки.

— Эй-эй-эй, может, хватит на сегодня?

— Сам сказал: давай выпьем. — Она усиленно махала официанту.

— Я выпить предложил, а не напиться, — и уже подошедшему официанту: — Счет принесите, водки не надо.

— Так все оплачено. — Парень с удивлением посмотрел на Соню.

— Мужики, мы уходим! — Втула взял Суворову под локоть. — А… на чем мы приехали?

У входа в ресторан их нагнал Виталик-старший, волочивший за шкирку кудрявого пацана лет двадцати — видимо, Виталика-младшего. В свободной руке Баренцев держал увесистую папку с документами. Прямо по центру папки красовалась вмятина.

«Кого-то знатно приложили по башке, — профессионально определил Паша. — Вопрос кого. Этот пацан вроде целый».

— Подождите минутку. — Виталика-младшего как следует встряхнули. — Говори, паршивец!

— Сонь, прости, пожалуйста, — забормотала несчастная жертва, — это я ему ключ дал. Я не знал, что ты тоже тут. Толик не предупредил…

— У них, оказывается, договоренность, — пояснил багровый от ярости Виталик-папа. — Устроили, понимаешь ли, из моего кабинета ВИП-бордель. Затейники!

Суворова улыбнулась очень нехорошей улыбкой: больной и не пьяной совсем.

— Да ладно вам, дядь Вить, бывает. У нас в стране это… как его там… равноправиё и свобода. Виталь, твой ключ — делай, что хочешь. Забыли, — и жалобно: — Я домой хочу, Паш. Отвези меня домой.

Втулу с тем же успехом могли в сугроб окунуть.

— В машину садись, — получилось неожиданно ласково. — Я сейчас, только пару слов скажу Виталикам.

Громоздкие мальчики удивительно ловко исчезли в недрах второго внедорожника. Шурик сел рядом с Соней, что ни с того ни с сего взбесило Пашу, однако он заставил себя повернуться к Виталикам. Скрестил руки на груди.

— Ну-с? Признавайтесь, кто посмел обидеть мою золотую антилопу. Рога обломаю.

И получить бы Паше за «антилопу» от дяди Вити по первое число, не вмешайся Виталик-младший. За кого он принял Втулкина — история умалчивает, но сознался:

— Да муж ее бывший в батином кабинете завалил одну… Ой!

Подзатыльник от отца вышел смачным. Виталик заткнулся.

— А какое твое дело, Павел Андреевич?

— Как это «какое»?! А вступиться за честь прекрасной дамы?

— Я уже, — Баренцев поудобнее перехватил свою папку, — вступился. Вышвырнул гада, больше не пройдет. А вот что ты за фрукт…

— Узнавайте, — беспечно махнул рукой Паша. — Мне скрывать нечего.

Все, что нужно было узнать лично ему, он узнал, а чего не узнал, сам додумал. Крышка ларчика по имени «Соня Суворова» (какой уж тут второй уровень!) неожиданно скрипнула. Нажать посильнее — и того и гляди откроется, но сейчас Втуле было не до чужих тайн. Домой бы добраться.

По дороге домой Соня смотрела в окно. Хороший вестибулярный аппарат: Пашу в такой кондиции давно бы укачало, а эта держится. Интересно, кто у нас папа?

Втулкин от нечего делать перебирал в голове местных воротил, более-менее удачливых бизнесменов и прочих известных ему «папиков» с именем Константин. Самого известного отмел сразу, не найдя ни малейшего семейного сходства. Память на лица у Паши была так себе, но у Рязанского при любом генетическом раскладе не получилась бы такая дочь. Кто тогда? Фамилии шевелились в мозгу, как ленивые гусеницы.

— Не сворачивай, — сказал Паша водителю, — до конечной поедем.

— К Софье Константиновне, что ли? — хмыкнул тот.

— Надо же барышню до дома довести.

— Вон хлопец сидит, доведет.

— Чингачгук, что ли? — в тон водителю наморщил нос Втула. — Я ему не доверяю.

— Слышь, Шурик, не доверяют тебе…

— Да отведите меня уже кто-нибудь, — подала голос Соня. — Надоели.

Пока доехали, «барышня» пригрелась и заснула. Нести ее как самому крепкому и трезвому пришлось водителю Димону. Шурик рвался — на него цыкнули.

— Что ж ты за телохранитель такой? — рассуждал Паша, пока Димон выковыривал Соню из машины. — Даже господское тело тебе не доверили… Ый!

Втула не понял, как перед глазами оказался снег.

— Тебя. Никто. Не спрашивал.

— Ну ты, пацан… Да больно же! — Он лягнулся вслепую. Не попал.

— Оставь Соню в покое. Она не такая, понял?

— Да понял, понял. — Паша, морщась, тер избавленное предплечье.

— Эй, хорош махаться, — просипел Димон. — Телефон ее возьмите кто-нибудь.

— А кто звонит? О, «Папа» звонит, — умилился Втула. — «Папа» — это к деньгам или битой попе. Надо ответить.

— Дай сюда!

— Не лезь, Чингачгук. Аллоу… З-здрасьте, Константин Николаевич! — На глазах у слегка прифигевших Димона и Шурика произошло превращение Паши Втулкина во вменяемого и максимально собранного индивида. Хотя удивляться тут было нечему: по местному телевидению отца-мецената Рязанского «крутили» довольно часто, а голосок у него, ей-ей, раз услышишь и вовек не забудешь. — Откуда у меня этот телефон?.. Нет, не надо крайностей! Я вам сейчас все объясню…

Объяснял уже по пути к дому, попутно открывая двери и, где надо, зажимая динамик. Представиться Сониным клиентом сам бог велел. Клиенто облико морале. Особо морале. И врать-то почти не пришлось!

Софья Константиновна ужинали в ресторане (в каком ресторане? Уточняю, мне не трудно), застукали бывшего мужа с нехорошей женщиной и немного расстроились. Немного расстроились — немного выпили, ну, сами понимаете. А он, Втулкин Павел Андреевич, по старой памяти и в благодарность сопровождает Софью Константиновну в родные пенаты. Да, охрана на месте, в случае чего подтвердит. Как допустили? Ну, Павел Андреевич человек нелюбопытный: что ему рассказали, то и скушал, за добавкой не пошел. Зачем ему чужие секреты? Да, сам негодует от безответственности такой. Что вы, все строго конфиденциально, Павел Андреевич еще хочет жить. Все-все откровения забудет. И просьбу нетрезвой барышни сыграть ее новоявленного жениха, чтобы аспид локти кусал (на этом месте окончательно прифигевший Димон едва не выронил свою ношу), якобы мы тут помолвку отмечаем. Какова?! Нет-нет, я ни на что не намекаю…

Задобрить он папу Костю не задобрил, но бдительность немного усыпил. Прощались они почти на дружественной ноте. Затем трубку попросили передать Шурику, и тот под пристальными взглядами Паши и Димона подтвердил, что так все и было. Водитель сразу просек, что до звонка Виталику лучше не доводить. Нет, достанется им по-любому (и пойди, докажи, что насильно бутылку не заберешь — не положено), но одно дело давний адекватный клиент, и совсем другое — наглый пьяный хахаль. Как будет выкручиваться Константиновна — это ее проблемы, нечего было пить.

— Ну ты и жук, — подвел итог Димон, пока Паша ковырял ключом в замке.

— Хочешь жить, умей вертеться, — отмахнулся тот. Зажег свет в прихожей. — Заносите… тело. Разувать будем.

Разутое тело осторожно водрузили на кровать. Соня что-то невнятно промычала.

— А теперь кыш отсюда, — в который раз за этот вечер скомандовал Втула. — У нас с барышней намечены интимные прогулки к унитазу.

— Да какие?!..

— Шевелится она, видишь? Ворочается, — устало пояснил Втула. — Значит, спать спокойным сном бревна ей не дано, скоро проснется и блевать начнет. Видел я таких: сами не доползают, помощь нужна. Захлебнется еще, а вам отвечай. Вопросы?

Попутно Втула сообразил, что на памяти Рязанского любимая дочурка ни разу не упивалась до зеленых чертей, иначе добрый папа Костя дал бы ребятам соответствующие инструкции. Шурик понял это несколько позже и скрипнул зубами.

— Вопросы будут? — повторил Втулкин. — Тогда кыш отсюда. Ты можешь, конечно, поднять бучу и рассказать папе правду, — обратился он к Шурику, — но тогда хреново будет всем. Я с Костей Рязанским шапочно знаком, но из того, что я слышал: вранья он не прощает, а ты у нас как бы под присягой соврал. Смекаешь?

— Ты, жучара, нам не угрожай, — миролюбиво сказал Димон. — Уходим уже.

— Впрочем, если вам не фиг делать, кроме как меня хер знает в чем подозревать, можете остаться. Дама головой в биде — это ужасно романтично.

— А тебе-то какой интерес?

— А мне нужен лишний повод ее подкалывать. Вам, трезвым не-гениям, этого не понять.

Ночь действительно получилась «веселой». Вырвало Соню всего раз, и то чуть-чуть, на сухую. Глотать активированный уголь она отказалась. Ругалась невнятно. Убедившись, что угрозы для жизни нет, клиент в полудреме и устал пихаться, Паша клиента умыл, переодел и спать уложил. Нашел в шкафу давешние треники и рубашку, которые мадам нотариус успела постирать. Переоделся сам и лег рядом с Суворовой. Подумал, что после сегодняшних выкрутасов этим вещам скоро придет конец (так и представилась Соня, глотающая слезы, но упорно кромсающая шмотки ножницами). Хотя, может, оно и к лучшему.

— Дура ты, Сонька Константиновна, — сказал Паша вслух.

Фраза оказалась ключевой и разбудила вселенское зло в лице этой самой Соньки.

То ли освобожденный желудок помог, то ли родная постель и способное внимать тело рядом, но мадам понесло на откровения. Втула не перебивал. Обнимал, когда надо, подавал подушку для кусания. Снова обнимал. Она его пихала, а он ее обнимал. Романтика для мазохистов!

Из потока бессвязных дифирамбов и проклятий в адрес ненаглядного Толясика выбивалась мысль, и эта мысль, казалось, мучает Соню чуть ли не сильнее, чем пресловутая измена: «Я не такая! Я всегда была хорошей! Чтобы он мной гордился! Старалась! Я не Санька! Не Санька!»

— Да не Санька ты, не Санька, успокойся. Ты Сонька, если я ничего не путаю.