Белый камень в глубине колодца

Глава 26. О пользе двойного моргания

Лето 1984 г.

Виталик Баренцев любил Леночку Гриневу с ее четвертого класса.

Леночке было десять лет, ее старшему брату Петьке — тринадцать. Они приехали в Москву с солнечного юга, где виноград выращивают прямо во дворе, на балконах хранят авоськи с крупными грецкими орехами, а когда соседка предлагает купить меда, ты всегда можешь покрутить носом, выбирая между пятью различными сортами. Той осенью километровый список людей и вещей, без которых не представлял своей жизни Виталик Баренцев, обогатился сразу на два пункта: мед «кориандр» и Леночка Гринева.

В их седьмом «А» Петька Гринев сразу стал звездой недели. Он был высоченный, белозубый, говорил с нерезким, но все равно непривычным для московского уха акцентом, знал математику лучше их учительницы Розы Генриховны и, что самое страшное, всегда был не прочь это доказать. Девчонки оглядывались на Петьку и корябали ему записки на косо выдранных тетрадных листочках, потому что он был красивый. Мальчишки хлопали по плечу и звали на дворовый футбол, потому что Петька как-то сразу и незаметно стал своим. А Роза Генриховна, столкнувшись с Гриневым на почве какого-нибудь неприличного уравнения, могла сражаться с ним до конца урока, позабыв об остальных тридцати лбах.

Виталик не был девочкой, не умел играть в футбол и ненавидел математику. Сидел неизменно на «камчатке», на физкультуре стоял в строю вторым, но бежал последним. Постоянно болел, причем не банальной простудой или воспалением хитрости. Если Виталик заболевал, то железно, на месяц и до больницы. Его медицинская карточка была толще, чем карты всего класса в совокупности. Мама Виталика, начальница колбасного цеха, носила учителям хорошую колбасу, лишь бы не придирались к ее мальчику и стабильно переводили из класса в класс. Так что к тринадцати годам Виталик успел переболеть всем, от кори до желтухи, заработать статус «неприкасаемого» (это они по истории Древнего мира индийские касты прошли) и негласный титул колбасного принца. Мальчик он был крупный, в открытую задирать его никто не решался, но за глаза — пожалуйста, сколько угодно.

Ну и что у них с Петькой могло быть общего?

Мама Виталика так не считала и после очередного родительского собрания, где классная руководительница превозносила математический гений и образцовое поведение Петьки, вернулась окрыленная идеей: заслать сыночка к Гриневым, поучиться математике, а заодно и хорошему поведению, лишним не будет, в хозяйстве пригодится. С Петькиной мамой она уже договорилась.

Виталик был не только болезненный, но и очень послушный мальчик, поэтому в заранее обговоренный мамами день он стоял на пороге квартиры Гриневых, звонил в звонок и качал за ручки авоську, куда его заботливая родительница положила сервелат и копченую свиную грудинку.

«Зачем я здесь? — уныло думал Виталик, принюхиваясь к грудинке. — Я же все равно ничего в этой математике…»

Тут дверь открылась, и мысли Виталика оборвались. Он пропал, окончательно и бесповоротно, потому что за дверью стояла она, солнечная девочка с золотыми волосами.

— Привет! — сказала Златовласка. — Ты к Петьке?

Виталик, разучившийся издавать самые элементарные звуки, кивнул.

— Ну, тогда заходи. Тапки вот, зал вон, — она важно ткнула пальцем в облезлую дверь со стеклом. — Мама блины печет. Ты блины любишь? У нас есть мед и клубничное варенье.

Он снова кивнул. Гораздо позже Виталик узнал, что Леночка Гринева встречает так всех без разбора: цель прихода, направление, перспективы. Раздав инструкции, она убежала в их с братом комнату, а Виталик в безразмерных мужских сланцах отправился в гостиную.

Так и завертелось.

Компанейский Петька дружил со всеми подряд, подружился он и с Виталиком, с которым у него внезапно нашлась куча общих интересов. Виталик жалел, что молчал о них раньше, просто некому было рассказать. Петька втягивал его в свои безобидные авантюры, марш-броски по Москве, семейные поездки за грибами, постоянно приглашал в гости, и вскоре Гриневы воспринимали Виталика не иначе, как второго сына. Ираида Васильевна пекла для мальчишек блины и другие разные вкусности, Арсений Дмитриевич учил водить машину, так что к четырнадцати годам оба чувствовали себя за рулем старенького «Москвича» бывалыми шоферами.

А вот Леночка… «Мелкая», «Карлсон в юбке» — Леночка Виталика попросту не замечала, смеялась, а иногда и дразнила обидно.

Она была из тех, кто объедается недозрелыми яблоками и абрикосами, в одних трусиках и коротенькой маечке съезжает по илистой горке прямо в реку, разбивает коленки, повисает на заборе, на каникулах бродит с друзьями с утра и до позднего вечера, а родители совершенно не волнуются. В общем, до переезда в Москву Леночка вела вольготную и, с точки зрения Виталика, дикую жизнь.

Он был поздним ребенком видных родителей, прятал под кроватью пирожки, читал книжки с фонариком под одеялом, а поездка на дачу — взрыхлить, выкопать, облагородить — казалась самой жестокой пыткой.

Она порхала по жизни как птичка, хохоча над рассказами подружек о «мальчиках», а он худел, бледнел и страдал, думая о ней.

Еще у Виталика была сестра Галя (старше его аж на целых одиннадцать лет), которая случайно нашла посвященные солнечной Леночке корявые стихи и подняла брата на смех. Стихов он больше не писал, а на Галю впервые серьезно обиделся, хотя сестру по-доброму смешило в Виталике буквально все, начиная от первой попытки побриться и заканчивая совершенно нехарактерной для советского человека мечтой: открыть свой ресторан вроде тех, о которых пишут в зарубежных книжках, но гораздо лучше.

Он попытался забыть Леночку, выбросить ее из головы и жизни, но для этого ему пришлось бы выбросить и всех Гриневых, и лучшего друга Петьку, с которым Леночка шла в комплекте. К этому Виталик был не готов.

Так или иначе, в Леночкины четырнадцать он, уже будучи студентом кулинарного училища, вместе с подарком вручил ей и свое сердце. Я тебя, мол, люблю, жить не могу, а ты делай с этим что хочешь. Она распахнула зеленые глаза и густо покраснела. Потом сказала тоненько: «Дурак ты, Баренцев» — и убежала к гостям.

На следующее утро они вдвоем гуляли по Арбату и молчали. Молчал Виталик, но это неудивительно. Куда любопытнее было молчание Лены, у которой в обычном ее состоянии рот закрывался только на время сна и приема пищи.

— Вить, а за что ты меня полюбил? — спросила она, не выдержав этого молчания.

— Просто, — лаконично ответил он.

— Я красивая?

— Ты самая лучшая.

— Просто лучшая, — машинально поправила Лена, зардевшись от удовольствия. — «Лучшая» — это уже превосходная степень, нам так на русском объясняли.

— Превосходная так превосходная, — согласился Виталик. — Дела это не меняет.

Он твердо взял ее за руку, она руки не отняла.

Так и пошли по жизни, как по Арбату, рука об руку.

Петька отреагировал спокойно. Взъерошил волосы, равнодушно махнул рукой: «Что с вас взять? Плодитесь», за что получил от Леночки столовой ложкой по лбу. Зато старшие Гриневы и Баренцевы, до этого старательно притворявшиеся глухими, слепыми и немыми обезьянками, восприняли новость на ура. О свадьбе пока не заговаривали, но всячески подразумевали. Ждали, пока Леночка окончит школу, поступит в институт…