Белый камень в глубине колодца

***

Анна Ильинична беззвучно плакала, гладя сына по загипсованной руке. Ванька примостился на табуретке, которую сегодня почтили вниманием столько людей. На старшего брата он старался не смотреть. Бегал глазами по скудно обставленной палате, кривил губы.

Никто из семьи не мог даже предположить, что такое может случиться.

Костя в больнице — как гром среди ясного неба. Ларионовым довелось жить в то доверчивое время, когда звонок домой раз в пару месяцев считался нормой. И телефона у них не было. Костя всегда звонил сам, на почту, заранее договорившись о времени.

Эх, Костя, Костя…

Врачи разводили руками: маловероятно, что при таких травмах он когда-нибудь сможет ходить. Восстановить бы речевую функцию, заставить тело «вспомнить» сидячее положение. Если удастся — будет чудо, а рассчитывать на большее… Врачи не волшебники.

— Как же так, сыночек? Как же так? — повторяла Анна Ильинична.

Что теперь делать? Как жить дальше? Как ему сказать?

Костя разлепил сухие губы. Прохрипел еле слышно:

— Х-х-хте-э-э-э?

Маска нещадно крала звуки, однако мать услышала.

— Что, милый? Позвать кого-то?

На второе слово его не хватило, из горла вырывались лишь жалкие невнятные хрипы. Зрачки переползли правее, уперлись в дверь.

— Кого позвать, медсестру?

Он дважды моргнул. «Нет».

— Ночь на дворе, девочки ушли домой. Обещали навестить тебя завтра. — Голос дрожал, но мама говорила дальше, успокаивая, уговаривая непонятно кого: — И Виталик с Леночкой, такие славные ребята. Слава богу, что они тебя нашли. Если бы не они…

Костино левое веко беспомощно задергалось. Да скажите уже кто-нибудь, где Таня! Почему она не пришла? С ней все в порядке?

— Н-н-н-н…

— Больно? — переполошилась Анна Ильинична. — Ваня…

— Ты что, мать, совсем слепая?! — зашипел Ванька, не поворачивая головы. — Он же про свою… знать хочет. Расскажи ему! Че теперь телиться? Не расскажем мы, так другие расскажут.

И, не дожидаясь, пока решится мама, Ванька выпалил:

— Она не придет! Замуж вышла твоя Танька, за какого-то Дубровина, через две недели, как ты… как тебя… Короче, уехала она! Нету ее! Померла, считай. И поделом ей! Сам бы закопал эту сучку. Если не веришь, у Янки осталось приглашение на это… торжественное, мать его, бр-ракосочетание…

Остаток фразы потонул в нецензурной брани.

Анна Ильинична сына не останавливала. Ванька матерился сквозь зубы — молчала. Чувствовала, что легче ему сейчас от этих грубых слов. Ваня — вылитый отец: прокричится, проругается в бане, чтобы не слышал никто, и отпустит обиду.

А Костя держит в себе. Нельзя так, милый…

Старший сын, не мигая, смотрел на дверь, а когда всё-таки опустил веки, из-под них выкатились две мутные слезинки.

У матери же сердце кровоточило. За каждой бесцветной капелькой алая текла.

— Нам уйти, сыночек? — шепотом спросила бедная женщина.

Моргнул. «Да».

Ларионовы вышли в коридор.

Костя чувствовал, как по щекам текут горячие слезы, жалея, что не может ни унять их, ни утереть, но радуясь, что лишен возможности завыть в голос.