Белый камень в глубине колодца

Глава 41. Рубиновый гарнитур для таинственной незнакомки

Наши дни

Динка лежала на животе и, подперев приятно-теплую после бани щеку рукой, неторопливо листала книжку с картинками, настраивалась на чтение. Плотные гладкие страницы вкусно пахли типографической краской и магазином. Книгу Динке вчера подарил Олег, когда они все вместе поехали провожать Ляну, а на обратном пути заехали в книжный.

Нет, было по-другому.

Олег спросил: «Что тебе подарить?».

Динка ответила: «Я хочу книгу».

Бабушка возразила: «Куда еще, окаянные?! И так складывать некуда».

Но книгу Динке все равно купили.

Олег устроился рядом с Динкой на разобранном диване. Дурачился: щекотно сопел ей в шею и целовал плечо, расплетал косичку, тянул вниз тонкую лямку ночной рубашки, пытался подлезть под локоть, точно кот, выпрашивающий у хозяйки ласку и внимание.

— Олег, ты меня отвлекаешь, — сказала Динка строго. — Не отвлекай.

— Может, завтра досмотришь? — Он все-таки пролез ей под локоть, не давая перевернуть страницу. Вздохнул. — Завтра понедельник…

— Зато у понедельника тоже есть вечер, — утешила Динка.

Книгу, правда, закрыла, в сторону убрала. Олег пошел дальше: не поленился вернуть «Алые паруса» на отведенную для книг полку и по дороге назад потушил свет в гостиной.

Он успел полюбить эту вкрадчивую полутьму, которая никогда не превращалась во тьму полную. Сквозь плотно задернутые шторы неизменно просачивался свет то луны, то фонаря у дороги, но в этой полутьме была своя магия.

Вечер, вечер… Вечер воскресенья, вечер понедельника — все без исключения вечера и ночи принадлежали только им одним. С наступлением вечера бабушка надевала шапку-невидимку и растворялась в пространстве, снова материализуясь лишь под утро. Даже встречать мужа с работы Динка выходила в одиночестве: Надин к тому времени успевала закончить дела и исчезнуть.

Дубровин был благодарен за эту… деликатность? Ненавязчивость? Мудрость. То ли Надин с благословения Ляны окончательно доверила ему внучку, то ли просто смирилась с неизбежностью, но факт оставался фактом: Динку всерьез озадачили освоением тех семейно-бытовых навыков, которые давались ей со скрипом, постепенно готовя к тому, что бабушка не всегда будет рядом, о чем прежде старались не заикаться.

— Бабушка говорит, ты ненасытный, — выдала мысль Динка, как делала все чаще — в унисон с мыслями Олега. Он уже перестал удивляться, что они одновременно вспоминают об одних и тех же людях. — Ты ненасытный?

— Есть немного, — признался Олег.

— Странно, мы вроде хорошо поужинали.

Он улыбался, целуя ее теплые податливые губы, чувствуя, как нежные руки обнимают его шею и гладят плечи, едва не сгоревшие сегодня на солнце. Понимал, что она только с ним — такая, что в ней самой изначально не заложено потребности получать и дарить ласку. А ему дарит. От этой мысли радостно и в то же время горько. Все-таки слишком много в Динке этих искусственно выработанных «потому что так надо» и «потому что так принято».

Истина слов Ляны, от которых он поначалу отмахнулся, пришла пугающе быстро, неожиданно. Жизнь с Динкой — это постоянные ограничения. Даже сейчас, целуя жену и распаляясь все больше, Олег не мог позволить себе отпустить тормоза. Хоть носком, хоть слегка, а прижимать эту педаль и контролировать ситуацию приходилось постоянно. И не сбрасывать, как раньше, ответственность на другого. Ответственность — та же шоколадка: ее или делят на всех, или нагло трескают в одну харю, но не передают кому-то липкой и обгрызенной, когда самому уже не лезет. Грешил он иногда последним… Да чего уж там — злоупотреблял, пока на горизонте не появилась Динка и не открыла ему глаза.

Олег боялся причинить ей боль. Не так остро, не до паранойи, как в первую ночь, но напугать и обидеть — боялся по-прежнему. Желание уберечь окончательно взяло вверх. Отдать больше, чем взять. Когда «причиняют» добро, принять его благодарно, а не по-свински, как будто это в порядке вещей и не стоит твоего внимания. Где-то наступить на горло своему ненасытному «я», зная, что в таком случае не пострадает близкий человек, и не делать из этой маленькой уступки трагедию.

Если бы кто-то не счел за труд объяснить Дубровину, что с ним произошло, Олег бы рассмеялся и не поверил, потому что за несколько месяцев он повзрослел на годы, а в это трудно поверить сразу. Даже мысль о детях ему больше не претила. Наоборот, в том, что на свете существует человек, которому ты дал жизнь и который зовет тебя «папой», появилось что-то неуловимо притягательное. Может, пообещав Ляне пять бездетных лет, он погорячился, и вполне хватило бы двух-трех?..

Динка внезапно разорвала поцелуй, отстранилась.

— Подожди… Я хотела спросить, совсем забыла… Олег?

— М?

— Скажи, если я… Если… — Она нашаривала слова. — Если внутри меня уже есть ребенок, мы ему не навредим? Когда мы с тобой… мы…

— Я понял, Дин. — Дубровин прочистил горло.

Он не подозревал, что Динку это беспокоит и, видимо, не первый день.

— Не бойся, не навредим. Мы…

А что «мы»? Что ей сказать? «Еще слишком рано»? Во всех смыслах рано. Или все-таки правду? Правда вроде как предпочтительнее, вот только нужна ли сейчас правда?

— Еще слишком рано, — сдался Олег. — Мало времени прошло, вряд ли успели… В смысле вряд ли ребенок уже есть. Да и потом, это только на больших сроках вредно. Или когда врач не разрешает. Ну, этот, который женский.

— Почему не разрешает?

— Да всякие бывают приколы, я особо не вникал. Дин, у нас все нормально будет, слышишь? Когда время придет, все будет, — сказал Олег убежденно. — Мы с тобой меньше недели женаты, пока еще рано об этом думать. Давай побудем вдвоем, ладно?

— А как же бабушка? И Ляна? И?..

— Ну, с бабушкой, с Ляной, с Паганини — со всеми, кто есть. А ты… хочешь ребенка?

Динка заметно расслабилась. Обняла его и запечатлела поцелуй рядом с наколкой.

— Да. Ведь мы семья, так положено, чтобы в семье рождались дети.

— А ты сама хочешь?

Динка не уловила разницы, однако кивнула. Нашла руку Олега, стиснула легонько прохладными тонкими пальцами и прижала к сердцу.

— Я сделаю нашу семью самой счастливой. Я тебе сына подарю. Или дочку?

— Можно и сына, и дочку. Только не сразу, — добавил Олег, — постепенно.

— Можно и постепенно. Но ты должен мне пообещать.

— Что?

— Пообещай, что завтра после работы ты сразу вернешься домой.

— Дин, да ты чего?! Куда мне еще возвращаться?

— Пообещай, — твердо повторила она.

— Хорошо, я обещаю.

Что это было — предчувствие, интуиция? Динка не объяснила, да и вряд ли смогла бы передать ощущения словами. Однако в ту ночь — их последнюю спокойную ночь в Мелехове, — она отпустила себя: была еще ласковее, еще внимательнее и свободнее, чем прежде. Будто прощалась с кем-то или чем-то, отпуская этих кого-то или что-то в небытие, но принимая взамен что-то новое, неизведанное.

Наталья Олеговна Дубровина попросилась на свет ровно сорок недель спустя, что впрочем и ее отец, и мать, и любящая тетушка, отморозившая по такому торжественному случаю мизинец на правой руке, считали простым совпадением.