Белый камень в глубине колодца

Глава 19. Три Тани, или «Давайте лучше выпьем!»

…первой любви, у которой так и не случилось ожидаемого продолжения…

Зима 1984 г.

Татьяна Макарова и Тата Архипова жили в общежитии, вдвоем в комнате на троих. Незадолго до летнего подселения (третья соседка как раз окончила учебу и съехала) они подарили вахтерше чехословацкую кофточку, которую Татьяна выпросила у Тани Головченко, а Таня — у своей мачехи Регины Вячеславовны, и к ним никого не подселили.

Татьяна не любила, когда её звали Татьяной. На одном её факультете учились почти сорок девушек с таким именем, поэтому она представлялась Яной или Яниной. В Москву сбежала, с горем пополам окончив восемь классов, ухитрилась с первой попытки поступить на биологический (большинство знакомых называли это везением, многие — наглостью, а некоторые — шепотом и совсем неприлично). Училась нехотя, мечтала выйти замуж за москвича или хотя бы по любви, мало знала о биологии, зато много о жизни, за словом в карман не лезла, обожала во всех смыслах дефицитную красную икру и рижскую обувь, неплохо танцевала и до дрожи боялась тараканов. Больше о Татьяне Макаровой никто ничего не знал, разве что о красоте черноглазой нахалки писали стихи и слагали легенды. Благодаря этой красоте она и получила место здесь, среди будущих музыкантов и дирижеров, и выселения почти не боялась.

Одних официальных поклонников у Яны было три штуки, и чуть ли не каждую неделю появлялся новый — неофициальный, которому иногда везло выбиться в официальные. Обжегшись на одном чересчур резвом пограничнике, Яна держала поклонников на расстоянии, не давая сорваться с крючка, но и не поощряя без особых причин. Она научилась быть расчетливой, хоть и влюблялась без оглядки и навсегда в первого симпатичного встречного, чтобы иметь повод поплакаться на Танином плече и промыть слезные каналы. Плечи Таты для медицинских целей были не приспособлены: маленькие и острые, как у мальчишки. Зато у Тани — округлые, мягкие, плачь на здоровье. «За них, наверное, цепляться хорошо», — говорила Яна про Танины плечи. Таня понятия не имела, кому может прийти в голову цепляться за ее плечи, но на всякий случай соглашалась.

Тата Архипова всю жизнь прожила в Серпухове, в семье дирижера и потомственной пианистки, так что судьба ее была предрешена: окончить консерваторию, найти себе подходящего дирижера или, на худой конец, скрипача или флейтиста и вернуться в родной Серпухов — «пленять своим искусством свет». Тата, не имея ни слуха, ни голоса, честно просидела за фортепиано семь положенных лет музыкальной школы, но после взбунтовалась. Она мечтала окончить строительный и уехать к тетке в Новосибирск, чтобы строить там мосты. Замуж если и выйти, то за такого же безголосого и обделенного музыкальным слухом работягу. Никаких дирижеров, флейтистов и скрипачей! Вот только у хрупкой Татиной мамы-пианистки оказались твердые убеждения, а у папы, которому не удавалось найти работу по специальности, — твердая рука.

И первый, и второй раз в консерваторию Тата позорно провалилась. Третий раз получился удачным, и теперь она из кожи вон лезла, дабы не подвести родителей и не отстать от однокурсников. По выходным они с Таней несколько часов кряду мучили Танино фортепиано, пока из спальни не выходила Регина Вячеславовна и не выгоняла их подышать свежим воздухом.

Таня стала связующим звеном между этими двумя противоположностями. Без нее Яна и Тата обменивались бы, в лучшем случае, четырьмя словами за сутки: «добрыми утрами» по утрам и «спокойными ночами» вечером, когда Янка убегала на танцы, а Тата садилась за учебники.

Странная получилась дружба. Яна дружить не любила. Достигнув определенного возраста, она во всех знакомых и незнакомых женщинах видела конкуренток в борьбе за личное счастье. С теми, кто заведомо сильнее, предпочитала не связываться, а подпевал на дух не переносила. Тата, мягкая и покладистая от природы, дружить не умела: все ее свободное время сначала съедала музыкальная школа, затем поступление и институт. Она привыкла работать на износ, когда на что-то, помимо труда, сил не остается. Мягкая кожа ладоней грубеет от инструмента, теплая вода замерзает на морозе. Замерзла и Тата, огрубела, замкнулась.

А Таня, фигуристая, плавная, голубоглазая, к ним как из другого мира пришла. Папой-профессором не кичилась, всем, что имела, делилась. С Татой — теплом и конспектами по ненавистному итальянскому, с Яной — предметами гардероба и редкой по тем временам наивностью. Это ж надо, до двадцати лет дожить и ни разу не целоваться!

Таня не стремилась нравиться — само собой получалось. И хоть бы с пользой для себя и общества, так нет же! Парней шугалась, когда пытались подойти и познакомиться — цепенела и мямлила. Яну это умиляло, и она взяла Таню под крыло. Учила правильно подводить глаза и не горбиться, когда с тобой заговаривает симпатичный носитель У-хромосомы.

«Она может пригодиться твоему будущему потомству», — утверждала Яна. Как в воду глядела.

Таня была коренной москвичкой и единственной дочерью рано овдовевшего профессора фармакологии Петра Викентьевича Головченко. Не зная нужды ни в чем, она всю себя посвящала учебе и музыке. Пока ее ровесницы мыкались по коммуналкам, гнули спины на двух работах и делали аборты, Таня прилежно училась, писала пьесы для фортепиано и в свободное время подтягивала по русскому языку и литературе соседского двоечника Диму. Она была добра и красива. Не так красива, как Яна, — не ярко и не броско, мужчины не сворачивали шеи, глядя ей вслед. Но если красоте Яны суждено было вспыхнуть и быстро увянуть, как увядает срезанная с клумбы под окнами общежития чайная роза, то Таню и спустя тридцать лет назовут «женщиной на все времена». Время к таким женщинам удивительно милосердно.

Дружбы трех Татьян время не пощадило. Как сошлись, так и разбежались. Первой уехала Таня, а кроме нее Тату с Яной ничто не связывало. Вернее, так они думали. Сначала одной на двоих была комнатка, потом — чужая боль, горечь и непонимание. Вместе носили в больницу куриный бульон и антоновку, вместе сидели под дверями операционной. Их не гнали.

«Родственницы мы, родственницы! Еще какие родственницы!»

А дальше жизнь развела. Но обо всём по порядку.