Белый камень в глубине колодца

Глава 37. Купидон в камуфляже

Наши дни

Динка, затаив дыхание, смотрит на спящего Олега. Он кажется ей самым красивым на свете. Она любит в нем все, от темноволосой макушки (не успела Динка привыкнуть, как остриженные волосы отросли заново) до кончиков пальцев. Под указательным пальцем правой руки — ссадины, похожие на птичью лапку: одна длинная красная ссадина посередине и две коротких — по бокам от нее. Динка любит даже эту «лапку», ведь, пока ссадины не заживут, они неотъемлемая часть Олега.

Затаивать дыхание было вовсе необязательно: раз Олег не просыпается от собственного храпа, то от Динкиного пыхтения точно не проснется. Динка к храпу привыкла и засыпала под него спокойно, даже спокойнее, чем без храпа. Если храп рядом, значит, все хорошо и правильно, а вот если храпа нет, тогда что-то не в порядке и следует серьезно обеспокоиться.

Олег в этом отношении Динке не верил. Не верил и не понимал. Он вообще недоверчивый ко многим очевидным вещам. Для чего, например, было спрашивать: «За что ты меня любишь?» Динка так долго и напряженно размышляла над этим вопросом, что у нее разболелась голова, но ничего более внятного, чем «просто», она так и не придумала.

Разве любят за что-то? Просто любят, и все. Если долго живешь с кем-то рядом и не хочешь уходить, что бы он ни натворил, значит, любишь. Если не можешь жить без кого-то, значит, любишь. Если чье-то счастье для тебя важнее собственного, значит, любишь. Любишь — значит, любишь. Очевидно же! Для Динки, а вот Олегу пришлось объяснять.

Солнце давно встало. Динке хочется раздвинуть шторы и впустить солнце в гостиную, но вместо этого она надевает ночнушку и, бесшумно ступая босыми ногами, идет в их с бабушкой комнату кормить Паганини. Ради Паганини она и проснулась, по старой привычке. Если он останется голодным только потому, что она поленилась проснуться, это будет нечестно.

Во всем доме — непривычная тишина. Никто не гремит посудой на кухне, не шаркает тапочками и не ворчит: бабушка с Ляной ушла ночевать к Степновым. Паганини, заметив Динку, шевелит усами, таращит глаза и даже к корму плывет не сразу. Сначала здоровается по-своему, знакомым скрипучим звуком. Только отдав хозяйке дань вежливости, он принимается за завтрак. Олег в шутку называет Паганини «рыбой Павлова». Динка уже знает, что это такое, но читать книгу с картинками о Павлове и его животных ей почему-то не разрешают.

Когда Динка убирает банку с кормом на место, она замечает обручальное кольцо на своей руке, и для нее это сродни чудесному открытию. Странно, еще вчера она помнила о кольце, а сегодня забыла. Кольцо сидит на пальце так удобно, словно Динка с этим кольцом родилась. Интересно, у Олега также? Вчера она забыла спросить.

Это кольцо Олег надел ей на палец, пока две неизвестные женщины, молодая и пожилая, заполучив все нужные подписи, за закрытыми дверями женили их паспорта.

Загс Динке понравился: большой, красивый и пустой. Она бы с удовольствием по нему погуляла, но неизвестные женщины вернулись слишком быстро — с женатыми паспортами и свидетельством о заключении брака. Динка не успела опомниться, как оказалась замужем. Теперь она не Дина Кудряшова, а Дина Шевцова. Олег обещал, что это временно и, вернувшись в родной город, они обязательно сделают все как надо, но Динка совсем не расстроилась, что фамилия чужая. Главное, что одна на двоих…

Динка прикрывает за собой дверь и возвращается в гостиную. Раскладной диван негромко цыкает пружинами, когда она ложится обратно к Олегу. К мужу. Устраивается рядом с ним, обнимает. Ей тоже нужно поспать, ведь ночью на сон совсем не было времени.

Все-таки хорошо, что он заранее ей все объяснил, иначе Динка точно бы испугалась. Когда тебя совсем-совсем голую трогают в темноте — кто не испугается? Бабушка говорила, что в первый раз надо довериться мужу и перетерпеть, а дальше «Он тебя всему научит». Динка Олегу верила, и больно ей было чуть-чуть. Сначала было очень стыдно и жарко, потом — еще стыднее, до слез и горячих ушей, но почему-то даже приятно, а потом — немножко больно, совсем капельку и недолго. Когда приходят месячные, бывает гораздо больнее, но Олег, который волновался не меньше, все равно целовал ее, просил прощения. И трогал, везде-везде. Ласково трогал. Она потерялась в ощущениях: было и жарко, почти горячо, и щекотно, и влажно, и странно, и стыдно, и хорошо, и немножко тянуло там, хотя «там» уже не было ничего постороннего.

Динка не удержалась и заплакала от этой какофонии чувств, свалившихся на нее, с каждой минутой всхлипывая все истеричнее. Она не понимала, чего хочет, а чего нет, и непременно сошла бы с ума от неопределенности, не обними ее Олег так, как обнимал всегда. Динка успокоилась. Она по-прежнему хныкала и дрожала, но уже от облегчения, что все снова как обычно.

Олег бормотал что-то, крепко прижимая ее к себе. Извинялся, глупый.

— Много целоваться вредно, — сказала Динка, шмыгая носом. — Мы забыли. Давай понемногу, да? Я постараюсь больше не плакать. Я… не потому, что больно. Это не ты. Мне просто… сразу много всего, страшно, но я привыкну обязательно… Мы же сделаем так еще, правда? Как муж и жена. Я постараюсь…