Белый камень в глубине колодца

***

Олег смотрел на мирно спящую Динку и не понимал, кто и, главное, за что послал ее ему. Ангела, каких не бывает. Настоящую. Любящую и любимую. Его жену. Все изначально пошлое, все раздражение от недостатка в организме пресловутого «витамина», после вчерашней ночи стало пустым и неважным. Осталась лишь нежность, пронзительно радостная и вместе с тем до грусти щемящая. Теплое, еще не осознанное им в полной мере чувство, которое сжимает сердце доверчиво и крепко, как ребенок — отцовскую руку.

Накануне подачи заявления Дубровин позвонил Ляне. Та ожидаемо взбеленилась, отругала его на все корки, но было слышно, что Ляна за сестру рада. Просящее, даже робкое «Только попробуй ее обидеть, скотина, — приеду в твое Мухокакино и сожру с потрохами!» сказало Олегу гораздо больше, чем все предыдущие ругательства и угрозы вместе взятые.

Динка почти до самой регистрации, без малого месяц, ходила погруженная в себя. Плохо ела, по ночам бродила по дому, днем сидела у себя в комнате, то прижимая к груди Симочку, то разглядывая Паганини, то совмещая оба занятия. Перечитала все книжки, что привез ей из города Олег, но самого Олега сторонилась.

— Ты на Динку не обижайся-то, она не со зла, — вздыхала старая Надин, заливая кипятком заварку в пузатом заварнике. — Ей перестроиться надо, перемолоть в голове. Помню, когда Каринка наша дурная, мамаша ейная, в ванной зарезалась…

— Не надо, Надин Эммануиловна, — попросил Дубровин. — Все нормально, я понимаю.

— Будем надеяться, что понимаешь. Зря только в голову себе втемяшил, что Динка — подарок судьбы. Ни черта она не подарок, испытание одно. — Надин поджала тонкие сухие губы и потянулась к блюду с пирожками, попутно отмахиваясь от назойливо жужжащей мухи. — Теперь-то уже поздно кулаками махать, но, поверь, тяжело тебе с ней придется.

— Отпугиваете? — нахмурился Олег.

— Предупреждаю, чтоб не выл потом! Еще и в мае жениться собрался, окаянный. Мало тебе, что ли, маеты? Не мог три недели подождать? — ворчала Надин.

Как бы там ни было, но в день свадьбы Дубровин чувствовал себя очень счастливым человеком. Он был бы еще счастливее, имейся у них возможность отметить это событие как полагается, в кругу родных и близких. Однако по ступенькам городского Дворца бракосочетаний будущие супруги поднимались вдвоем: было условлено, что бабушка останется дома, доводить, как она выразилась, до кондиции праздничный ужин.

Динка была удивительно хорошенькой в белом приталенном платье с прямой юбкой и скромным букетом фиалок в руках. Эти фиалки она выбрала сама: смирившись с тем, что и сестра, и бабушка решают за Динку многое, если не все, Олег со своей стороны предоставлял ей свободу выбора везде, где только возможно.

— Не передумала? — спросил Дубровин в шутку.

Динка покачала головой. Даже оставаясь серьезной, она словно светилась изнутри.

Олега же накрыла незнакомая прежде эйфория. Еще никогда он не был так уверен в принятом решении. Все вокруг, начиная от синего майского неба без единого облачка и заканчивая толстым полосатым котом, греющим бока у подножия белой колонны, точно говорило ему, что все будет хорошо.

Сонные загсовые тетки поглядывали на Олега с подозрением, а когда рассмотрели в хрупкой Динкиной фигурке все, что хотели (или не хотели) рассмотреть, взгляды как по команде трансформировались в откровенно осуждающие. Чего, спрашивается?

— Все в порядке? — вежливо уточнил Олег.

Та из работниц, что была помоложе, дернула красным, похожим на маринованный помидор подбородком, закрыла Динкин паспорт, в котором гипнотизировала первую страницу, и сказала: «Подождите, пожалуйста». Обе тетки удалились в соседнюю комнату.

Дубровин рассеянно посмотрел на потолок — оттуда, с частично облупившейся фрески, в него целились из луков пухлявые купидоны — и достал из кармана мешочек с обручальными кольцами. Обмениваться ими при свидетелях не хотелось, а почему Олег и сам не знал. Этот обряд принадлежал только двоим, и точка.

— По-дурацки все вышло, — сказал Дубровин извиняющимся тоном. — Не как у людей.

— Вовсе нет, — возразила Динка, садясь на соседний стул. — Мне нравится.

После загса они, оставив документы в машине, пошли бродить по городу, не зная, куда податься. Зайти в кафе, «обмыть» событие чисто символически? Дома бабушка старается с фуршетом. В голову лезли банальности вроде кино или «Поцелуйного моста». Олег поймал себя на том, что толчет воду в ступе (Динка на вопрос «Куда пойдем?» лишь недоуменно пожала плечами), и расслабился, наслаждаясь погожим весенним днем.

— Мороженого хочешь?

— Хочу.

Только-только отгремели майские праздники, и тех немногих, кто еще не был обременен рабочими буднями или уже отработал свое, центростремительной силой тянуло в Парк культуры и отдыха. Потянуло и Динку, Олег не стал возражать.

Среди качелей-каруселей, усталых молодых мамаш, толкающих вперед коляски с младенцами, и носящейся туда-сюда ребятни околошкольного возраста они вдвоем смотрелись чуждо. Хотя Динку, которая, забыв о белом платье, порывалась усесться на траву, гоняла голубей, лезла на спину каменного оленя и всерьез расстроилась, когда Олег не пустил ее к пятилеткам в детский городок, вполне можно было принять за этакого большого ребенка. Динка играла в одной ей понятную игру и была счастлива, а Дубровин, устроившийся со свадебным букетом на ближайшей скамейке, был счастлив от того, что хорошо Динке.

Любопытно, что с маленькими детьми Динка сходилась неплохо и, обнаружив начерченные мелом на парковой дорожке «классики», с удовольствием прыгала по кривым клеткам вместе с незнакомой девочкой. Девочку, как потом выяснилось, звали Снежана. Она могла похвастать пышным голубым бантом размером вполовину головы, «усами» из шоколадного пломбира и бдительной бабушкой. Заметив опасность, бдительная бабушка поспешила увести Снежану, но та, прежде чем уйти, успела сунуть Динке бумажку, где неровными печатными буквами были выведены адреса страничек в социальных сетях и номер домашнего телефона. Да, кое в чем бдительная бабушка определенно прокололась.

— Ты смотришь в глаза детям, — сказал Олег полуутвердительно.

Динка кивнула. Беготня по парку заметно утомила ее.

— И тебе не больно?

Она покачала головой.

— В самом начале бывает немножко больно, — добавила, поразмыслив, — но быстро проходит. Тебе интересно, почему так?

Настала очередь Олега кивать.

— В глазах детей нет плохого и грустного, они еще не отражают зло. Детям просто не успели его причинить, а грустить по-настоящему они только учатся. — Динка говорила медленно, нашаривая слова. — Глаза накапливают зло и боль постепенно, но бывает, что быстро. Глаза с быстрой болью страшнее всего.

— Извини, что спросил.

— Тебе не надо извиняться. Извиняться надо тем, кто нарочно оставляет боль в глазах других.

Она взяла его за руку и не отпускала до самой машины.