Белый камень в глубине колодца

— Я знаю, Володя, но…

— Ты обещала мне, что тема закрыта. Говорила, что все, отпустила. Я тебе поверил, а ты продолжаешь нервничать и грызть себя. Его нет, Таня, понимаешь?! Нет его! — Муж схватил ее за плечи и несильно встряхнул. — Я не осуждаю тебя за те чувства, но надо жить дальше.

Татьяна закусила губы. Сейчас, в далеко не ласковых руках человека, с которым она связала свою жизнь, ребенка которого носила под сердцем, она чувствовала себя как никогда одинокой.

— Обними меня, пожалуйста.

— Ну, все, все. — Таню полубоком, чтобы не придавить маленького, прижали к себе. Она коснулась щекой сильного плеча, успокоенная чужим теплом. — Проехали. Танечка… Я очень сильно тебя люблю. Мне жаль, что мы так мало видимся и ты обижаешься на меня за это, но, Тань, осталось совсем немного. Ты только представь! У нас будет монополия. Крамаров говорит, что вовремя начали и, если дальше так пойдет…

Дальше можно было не слушать. Вот уже полгода, как ей чуть ли не ежедневно скармливали байку о Крамарове, «вовремя начали» и «дальше так пойдет». Таня может цитировать по памяти избранные места. На словах все звучит правильно и логично, однако время идет, а лебеди, раки и щуки все никак не могут оттянуть свой воз в сторону монополии или хотя бы финансовой независимости. Деньги варились в котле бесконечно, выручка покрывала расходы, однако ни о какой прибыли речи не шло. Если бы не «черные схемы» Дубровина-старшего, им троим (почти четверым) не на что было бы жить.

Не пора ли угомониться и признать, что капитализм — дело проигрышное и для честного человека в чем-то даже позорное?

— Поступай, как знаешь, Володя. Я буду тут. Где еще мне быть?

Она не хотела, чтобы это прозвучало скептически. Правда, не хотела.

Дубровин закатил глаза.

— Ой, вот только, пожалуйста, не начинай!

Таня высвободилась из Володиных рук. Иллюзия доверительных отношений между мужем и женой снова развеялась. У нее никого нет, кроме ребенка.

Отец? Тот в Москве работает, как проклятый, и не на благо науки, а ради несчастной прибыли. Подруги? После… всего, что случилось летом, Яна и Тата больше не хотят с ней знаться, а подружиться с кем-то еще Таня не успела. Она целый день находилась дома, выбираясь только в поликлинику, в магазин или в парк. Готовила, стирала, убирала, шила, боролась с тараканами — мерзкими живучими тварями, которых не было разве что в спальне.

«Не понимаю твоих претензий, — щебетала по телефону Регина. — Сиди и радуйся, что хорошо устроилась!».

После этой фразы Таня обычно прощалась, ссылаясь на важные дела, и клала трубку.

Устроиться-то она устроилась, вот только хорошо ли?

Лето 1984 г.

Таня постаралась уложить в голове те события максимально компактно, лишив их красок и эпитетов, чтобы не сойти с ума и не сделать того, о чем потом будет сожалеть.

Правда, кое-что все-таки вышло за узкие рамки путевых заметок.

Замуж? Согласилась. Что ей оставалось делать?

Условия? Владимир ничего не должен знать о нашей сделке. Супружеская верность, взаимоуважение — уверен, вы умная женщина и вам не надо разжевывать элементарные вещи.

Ее условия — «Разузнайте, что стало с одним человеком» — приняты тоже.

Володя, когда Таня сообщила ему о своем решении, очень обрадовался. Ему и в голову не пришло копаться в ее желаниях и мотивах. Главное, что она с ним. Может, решил, что выгорела афера с Шурочкой. Однако об аресте и чудесном спасении профессора Головченко муж до сих пор ни сном ни духом: Татьяна Петровна свое слово держит и на опасные темы не заговаривает.

Расписались через день после сделки. О какой «торжественности» могла идти речь? Никаких открыток Таня не посылала. Она нескоро узнает, что их выслали за нее.

Зайдя попрощаться с девочками, Таня получила оплеуху от Яны, стерпела молча.

Больше три Тани не виделись. Рассыпалась дружба в пыль.

На свадьбе их было четверо: она, Володя, Алексей Кириллович и Регина, выписавшаяся по такому случаю из больницы. Все прошло до тошноты формально, без всяких «согласны ли вы». Поставила подпись, и уже замужем. Правда, поцеловать невесту жених не отказался. Она сжалась вся, но, чувствуя спиной взгляд свекра, ответила на поцелуй.

Новая ячейка общества была официально создана.

За всеми тревогами и формальностями Таня как-то забыла, что брак — это не просто штамп в паспорте. Что в браке есть и супружеский долг, и рождение детей.

Забыла? Ей заботливо напомнили.

А Яна ничуть не преувеличивала, говоря, что между мужчиной и женщиной невозможного нет. Убедительно врать Таня тогда не умела, ее наивные отговорки никого не интересовали. Ребенок дорвался до желанной игрушки. Почти не было больно. Стерпела, вроде бы ничем себя не выдала.

«Лопух твой Ларионов! Не знал бы, что у вас с ним все уже было, — решил бы, что ты у меня до сих пор девочка. Не умеешь же ничего…»

Обещали научить и не стали откладывать в долгий ящик. Ей повезло, что предусмотрительный Дубровин-старший не ночевал дома.

Первое брачное утро. Завтрак для мужа, плавно переходящий в продолжение первой брачной ночи. Она узнала о себе и жизни много нового. Например, что губы у женщины есть не только на лице, но и южнее.

Костя, прости меня, где бы ты ни был!

Вскоре — новость: они продают квартиру и уезжают из Москвы. Как? Куда? Она не хочет! Солнышко, это не предложение — это факт. Твое мнение, мягко говоря, не учитывается. Ну, прости, так получилось. Экзамены, защита? Какая ерунда! Считай, что ты уже специалист. Не стоит благодарности.

Сунулась к свекру: мы так не договаривались! Обстоятельства изменились, Татьяна Петровна, но вы вольны выбирать. Завтра выпускают вашего отца… Продолжать нужно?

Прощание с папой. У него точно такие же больные глаза, как у Кости в их последний вечер. Страх и вина, вина и страх. Она не заплачет.

Таня не плачет в поезде, не плачет в новой квартире. Она замерзла, буквально видит вокруг себя эту ледяную корочку. Но когда мужчины бросают ее на неразобранных чемоданах, оставляют денег на продукты для обеда и уходят «осматриваться», Таня пробирается в кухоньку, видит там тараканье полчище, и у нее случается истерика. Она орет благим матом, пока не срывает голос. Затем умывается, берет деньги и идет искать магазин.

Она не будет работать: на домработницу в семейном бюджете средств нет, а в доме должно быть тепло и уютно, иначе зачем нужна женщина? Таня в одиночку гнет спину, приводя квартиру в порядок. Учится искренне улыбаться. По ночам ее, обмякшую и равнодушную, любят долго и нежно. Шепчут на ушко, какая она сладкая. А Тане, девочке из культурной семьи, тупо хочется сдохнуть. От невыносимой жары, усталости, безысходности и нелюбимого человека рядом. Вернее, от отсутствия любимого.

Если Володя утром просыпается недовольный, значит, она снова звала во сне Костю.

Если Алексей Кириллович пристально смотрит на нее и хмурит брови, значит, надо срочно бежать в ванную и стирать с лица выражение обреченности.

Она всегда должна быть свежа и весела. Она — хранительница домашнего очага.

Прошел только месяц, а жизнь Тани изменилась до неузнаваемости. Новоиспеченная госпожа Дубровина училась подстраиваться под чужих людей, молча глотать несправедливые придирки, хранить треклятый очаг, экономить деньги. И не плакать по Косте. Никогда не плакать в присутствии мужчин: женские слезы их раздражают.

Нет, Володя по-своему любил жену и, в отличие от отца, придирался к ней только по делу. Оказывал знаки внимания, водил и возил гулять по городу, после неугомонной столицы казавшемуся медлительным и сонным. Пытался любить душой, а не только телом. Ему самому не хватало этой любви: Тина Дубровина, мать Володи, ушла навстречу приключениям, едва переступив порог роддома и вручив счастливому отцу орущий сверток.

Получается, они оба — и Таня, и Володя — слишком рано лишились самого близкого человека. Вот только ее несчастная мать, прежде чем угаснуть и сгореть, как свечка, за несколько коротких месяцев, успела услышать первые слова своего ребенка. А его — просто не захотела их слышать. У Тани остались фотографии красавицы-мамы еще до болезни, ее любимая чашка, книги, дымка младенческих воспоминаний… Володе не досталось и этого.

Муж клялся, что у их детей будет все лучшее, а в самые интимные минуты прикусывал Танино плечо и умолял не бросать. Сколько ни занимайся самообманом, а сердцу не соврешь: чувствовал Володя, что не от счастливой жизни и не от большой любви с ним Татьяна. Однако на перемены или хотя бы откровенный разговор с женой его смелости так и не хватило.

Она не бросила. Не бросила, не бросилась. В какой-то момент перестала грести против течения и покорилась. Немного привыкла, уже не шарахалась от мужа, но инициативы по-прежнему не проявляла. Завела дневник, куда записывала тоскливые мысли и страхи, но больше от недостатка живого общения. Очень скучала по отцу и мечтала когда-нибудь вернуться в Москву… Глупая, глупая.

Утром семнадцатого августа Таня впервые почувствовала себя плохо. Встала с кровати гораздо позже чем обычно: муж не стал ее будить и позавтракал сам. Прокравшись в ванную, Таня посмотрела на себя в зеркало. Поморщилась. Грудь налилась и болела, как перед менструацией, которая должна была вот-вот начаться. Любое случайное прикосновение или неосторожное движение вроде поднятия рук вызывало дискомфорт.

Володя, уже полностью одетый, застал Таню в ванной, медленно тянущейся к полке с чистыми полотенцами. Помимо всего прочего, у нее сильно кружилась голова, и, хотя роста немного не хватало, Таня боялась подставить стул.

— Ты не видела лейкопластырь? — Дубровин снял полотенце и подал жене. — Я палец порезал… Эй, ты чего?

— Грудь болит, — призналась Таня, морщась. — И плохо как-то. Голова кружится, тошнит.

— Может, ты отравилась?

Таня уставилась на свои голые коленки.

— Вряд ли. Наверное, «эти дни» скоро придут.

— Женские, что ли? — по-детски смешно вздохнул Володя, но сразу оживился: — Еще не пришли?

Она не успела ответить: он схватил ее в охапку и потащил в спальню.

— Время есть, давай по-быстрому. Я осторожно.

— Костюм помнешь, — напомнила Таня. Напоминать о плохом самочувствии было бесполезно, к сожалению.

Володя насупился, однако потянул вверх Танину белую хлопчатобумажную майку, задирая ту до самых подмышек. Огладил грудь, задев подушечкой пальца правый сосок.

— Тогда просто поцелую. Не могу, когда ты такая красивая…

— Не трогай! Мне больно!

Она вывернулась и, зажав рот рукой, побежала в ванную. На ночь Таня не наедалась, позавтракать не успела, так что вырвало ее сухо. Пустой желудок скручивали спазмы, голова продолжала кружиться. Таню трусило, как в ознобе.

— Надо вызвать врача. Ты вся зеленая!

Она испуганно вскинула на мужа голубые глаза.

— Мне просто нужно отдохнуть. Согреюсь, выпью чаю…

— Я сделаю. Обними меня за шею — в кровать отнесу. Приставать не буду, обещаю.

Лежа одна на широкой кровати, в пустой квартире, Таня прихлебывала остывший чай и готовилась к мучительным «дням», проходившим у нее тяжело и болезненно, особенно летом.