Белый камень в глубине колодца

***

Супруги Уткины мочалили Соню вплоть до половины пятого. Она успела озвереть, сбросить эсэмэску с извинениями для Лауры, две — Шурику, которому пришлось торчать под дверями ее кабинета с одной только чашкой кофе в желудке. Успела сосчитать, пока Уткины крякали друг на друга, сколько загогулин на обоях, набросать планы почти на всех завтрашних клиентов, нарисовать на бланках двадцать семь ежиков и возненавидеть до глубины души саму идею вступления в брак.

По дороге домой (благо, жила Суворова относительно близко к Драмтеатру) они с Шуриком успели сжевать по сырной слойке на душу населения. Чтобы не терять времени даром, Софья поставила Шурика за гладильную доску — приводить в товарный вид синее платье, а сама заметалась по квартире. Какая нормальная женщина сможет собраться за полчаса?!

Соня боялась опоздать и сообразила, что бегает перед Шуриком в одних колготках и лифчике, сверкая телесами, далеко не сразу.

— Ты, если голодный, чайник поставь, — буркнула она. — В холодильнике, правда, пусто.

— Спасибо, Софья Константиновна. — Шурик опустил глаза, которые смотрели не совсем туда, куда нужно. — Я не голодный.

— А что так официально-то? — Она укладывала волосы и злилась.

Двадцать пять минут до начала… нет, уже двадцать четыре. Секунды утекали: «Кря, кря, кря, кря…» Все-таки супруги Уткины сделали Сонин вечер.

— Простите, Соня. Вот платье.

— Спасибо. Застегнешь?

Сейчас ей важны не столько переживания бедного Шурика, сколько возможность сохранить лицо и прийти вовремя. Разумеется, ее пустят, даже приди Соня за пять минут до финального выхода, но Софья Константиновна Суворова никогда не опаздывает. Опаздывать — несолидно и непрестижно.

Они успели. Сдали вещи в гардероб буквально за секунду до второго звонка. Когда поднимались на третий этаж, выяснилось, что Шурик оставил телефон в кармане куртки. Он щенячьими глазами уставился на Софью.

— Только быстро, — вздохнула та. — Одна нога здесь, другая…

Подниматься по ступеням в одиночестве было неудобно. Даме на высоких каблуках здорово не хватает надежного кавалерского локтя, и в какой-то момент Соня споткнулась. Удивительно, но ее подхватили.

— Осторожнее! Спектакль «Мама, я сломала ногу» гениален по сути своей, только вот техника исполнения слегка хромает.

Соня вскинула голову. Отчасти поблагодарить своего спасителя, но больше взглянуть, кто это здесь такой юморной.

Первое, что бросилось в глаза: лысый. У Софьи было странное, ничем не объяснимое предубеждение в отношении этой части граждан. Не любила она лысых, и все тут. Но в остальном — вполне обычный театральный контингент: в костюме, при галстуке, начищенные туфли и белый платочек в кармане. Только улыбка чересчур театральная, выверенная до миллиметра, будто лицо у человека не просто в подчинении — в рабстве. Пожизненном и без права выкупа.

— Спасибо. А вы не на спектакль? — ляпнула Соня.

— Покурить выходил. А вы почему опаздываете?

Ее с головы до ног окинули взглядом профессионального бабника. Оценили, взвесили, вписали в каталог все метрические данные рассматриваемого объекта, и на высоком лбу буквально зажглась надпись «К употреблению годится».

— Утюг выключить забыла. — Соня высвободила локоть. — Разрешите пройти.

— Спасение прекрасной незнакомки — отличный повод для знакомства, вы не находите?

— Не нахожу. Я, как вы правильно заметили, опаздываю.

Прозвенел третий звонок, и Соня беспомощно обернулась. Где же Шурик? Если Костя увидит ее без Шурика, будет очень долгий и неприятный для всех троих разговор.

— Кого-то ищите?

— Вчерашний день. А вам на спектакль не пора?

— Чего я там не видел? — Ее спаситель облокотился на перила. Лысина поблескивала в свете «под старину» выполненных люстр. — Но раз в месяц приходится вспоминать, что я вроде как богема, и отнести свое благородное тело хотя бы в театр. Раз уж мы все равно здесь стоим, — он протянул ей руку явно не для поцелуя. — Павел. Можно просто Паша, — и улыбнулся своей обаятельной (она бы даже сказала, слишком обаятельной) улыбкой. — Когда целуешь руку даме, предварительно перекурив, дамы обычно обижаются, — пояснил он. — Так что не обессудьте, мадемуазель…

— Мадам, — отрубила Соня, — Софья Константиновна Чингачгук.

Паша расхохотался, запрокинув голову.

— Муа пардону, мадам! И муа персональное восхищение. Псевдоним креативнее моего в наше время отыскать довольно сложно. Засвидетельствуйте мое почтение мсье Чингачгуку. Его настоящая фамилия, наверное, еще креативнее.

— Боюсь представить, какая фамилия у вас, — ядовито улыбнулась Соня. Мальчики-зайчики обычно быстрее соображают, когда их хотят послать. А этот, видимо, ни в чем себе не отказывает. — Мсье Лаперуз?

— Почему сразу Лаперуз? — Он достал из кармана визитку и, ловко зажав ее между указательным и средним пальцами, протянул Соне. — Может, слыхали?

— Простите, не узнала вас в гриме.

Эту фамилию она и вправду где-то слышала. Вроде от Ларки, мимоходом.

— А вот и мсье Чингачгук!

К ним спешил виноватый Шурик.

— Простите, Соня, я… — тут он заметил Пашу. — Какие-то проблемы?

Суворову аж передернуло. Дурацкий пафосный вопрос с не менее пафосной интонацией.

— Никаких, мсье. — Паша щелкнул отсутствующими каблуками. — Просто развлекал вашу супругу байками о самое себя во время вашего отсутствия. Разрешите откланяться?

— Да пошли уже! — Соня потащила Шурика к входу на балкон. — Счастливо, мсье Лаперуз!

— Не болейте, мадам!

К огромному неудовольствию Сони (не считая пропущенных звонков от отца, подозрительных взглядов Игоря и слюнявого поцелуя в щечку от Лидии в антракте), Паша Втулкин расположился на том же ряду в компании фарфоровой куклы Барби и, кажется, приложил все усилия, чтобы не дать Софье насладиться спектаклем.