Белый камень в глубине колодца

***

Парадных костюмов у Втулы было восемь, все на разный манер и настроение. Примерив костюмы по очереди, он остановил выбор на том, что был на нем в день первой встречи. Сделал серьезное лицо, расправил плечи и остался доволен. Почти. Дело было за галстуком, а всевозможных галстуков в Пашином гардеробе насчитывалось не много не мало девятнадцать штук, от классической бабочки до модного нынче стального серого.

В глубине души Паша боялся, что после долгожданного похода в ресторан ему придется перейти на хлеб и гречку. Понесенные за две недели убытки не компенсировали даже мишки. Тем более что солидную часть вырученных денег он успел перевести Олегу. Германия не музей народного хозяйства, одним билетом на входе и бутербродом в салфетке там не отделаешься. Дубровин отбрехивался — сами, мол, с усами, — но Втула поставил перед фактом: деньги на карточке, делай с ними, что душа пожелает. Потом еще спасибо скажешь.

Хлеб и гречка были худшим Пашиным кошмаром со времен студенчества, и, когда мордастый черный внедорожник остановился напротив ужасно дорогой и такой же помпезной «Афины Паллады», Втула скрестил руки на груди и заявил, что никуда не пойдет. Ибо только в низкосортных американских комедиях за неуплату по счетам моют горы грязной посуды и разбегаются, на бегу кланяясь и клянясь, что «больше никогда». Россия-матушка и отдельно взятая «Афина Паллада» подобным великодушием не страдали.

— Втулкин, мы же договорились. — Очень красивая сегодня Соня заправила за ухо выбившуюся из прически прядь. Сапфир в ее сережке поймал случайный блик и моргнул синей искрой. — Танцы и музыка с меня. Имею я право проесть свой законный выходной?

Он неопределенно пожал плечами.

— Вот и не строй из себя благородного Атоса. Пошли есть.

Отец не любил «Афину Палладу» и соглашался бывать здесь только потому, что просила Соня. А ей как-то сразу приглянулся стилизованный под греческий ресторан. Любовь с первого взгляда существует. Да, пафосно. Да, дорого. Да, слишком много знакомых тут можно встретить, и знакомство не всегда приятно. Но плюсов в «Афине» гораздо больше, чем минусов, пускай об этих плюсах не знает никто, кроме нее и Кости.

— Так сколько, ты говоришь, зарабатывают современные нотариусы? — прошипел Паша на ухо Соне, пока их, разоблаченных и обласканных вниманием, провожали к заказанному столику. — Машину ты, предположим, могла одолжить…

Вместе с водителем, ага.

— Хозяин «Афины», допустим, твой старый клиент, и он тебе должен…

— Благодарю. — Она присела на любезно отодвинутый официантом стул. — Что застыл, Лаперуз? Приземляйся, пока места есть.

— А что, потом их может не быть? — Происходящее нравилось Втуле все меньше.

— Если сюда нагрянет Виталик…

— Софи, душа моя! Сколько лет, сколько зим!

К их столику плыло необъятное, кучерявое нечто без возраста, с распростертыми объятиями и уродливым галстуком с принтом в оливку. К счастью, не в хитоне, а всего лишь в костюме, но все равно — нечто сражало обаянием и расталкивало огромными ручищами.

Суворова закусила губы, чтобы не рассмеяться — настолько свирепый у Паши был вид, — хотя нужно было прятаться под стол.

Ей же чуть ли не на крови поклялись, что хозяина сегодня не будет! С тем же успехом она могла сбросить Косте на почту фотографию Втулкина в полный рост вместе с копией паспорта и выпиской из роддома. Потому что добрый дядя Витя обязательно позвонит и поинтересуется.

— Только не говори мне, что это и есть Виталик…

— Это Виталик-старший, — успела шепнуть в ответ Софья, прежде чем ее выволокли из-за стола и сгребли в медвежьи объятия. — Здрасьте, Виталий Витальевич!

— Как ты, волчонок? Как папка?

— Хорошо, — пискнула Суворова. — Привет вам с теть Леной передавал.

— Что-то давненько его не видно, — посетовал Виталий Витальевич, поймал настороженный Пашин взгляд, и добрый дядюшка мигом превратился в систему идентификации личности. — Соня, ты нас не представишь?

Успевший присесть Паша поднялся из-за стола. К чертям собачьим этикет и реверансы! Что эта ехидна белобрысая тут устроила?

— Павел Втулкин. — Он протянул руку слегка опешившему от такой наглости Виталику.

— Виталий Баренцев-старший. — Рукопожатие полной руки вышло неожиданно крепким.

— А младший где? — ляпнул Паша.

— Развлекает гостей в ВИП-зоне. А вы, значит…

За спиной Баренцева-старшего отчаянно жестикулировала Соня: проводила пальцем по шее и изображала висельника. Втула сообразил, что не все ладно в Датском королевстве, и уже собрался забить ответный гол в ворота обнаглевшего противника, как к Виталию Витальевичу подлетел давешний официант и что-то зашептал в круглое ухо.

— Прошу меня извинить. Воронцова приехала, — поделился Баренцев с Соней. Та понимающе хмыкнула и протянула руку для прощального поцелуя. — Очень рад был повидаться! Павел, — Паше достался небрежный кивок и тяжелый взгляд «я-тебя-запомнил», — приятного вечера! Десерт, — он подмигнул Софье, — за счет заведения. Властелину привет!

— Ну-с, — выдохнул Втула, едва кучерявый айсберг уплыл искать свой «Титаник», — и как это понимать? Я требую объяснений.

— Давай лучше выпьем, — обреченно предложила Суворова.

Пока они раскланивались с Виталием, на столе успели материализоваться бутылка хорошего вина, тарелка с нарезанными фруктами и прочие закуски.

«Правильно Костя говорит: не рой яму другому, если не продаешь бассейны», — Соня попробовала вино и осталась довольна. На мрачного Пашу она смотрела с милой, ничуть не заискивающей улыбкой. Паша улыбнулся в ответ, отсалютовал ей бокалом и выпил.

Витя Амундсен своим появлением убил тщательно продуманный план в зародыше. План нелепый, но другим Втулу было не пробить.

— Не думал, что владелец знаменитой «Афины» похож на трансвестита, — заявил вредный Паша.

— Скажи это громче, и завтра твоя рожа появится на всех столбах. Под большими такими буквами «Помогите найти человека». Чего ты злишься, я не понимаю?

— А ты не догадываешься? — Он чуть ли не паром дышал, продолжая тем не менее обаятельно улыбаться. — Нотариус, значит. Как лоха меня развела. Отлично!

— Не разводила я тебя, — огрызнулась Соня. — Сам развелся. Нечего было под окнами плясать и время на меня тратить.

— Я думал, что помогаю одинокой, не приспособленной к жизни карьеристке подружиться с этим суровым миром. А ты, оказывается, богатая штучка. Акулина, блин!

— Да, я собиралась тебя прокатить, — нехотя призналась Суворова, — наесть огромный счет, заплатить по нему платиновой карточкой, сказать: «Ха-ха-ха» и уехать в рассвет, хоть и не люблю швыряться деньгами. И, знаешь, стыдно бы мне за это не было.

— Почему?

— Потому что я не хочу становиться очередной галочкой в твоем кобелином списке. Ты же как ракета: навели, и полетел. Прилетел, взорвал и радуешься. А снова валяться в моральной мусорке, когда тебя распаковали, надкусили и выкинули, — уж извини. Мне одного раза хватило.

— Он тебя кинул, да? Муж твой. Из-за денег, вот ты и взбесилась?

Она одним махом осушила бокал. Вопрос повис в воздухе. Надо отыграть спектакль до конца, быть выше. Холодно, но вежливо. Безо всяких «это не твое дело, скотина».

— Спасибо за обои, за положительные, хоть и затратные для тебя эмоции, но давай на этом закончим. Доедим и разбежимся. Сделаем вид, что ничего не было. Ладно?

У Паши Втулкина было множество недостатков. Чтобы перечислить их все, не хватит времени, нервов и букв. Но дураком Паша не был и истерик (пускай не на пустом, а на вполне законном месте) не закатывал, потому что истерика — удел недотраханных баб и маленьких мальчиков. А Паша давно вырос и научился плести правильные логические цепочки.

Бабу бросили, баба ударилась в феминизм. Имея при себе непростого папу, это не так уж и сложно. Знал бы заранее, что папа там непростой, засунул бы поглубже и азарт, и интерес, и прочие рефлексы. У богатых свои причуды, лишний раз с ними лучше не связываться.

Кинутым Паша себя не чувствовал. Разочарованным — пожалуй.

Хотела указать на его место. Так по-женски, если честно. Глупая.

Эх, Кабанчик, Кабанчик, коптильни на тебя нет.

— Ладно так ладно, — покладисто сказал Паша, — но сначала мы с тобой выпьем.

Не то чтобы он собирался напоить Соню (закусывала та грамотно и пила со знанием дела), но с выпившей феминисткой договориться проще.

— А я вот в обычной семье жил, — неожиданно поделился Втула, — в смысле среднего достатка. Помню, дело было в коммуналке, мне тогда только-только десять стукнуло…

От Пашиного детства плавно перешли к юности, а от юности — к зрелости. И ресторан, и ужин, и Баренцев как-то незаметно отошли на второй план. Суворова забыла, что собиралась играть в светскую львицу, цедящую из бокала сухое полусладкое с вежливым вниманием на царственной морде, от души хохотала и наслаждалась, казалось бы, безнадежно испорченным вечером. Была в Паше какая-то непонятная магия… или Соня просто разучилась пить. Плохого вина в ресторане двух Виталиков не подавали.

Втулкин, конечно, знатный врун, но складно врать тоже надо уметь. Сонька поначалу с дотошностью юриста ждала, пока он запутается в показаниях, а потом плюнула. Биография наверняка не раз продумана и вылизана до мелочей. Чего зря суетиться?

— Ну-с, твоя очередь. — Паша подпер ладонями уже изрядно порозовевшие щеки и выжидающе уставился на Софью.

— В каком смысле?

— Я тебе исповедался, грязные пионерские трусы прополоскал. Больше обо мне знают только бабушка и инспектор ПДН Лариса Михайловна. Теперь твоя очередь.

Соня неглубоко вздохнула. Рано она расслабилась.

— Втулкин, мы не в церкви. Я на твои пионерские трусы не покушалась, сам показал.

Втула мечтательно шевельнул бровями.

— Тогда соври, я проглочу. Я вообще доверчивый.

Угу, доверчивый он.

— Не люблю врать.

— Не любишь, но умеешь?

— Не люблю и не умею.

— Врешь, умеешь. Ты же нотариус.

— И что с того? — Она подлила себе вина, но пить не стала.

— Да ничего, — подозрительно легко согласился он. — Не хочешь врать — скажи правду. Сколько тебе лет?

— Летом будет двадцать восемь.

— Любимый фильм?

— «Империя наносит ответный удар».

— Любимый герой?

— Мастер Йода, конечно.

— Спишь с кем-нибудь?

— А в глаз? — ласково.

— Не надо. Мишки, зайчики, кошечки? Может, собачки?

— А, ты об этом. Плюшевый тарантул Валера. Папа на Восьмое марта подарил.

— Это все, что я хотел узнать. — Брови шевельнулись чуть ли не скорбно. — Случай тяжелый, лечение бесполезно.

— Ты меня бросаешь? — с надеждой.

— Ага, размечталась. — Паша махнул рукой, подзывая официанта. — Несите обещанный десерт. Я слишком великодушен, чтобы хотя бы не попробовать, — и без перехода: — Ух ты ж, путана Ангелина, какие у нее… бриллианты!

На Сониной памяти Втула помянул «путану Ангелину» первый и единственный раз: когда увидел, как они с Димоном и Шуриком расковыряли стены в гостиной. Пришлось обернуться и посмотреть на бриллианты. Женского любопытства ради, ничего такого.

За соседним столиком сидела крупномасштабная дама-богема с голыми плечами. Кажется, одна из условно молодых подруг-прилипал Ольги Воронцовой. Или ее дочь? Лицо знакомое, но так, навскидку, не вспомнить… Бриллианты, говоришь?