Белый камень в глубине колодца

***

Машина остановилась напротив центрального входа. Федор включил «аварийку», тем самым показав неприличный жест знаку «Стоянка запрещена».

Лидия не отказала себе в удовольствии на прощание приложить Игоря ручкой зонта. Буркнула: «Ишь, вымахал».

— Куда вы сейчас?

— Прокатимся. Будь здорова.

Лидия сообразила, что это не ее ума дело, и сухо попрощалась.

Константин подождал, пока за Китавиной закроется дверь. Еще одно, сентябрьское, покушение на него не заставило Лидию передумать: всюду таскать за собой «хвост» в виде двухметрового головореза она отказывалась наотрез.

Рязанский уже собирался дать команду, когда взгляд споткнулся о смутно знакомое пальто. Определенно знакомый шелковый шарф с крупными бледно-лиловыми тюльпанами. И уж точно знакомую фигуру, неизвестно что забывшую на пороге его компании. Вряд ли эта женщина заглянула поздравить с прошедшими, иначе бы не топталась у входа, гипнотизируя табличку, и не тянула бы с шеи шарф, будто тот ее душит.

Что ей здесь надо, мать ее так?

— Поехали, командир? — спросил Федор. Не спросил бы, не замри шеф с каменным лицом. Даже дышать, кажется, перестал.

Костя отстегнул ремень безопасности. Рявкнул: «Сидеть!», когда Игорь клацнул своей дверью. Дверь распахнулась и захлопнулась обратно.

— Людей мало, — счел своим долгом предупредить Федор. — Местность открытая.

— Сиди уж, местность. Сейчас приду.

Дорогу он перебегал, толком не глянув по сторонам. Уже у ступеней замедлил шаг. В боку кололо отчего-то, воздуха не хватало. Вряд ли от бега… Хотя от чего еще?

Поднялся именно в тот момент, когда она, решившись, взялась за дверную ручку.

— Татьяна Петровна!

Дубровина вздрогнула плечами, и шарфик с тюльпанами соскользнул-таки с ее шеи. Успела подхватить.

— Костя? — выдохнула неверяще.

— Можно подумать, ты удивлена.

Морозный воздух царапал горло. Не хватало его, воздуха этого.

Она обернулась очень медленно. Рязанский за это время успел отдышаться и сунуть руки в карманы. Дернул подбородком в сторону белых колонн: не надо загораживать собой вход. Поздороваться можно и тут, в сторонке.

Отошла послушно. И взгляд у нее — как божество увидела, честное слово. Кивни — упадет на колени и начнет бить поклоны.

Хреново, Константин Николаевич.

— Ну, здравствуй.

— Здравствуй, — тихо сказала Татьяна.

Она не ожидала увидеть его вот так. Думала, успеет подготовиться, пока дойдет до кабинета. Поездки в трамвае ей не хватило, да и как?..

Двадцать лет. Двадцать лет — видеться только по фотографиям.

Он изменился. Сильно. Она подмечала детали постепенно, сначала только в общем: другой. Будто высох весь, выцвел, так теряют краски старые снимки и картины. Только глаза остались живыми, тот самый горький шоколад с миндалем. Не будь фотографий в газетах, телевизора, на улице наверняка прошла бы мимо, не узнав в толпе. Сердце бы не подсказало, умолкло оно давно.

И вдруг совершенно неуместная, чисто женская мысль: «А меня бы узнали? Те, кто были тогда?»

Пауза затягивалась. Рязанскому пришлось выйти из-за колонн, а потом и вовсе спуститься с крыльца, чтобы не нервировать понапрасну своих и без того нервных сопровождающих. Татьяна, как собачонка на поводке, шла за ним.

— Чем обязан? — Он достал из кармана пачку сигарет и серебряную зажигалку. Выщелкнул сигарету, поджег, но закуривать не стал.

До сих пор не может курить при ней. Как мешает что-то.

— Костя… — Голос подвел, и Татьяна умолкла. Комкала в руке шарфик, нервно сглатывала, пытаясь совладать с голосом.

— Я тебя внимательно слушаю.

Она не слишком изменилась. Располнела после операции, сменила прическу, краситься стала ярче. А в остальном — все та же. Морщин он не видел, как не было их.

Таня, Танюшка, Танечка. Татьяна Петровна, чтоб тебя.

Он крутил в пальцах тлеющую сигарету, не делая попытки как-то помочь, хотя догадывался, что она собирается сказать. Вернее, о чем собирается попросить. Разве Татьяна Дубровина пришла бы к нему, не будь все настолько плохо?

Что-то случилось. С ней, мужем или сыном. А он, Рязанский, как чудотворная икона. Как подорожник. Как крыша высотки какой-нибудь: когда идти больше некуда, идут к нему.

Татьяна никак не могла начать разговор, робела. Когда-то давно они были равны, а теперь между ними пропасть. В его рано поседевших волосах запутались случайные снежинки, а у нее осел крупой целый сугроб. Через дорогу его ждет машина (кому еще могло принадлежать это черное чудовище с нагло включенной «аварийкой»?), а она пойдет пешком, потому что не будет ждать трамвая. Он на вершине, она — в самом низу, и раз ниже падать некуда…

— Володя в больнице, ему нужна операция.

Рязанский кивнул. Без снисхождения или злорадства, но и без сочувствия — просто соглашаясь. Мол, бывает, никто не застрахован.

— Операция платная. Дорогостоящая, а у нас нет таких денег. — Горло вновь сжало спазмом.

Татьяна Петровна… нет, не Татьяна Петровна, Таня смотрела сейчас на Костю Рязанского несчастными васильковыми глазами с красной сеткой лопнувших сосудов, беззвучно моля о помощи.

Костя Рязанский не проникся. Медленно разжал пальцы, а когда сигарета коснулась земли, безжалостно втоптал ее в грязный снег.

— Что, бесплатно теперь только инсулин раздают? Мне жаль эту страну и наших людей. Впрочем, за бугром еще хуже.

— Костя, — Дубровина проглотила возмущение вместе с остатками гордости, — я никогда и ни о чем тебя не просила. Теперь прошу: одолжи эти проклятые деньги! Мне больше не к кому обратиться…

— Гарантии? — перебил ее Константин.

— Гарантии чего?

— Возврата моих денег, разумеется. Слово «одолжи» подразумевает возврат.

— Гарантий нет, — честно призналась Татьяна, — но я постараюсь…

— Нет, Татьяна Петровна, так дела не делаются. Без выгоды для себя я сделок не заключаю, ну или, раз уж мы заговорили об одолжении, хотя бы без возврата на исходные.

— Даже из любви к ближнему? — каким-то чудом ей удалось сказать это с иронией.

— Тем более из любви к ближнему. Человек человеку волк. Не помню, как это будет в оригинале.

Она снова задыхалась, но уже от бессилия.

— Чего ты хочешь?

— Умереть естественной смертью. — Он поджег новую сигарету и сунул в рот, по старой привычке крепко прихватив зубами фильтр. — Простое такое желание. А от вас, Татьяна Петровна, и от вашего семейства мне давно ничего не нужно.

— Неужели ты до сих пор?.. Ведь столько лет прошло…

Рязанский разглядывал женщину, которой когда-то был готов подарить целый мир. И плевать, что ему, студенту из богом забытой деревеньки, часто не хватало на банальную буханку хлеба.

— Что, совсем все плохо?

— Думаешь, иначе я пришла бы вот так… — Она скривила ярко накрашенный рот. Женщина на грани нервного срыва. — Я знаю, тебе не за что любить Володю, но ради меня, ради…

— В какой он больнице? Вторая, третья?

— Вторая.

Сигарета приняла смерть рядом с первой. Константин обернулся к машине. На Татьяну он больше не смотрел.

— Поехали.