Белый камень в глубине колодца

***

Олег возненавидел эту больницу всей душой. Когда пытался попасть к Дине — очень сильно, но после приступа у отца в особенности. Сидя в белом халате напротив белой двери, он хотел заорать на весь белый коридор и швырнуть что-нибудь в эту треклятую белую стену. Чтобы на осколки разлетелось это что-нибудь. Снова заорать.

И так уже третий день.

Отец в сознании, к нему пускают. Сейчас, правда, спит, увешанный проводами и датчиками, как елка игрушками.

Мать, которая двое суток от него не отходила, не считая долгих часов в реанимации, куда-то уехала. Сказала: «Будь с папой, я скоро вернусь».

Дожидаясь ее, Олег разговаривал по телефону, периодически повторяя, что не торгуется. Повторял, а сам прикидывал: у кого еще можно занять? И сколько? Как будет возвращать, не думал пока, просто переводил рубли в евро и на всякий случай в доллары.

Лечащий врач в подробностях расписал ему картину. С цифрами, с прогнозами. Если бы Дубровин еще что-то понимал во всем этом.

Врач смилостивился, объяснил для особо одаренных. Владимир Алексеевич будет жить, если прооперировать его как можно скорее. Счет уже пошел на дни. Вопрос упирался в деньги, страну и период реабилитации, то есть опять же в деньги.

— …я сам подъеду. Куда… Большая Горная? Да, возьму. В декабре проходил, все документы в порядке. Спасибо.

Не успел Олег положить трубку и выдохнуть, как позвонили «Кудряшовы».

— Не спрашиваю, как там все, — сказал телефон голосом Ляны, — знаю, что никак. Спрашиваю в лоб: мы чем-нибудь помочь можем?

— Да чем вы поможете, — вздохнул Олег.

— Без понятия, Дубровин, мое дело предложить.

— Спасибо. — Он закрыл глаза, чуть откинувшись на жесткую спинку сиденья. Голова гудела. — Как Дина?

— А то ты не знаешь! Волнуется. Вот зачем было ей про больницу говорить, а? Тебе от этого легче, что ли?

— Я не говорил. Так получилось.

— Получилось у него. — Ляна засопела в трубку. — Короче, как будешь домой ехать, заскочи к ней на пять минут. Пусть она тебя увидит, успокоится. Сам виноват, нечего было приручать. Отвечай теперь.

— Я заеду. Спасибо, Ляна.

— Не за что. — Она шмыгнула носом. Где-то далеко выл ветер, хрипел динамик и стучали по рельсам поезда. — Ты это, Дубровин, держись. Выхода нет только из гроба. Не раскисай.

— Не буду. Ладно, мне звонит кто-то…

— Поняла. Давай.

Звонили насчет машины. Олег терпеливо отвечал на глупые вопросы, чувствуя: еще немного, и в стену все-таки что-нибудь прилетит. Вскочил с кресла, заходил по коридору.

— Предлагаю все решить на месте…

Его осторожно тронули за плечо. Мама.

— Олежек, все хорошо, я договорилась. — Она всхлипывала от облегчения. — Сегодня ночью летим в Германию, завтра днем операция.

Олег в буквальном смысле завис. Когда страшное позади и ты не знаешь, смеяться тебе или плакать, мозг обычно выбирает что-то среднее, а то и вовсе говорит: «Ура, все решили за меня» и вырубается. Однако младший Дубровин упрямо переваривал информацию. Не верил он в Деда Мороза, Золотую рыбку и государство.

— Откуда деньги?

— Я заняла. Олег, мы…

— У кого?!

— У меня.

Заметив в конце коридора знакомую фигуру номер два, Рязанский похлопал по плечу худосочного доктора, того самого любителя подробностей, сказав: «Иди, родной, я все равно в этом ни бельмеса», и подкрался к Дубровиным в самом разгаре выяснений.

Такой ядреной смеси мгновенно поблекшей радости, недоверия, злости и отчаянного желания дать в морду на одном не самом выразительном лице Константин прежде не видел, а повидал он достаточно. Горбатый нос, который недавно ломали, толерантности этому лицу не добавлял. В воздухе буквально затрещало электричество, искры посыпались. Давненько он не сталкивался с такой неприкрытой ненавистью к собственной персоне, даже отвык маленько.

Почуял угрозу и Костин охранник.

— Игорь, тут больница. Никто не собирается меня бить, правда, Олег Владимирович?

Татьяна охнула, посмотрела на сына и, ничего толком не понимая, поспешила разрядить обстановку:

— Олег, это Константин Николаевич…

— Я знаю, кто это. — Электричество выключили, но напряжение никуда не делось. — Откуда ты с ним знакома?

— На вашем месте, молодой человек, — пришел на помощь Танечке Рязанский, — я бы беспокоился о родителе. Или поблагодарил бы за участие. Или хотя бы поздоровался для начала.

— Извиняюсь. Добрый день, Константин Николаевич. — Олег отвесил издевательский поклон. — Не желаете ли отойти для приватной беседы, а то при дамах материться некультурно?

— Кос… Константин Николаевич, — снова вклинилась мама Таня, — вы извините нас, мы в такой ситуации, что…

— Мама, не лезь. Что, Кос, прошлого раза не хватило? Поглумиться пришел?

— Олег!

Она семафорила глазами то одному, то другому, передавая абсолютно разные послания, однако оба напрочь ее игнорировали. Олег был слишком зол и ошарашен (Рязанский к тому же прекрасно это видел и ухмылялся), а Косте было любопытно, как парень поведет себя на этот раз. Кто платил по старым Володиным счетам, он знал и помнил.

— Ну, давай отойдем, раз уж тебе неймется. Татьяна Петровна, мое почтение.

Сто лет он не целовал дамам рук. Таня заметно смутилась.

— Сука, — сказал Дубровин одними губами.

Отец будет жить. Неважно, откуда мама знает Рязанского. Неважно, что заплатить Рязанскому он не сможет, главное, отец будет жить.

Рязанский, сука, не меценат, он ничего не делает просто так. И играть по чужим правилам Олегу все равно придется.