Белый камень в глубине колодца

***

Олег думал о Дине. На работе, дома, в магазине, в машине, просто на улице — вспоминал те жалкие крохи времени, что они провели вместе, и это помогло ему пережить остаток января и внезапно навалившиеся неприятности.

Руденко последние две недели была сама не своя. Чуть что — срывалась и плевала ядом во все, что движется. Попадало в основном в Дубровина. Не потому, что двигался чаще — ближе всех сидел, проще было попасть. Олег, который не собирался служить ковриком, вежливо ставил начальницу на место. Тарасовна извинялась, но как-то зло. На попытки выяснить, что стряслось, плевалась особенно смачно.

— Не обращай внимания, — советовала Лена из экономического отдела, — климакс у нее поздний, вот и бесится. Почаще к ней Семена засылай, он неубиваемый.

Однако неубиваемый зам Семен трусливо прятался по углам. Олегу же прятаться было некуда, и он, чтобы отвлечься, вспоминал, чем закончилась та первая прогулка.

Динка на пассажирском сиденье грела замерзшую руку. Смотрела то на бардачок, то на ползущие за окном автомобили.

— О чем ты думаешь? — спросил Олег тихо.

Вопрос очень интимный, на самом деле. Интимный вдвойне, потому что Дубровин знал: Дина ответит честно.

— Оказывается, ездить в троллейбусе не так страшно, если едешь с тобой. С Ляной было страшно, мне потом плохие сны снились. Как будто троллейбус без кондуктора, я иду к водителю платить за проезд, а троллейбус не кончается. Длинный-предлинный. Очень много людей, и все толкают.

Дубровин не стал говорить, что для него это когда-то было реальностью — нескончаемый троллейбус в час пик. Попытался представить, что чувствует особенная Дина. Толпа людей, и каждый говорит о своем. Сумасшедший круговорот пятен и эмоций, и тебя мотает в этом шторме из стороны в сторону…

— А ты был как спасательный круг. Я за тебя держалась и знала, что не утону.

Все та же бьющая наотмашь искренность. И первое сравнение, которое он от нее услышал. Как люди обычно используют метафоры? Машинально, не задумываясь об их значении. А Дина каждое слово прочувствовала, прежде чем сказать.

— Ты… ты не утонешь, Дин. — Дубровин на мгновение запнулся. — Я не дам. Больше не поедем так, обещаю. Буду умнее.

— Я сама виновата, забыла перчатки.

— Да разве ж в перчатках дело?

— А в чем?

И он не смог ей объяснить, как ни пытался. Не понимала.

Каяться пошли вместе. В одиночку Дина не справилась бы, да и Олег всерьез собрался отстоять свое право на встречи с ней. Без выслушивания потом гадостей в глаза и в трубку. Что он, пацан-одноклассник, чтобы краснеть и оправдываться?

Ляна открыла рот, но, увидев Динку, тут же его захлопнула.

— Дубровин, ты совсем идиот?! У нее же все лицо обветрено! Сопли текут! Давно из больницы выписали? Быстро, — уже сестре, — на кухню, чай пить и ноги парить! Градусник в шкафу возьми, — и снова Олегу: — На набережную ее таскал, сволочь? Как только ума хватило…

— Ляна, со мной все нормально, — оправдывалась Дина. — Не надо ругаться.

— Сговорились? Быстро же вы!

Тут собственный организм нагло предал Динку, и она чихнула. Стоявшая за спиной старшей внучки Надин бросила на Олега укоризненный взгляд.

У Ляны аж глаз задергался.

— Марш на кухню, — сипло каркнула она, — а ты, Дубровин…

— Что, опять бить будешь? — хмыкнул тот. Отвернувшись от Ляны, сказал Дине: — Она права, надо прогреться. Давай, помогу с пальто.

— Баб Надь, помоги внучке пальто снять, — процедила Ляна сквозь зубы. — А я этому… помогу. Чем смогу.

— Ты хоть понимаешь, как это со стороны выглядит? — быстро заговорил Олег. — Так и до ручки дойти недолго. Мы просто гуляли, никто не умер. Сопли — потому что из машины на мороз и опять в тепло. Чаем напоишь, Дина согреется, и все пройдет. Зачем делать из этого трагедию? Если нужен повод, чтобы меня вышвырнуть, то не получится. Это наше с Диной личное дело — видеться или нет, сами как-нибудь разберемся. Хватит обращаться с ней как с маленькой!

Ляна кричать не стала, только губы скривила.

— Спелись, — утвердительно, — нашел себе игрушку. Все дружно делают из меня тирана? Отлично! И никому в голову не приходит, что это в принципе ненормально? Замечательно! Продолжайте в том же духе. Да здравствует разврат!

— При чем здесь разврат? ЧТО ненормально?!

— ВСЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ МЕЖДУ ВАМИ! С самого начала. Вот скажи, — Ляна повернулась к сестре, — ты хочешь и дальше с ним встречаться?

Динка кивнула, не поднимая глаз. Олег заметил, что она беспокойно теребит пуговицы так и не расстегнутого пальто, помог ей раздеться и разуться под убийственным взглядом Ляны.

— Пошли чай пить.

Ляна преградила ему дорогу. Олег глубоко вздохнул и заставил себя терпеливо улыбнуться.

— Зачем тебе Динка, Дубровин? Скажи при нас, при всех, чтобы вопросов больше не возникало.

— Трудно быть параноиком, Ляна? Нравится она мне! Нра-вит-ся!

— Как женщина? — ядовито уточнила эта бестия.

— Как человек! Что, нельзя?

— Еще скажи, что вы дружите! И мысли у тебя сугубо платонические.

— Ляна, рот закрой, — бабушка кивнула на побелевшую Динку.

— Нет, баб Надь. Кое-кто тут с пеной у рта доказывал, что Динка взрослая. Пускай знает, что ее ждет. Учти, Дубровин, если ты ее хоть пальцем тронешь, если она, не дай бог, от тебя залетит…

— Хватит! — взвыла вдруг Дина. — Перестаньте! Не надо меня делить! Что я вам сделала? Зачем вы так… так… За что вы так?

Она смотрела не на сестру, не на бабушку — на Олега. Смотрела в упор, блестящими от слез глазами. Мутными от страха и отчаяния. Тогда Дубровин еще не знал, что Дина смотрит не отрываясь только в одном случае: когда душевная боль заглушает физическую. Когда эта душевная боль сильнее той, что от чужого взгляда.

«Почему ты не прекратишь это? — кричали Динкины глаза. — Ссориться неправильно и плохо. Я же тебе поверила. Зачем ты так?»

Да, Александра Тарасовна, по сравнению с тем, что он чувствовал тогда, ваши плевки — так, ласковые поглаживания. А тогда его будто изнутри полосовали.

Не верил Олег во всю эту чушь про «зеркало души». Пока на него не посмотрела Дина Кудряшова. Своими невозможными серыми глазами.

Когда Динка, ничего не видя перед собой, кинулась в свою комнату, Олег побежал следом.

Ни он, ни она не знали, что ворваться и все испортить Ляне помешала Надин. Влепила внучке пощечину и сухо плюнула под ноги.

— Знаешь, мне стыдно за себя. Воспитать такую тупицу! Хотела, чтобы он ушел? Поздравляю, теперь он никуда от нее не денется!

Динка забилась в угол. Спрятала лицо в коленях, обняла себя здоровой рукой. Дубровин опустился рядом с ней, но обнять не решился, пускай моральные установки и требовали: обними, утешь. Нельзя трогать Динку сейчас. С чего он это взял? Просто знал, и все. Понимание, которое сильнее любых установок.

— Пожалуйста, не плачь.

— Уходи. Не надо больше, ничего не надо. Я так не хочу.

— Почему? — грустно спросил он. — Все же было хорошо.

— Потому что мне больно, когда тебя обижают. Не смогу так.

Олег решил, что ослышался. Это было нетрудно, учитывая, что говорила Дина больше своим коленям, чем ему.

— Больно, когда обижают? — переспросил он.

— За Ляну больно, за бабушку. За маму с папой больно было, — прогундосила она и заплакала еще горше. — За Паганини, а теперь и за тебя тоже. А вы с Ляной… вот так… Нельзя, Олег! Неправильно.

Внутри как оборвалось что-то. И жарко стало, липко, будто лопнул натянутый слишком туго сосуд, и кровь хлынула во внутренности. Жар и холод. Дубровин утер вспотевший лоб и поежился. Прислонился спиной к холодной стене. Рядом хлюпала носом Динка. Кретин…

Он стащил с кровати одеяло, укутал ее. Динка вздрогнула: холодное.

— Надо к батарее, — пробормотал Олег, помогая ей перебраться. — Я тебе чаю горячего принесу. Носки. Что там еще… Дин? Дина, я обещаю, я клянусь: мы помиримся с Ляной. Мы не будем ссориться, только не плачь… маленькая моя, не плачь! Ч-черт…

— Не вспоминай его, — прошелестела Динка сквозь слезы. — Грех это.

— Не буду. Прости.

Чай был тот самый, липовый. Очень горячий. Шерстяные носки кололись, пока Дубровин натягивал их на Динку. Обнял ее осторожно, как была, в одеяле — не отстранилась. Спрятала нос в уже знакомом свитере.

Комнату медленно обволакивали зимние сумерки. Дина пригрелась и, кажется, задремала. На кухне негромко переговаривались Ляна с Надин, но вскоре наступила тишина. Нарушали эту тишину только глухое журчание батареи и странные скрежещущие звуки. Сколько Олег ни вертел головой, ни напрягал слух, найти источник этих звуков ему не удавалось. Непонятные звуки и сумерки — не лучшее сочетание. жьжэуу Беспокоит.

— Дина?

— У?

— Что это… скрежещет?

Она завозилась, прислушалась.

— Это Паганини поет. На столе, видишь?

Олег был готов списать все на очередного воображаемого друга, но, приглядевшись, увидел зеленоватый отблеск аквариума.

— Рыба, что ли, шкрябает?

— Поющий сом. Красиво.

— Наверное. Я в рыбьей музыке не разбираюсь, — улыбнулся Дубровин. — А почему я его раньше не слышал?

— Потому что раньше он молчал, — очень «понятно» объяснила Динка.