Белый камень в глубине колодца

2

Нельзя так просто взять и переродиться в другого человека. По мановению ли лакричной палочки, по слезным просьбам, плавно перетекающим в угрозы, или даже по собственному желанию. Неважно, кто из них первым стукнет тебя по лбу. Вредные привычки останутся где-то неподалеку и в самый ответственный момент напомнят о себе.

Вот и Паша, поначалу настроенный весьма решительно, начал оттягивать неизбежное. Сбросив на пол Сониной комнаты защитного цвета рюкзак, устроив у стены коробку с куклой и бегло оглядев местность, Втула ринулся в наступление.

— Втулкин, ты чего? — лукаво усмехнулась Соня ему в губы. Пробежала пальцами по трехдневной щетине, прижалась своим лбом к его. — Мы к ребенку собирались, забыл?

— Знаешь, я тут подумал: к ребенку в таком виде нельзя. Надо бы сначала в душ сходить, побриться, переодеться, все дела…

Паша улыбался, говорил, а сам ненавязчиво подталкивал Соньку к широкой кровати. Эта чертовка на четырех ножках так и манила испытать ее на прочность.

— …А зачем тратить воду только на полезное? Надо уметь совмещать полезное с приятным, пока возможность есть… Короче, давай по-быстрому, а?

Суворова прикрыла глаза. Учитывая, что ее свободная от поглаживания щетины конечность (холодная, блин, конечность!) успела расстегнуть Пашину куртку и вероломно шмыгнуть под свитер, чтобы погреться возле теплого пузика, Сонька явно была бы не против вот так — повалиться и нетерпеливо, царапая друг друга ногтями, путаясь во всех этих джинсах, свитерах и пальто, расстегнув-оголив только самое необходимое…

Однако Сонька, эта жестокая женщина, которую фиг обманешь, сказала:

— Нет, Лаперуз. «По-быстрому» мы с тобой не умеем.

— А мы прямо сейчас и научимся! — Крупные пуговицы на брендовом пальто мадам проворно выскальзывали из своих петель вслед за каждым Пашиным словом.

Суворова поймала его за подбородок.

— У меня другая идея. Давай вечером, но долго?

— Очень долго? — вздохнул Паша, которого не мог сейчас приободрить даже скрытый комплимент от скупой на это дело Софьи.

Ее проницательность портила всю малину.

— А это уж, брульянтовый, только от тебя зависит, — поддела его Чингачгук. — Мне ночью всё равно не спать. Кто-то же должен составить схемы нашего дальнейшего взаимодействия. Как раз совмещу… полезное с приятным. Что скажешь?

— Звучит заманчиво. Ловлю тебя на слове. — Он чмокнул ее аккурат промеж глаз, зная, что для Сони это всегда случается неожиданно. — Только не жалуйся потом.

Втула забросил на плечо рюкзак, в котором скорбно шуршали и постукивали его личные предметы первой необходимости.

В запасе оставался еще один, последний, шанс отдышаться и помедитировать в гордом одиночестве. «Короте́нько, минут на сорок».

— Я в душ. Не провожай, сам найду. Значит, помыться, побриться…

— Паша?

Втула обернулся на полушаге.

«Вот и серьезные разговоры подъехали», — подумал он, стараясь заранее сыпануть в эту мысль побольше кислоты. Но кисло подумать не получилось.

Сонька Константиновна Суворова, в девичестве Рязанская, сидела на краю кровати — растрепанная, порозовевшая, в расстегнутом пальто — и смотрела на него в упор. Боясь ляпнуть не то. Боясь пережать или, наоборот, дать слабину. Боясь, что ошиблась, когда притащила блудного попугая сюда. Боясь… потерять его? Пашу Втулкина, который даже не Втулкин. По паспорту у него другая фамилия, пресная и неинтересная, без огонька.

— Да, мадам? — Он вопросительно шевельнул бровями, показывая, что готов внимать.

Но Сонька Константиновна, видимо, подумала и решила, что они всё друг другу сказали.

— Ванная по коридору направо, самая крайняя дверь.

— Благодарствую. — Паша подошел к двери и потрогал ручку. — Что-нибудь еще?

— Мыло и полотенца в шкафу. Бери любые.

Сложная Сонька, всё у тебя не как у людей.

— Я боюсь, Чингачгук.

— Чего? — не поняла она.

— Да хрен знает, чего. Просто боюсь, и всё. То ли папу твоего, который при Алисе ничего мне не сделает. То ли ребенка, который… Не знаю, — протянул он, — но боюсь.

Один разве что всеведущий овощ мог знать, чего именно ждал Втула от своего нотариуса после этой реплики. Ласкового поглаживания по лысине, причитаний на тему «Как долго я тебя искала»? Заверений, что всё будет хорошо? Призыва «не ссать»?

— Я тоже боюсь, — призналась Соня. — Можем бояться вместе.

— А ты-то чего боишься? Тебя здесь никто не слопает, а я…

— Лаперуз, не строй из себя злобную пирамидку. Иди уже, — махнула рукой Соня, — в душ. Вернешься чистый-шелковистый, а там посмотрим. Ты, главное…

Паша усиленно напоминал себе, что его вроде как любят.

— Что «главное»?

— Просто приди к ней сегодня. Можешь подарить куклу или ничего не дарить, деньги я тебе верну. Просто приди и… не уходи молчком. Это несложно, правда?

Начала за здравие, а закончила, как обычно, с вызовом всему Пашиному миру.

Он, наивный раб, искренне верил, что точку невозврата они миновали вместе, пусть не на сладком слове «люблю», но хотя бы в магазине игрушек. А вот хрен там плавал!

— Сложно, — возразил Втула. — Отцом быть вообще сложно, ну, мне так кажется. Взрослые ответственные люди, которые годами к этому идут, и те не всегда выдерживают. А я…

Соня, как когда-то Санька на втором кроватном этаже, ждала продолжения.

— А я безответственный! Но я постараюсь. Чингачгук, не ссы! Всё будет хорошо.

И всё действительно получилось хорошо.

Паша удивился было количеству людей, которые, сидя на диване или лежа на полу в гостиной, увлеченно смотрели диснеевский мультфильм. Но потом Алиса почувствовала свою маму — по шагам? по запаху? — и устремилась к ней. Все обернулись, и инкогнито пришлось раскрыть раньше времени.

Суворова не растерялась, начала заранее заготовленное: «Посмотрите, кого я вам привела…», одной рукой придерживая за локоть Пашу (тот выдавил-таки из себя «здрасьте» и теперь пытался улыбаться естественно), а другой — показывая «иди сюда, иди» растерявшейся Алисе. Девочка замерла на полпути, не зная, как ей поступить.

Куклу Розу они в последний момент решили оставить за дверью. Да еще гостиная, зараза, была огромная, как футбольное поле сборной бешеных ежиков!

Так и стояли, пока не сошли на «нет» Сонины уверенные движения рукой и излишне бодрое «посмотрите». Рязанский, незнакомая молодая блондинка рядом с ним и серьезный темноглазый мальчик (первая мысль, мелькнувшая у Паши по этому поводу, была, как ни странно: «Путана Ангелина, кого еще она успела усыновить без меня?!») — все стояли, молчали и ждали решения Алисы, понимая, что до этого решения любые реакции будут лишними. Дохлую кошку с облезшим хвостом не собирался есть никто.

Тогда Втула не придумал ничего лучше, чем опуститься на колени, оказавшись вровень с маленькой Алисой, и неуклюже протянуть к ней руки.

Убрав наконец с лица эту фальшивую резиновую улыбку. Ни на что особо не надеясь. Просто от безысходности!

Однако это сработало. Их Морковка с глазами Бэмби, чуть не споткнувшись по пути, в мгновение ока очутилась рядом. Стиснула его обеими руками, изо всех сил.

— Ты где был? — зашептала истинная дочь Софьи Константиновны. — Мы переживали!

Она по-прежнему забавно картавила, пахла шоколадом и тепло пыхтела прямо в ухо.

— Заблудился немного, Алиска, — пробормотал тронутый Втула, обнимая ее, тоже крепко, но боясь с непривычки не рассчитать силу и сделать больно. — Шел-шел, шел… и пришел.

Алиса разжала объятия, нашла глазами маму, успокоилась и придирчиво пощупала Пашину лысину, проверяя, не наросло ли на ней чего-нибудь лишнего.

В отличие от Соньки, девочка считала, что лысая голова — это очень удобно, и как-то раз заявила, что обязательно сделает себе такую же, прямо завтра. Потому что, во-первых, удобно, а во-вторых, про «рыжую-бесстыжую» и «рыжего-конопатого» любой дурак знает, а к «лысой» обидную рифму так просто не подберешь!

Втула, готовый сейчас, будто джинн из волшебной лампы, исполнить любое желание, ждал, когда его спросят про подарок. Мол, принес или нет? Новый год же, все дела…

— Ты меня больше не бросишь?

Всемогущий джинн обернулся Винни-Пухом и предательски застрял в горле. У Паши каким-то чудом получилось «угукнуть».

— Честное папино? — Голосок Алисы жалобно дрогнул.

— Честное папино, — пообещал Втула. И ляпнул: — Мамой клянусь.