Белый камень в глубине колодца

***

Жизнь проносится перед глазами не только в момент, когда летишь головой вниз с крыши или ложишься отдохнуть на рельсы, но и когда ты сам пролистываешь ее в надежде понять: с какого момента все пошло не так? Кто-то листает медленно и со вкусом, кто-то торопливо шуршит пальцем по целой стопке пожелтевших страниц, и все же… Каждый упорно ищет виноватого: человека, обстоятельство или высшую силу, это обстоятельство направившую. Но мало кому приходит в голову отложить книгу и достать зеркало.

Нина хотела выйти замуж за принца. Пожалуйста! У ее венценосного пусть и нет за душой дворца и кареты, зато хватило смелости взять в жены тетку с годовалым ребенком. Не каждый бы на такое решился. Татьяна, рассказывая об этом, едва ли не упивалась своим триумфом. Не тыкала пальцем, но Володя практически видел этот обвиняющий палец, нацеленный ему промеж глаз. Как будто это он виноват, что не ушел! Как будто он обязан все и про всех знать! А ведь он, Дубровин, если не брать в расчет сиюминутные пацанские «хотелки», всего лишь хотел, чтобы рядом была любящая женщина! Почему всех вокруг любят, а его нет? Разве любить своего мужа — это не прямая женская обязанность? Он же любил Таню… А теперь что, выходит, нет?

Воспоминания из глубин памяти лезли, как назло, самые гадкие. Сплошные упущенные возможности, лживые слова, косые взгляды, которые чувствуешь кожей… Он ведь все делал, все, чтобы они ни в чем не нуждались! Говорил с ней, а она молчала. Строила козни за спиной, плела интриги на пару с Рязанским. Изменяла — с ним же. Когда Володя однажды попытался упрекнуть ее в этом, жена уставилась на него дикими глазами и только не покрутила пальцем у виска.

Можно подумать, он изменял ей ради удовольствия! Он, если разобраться, вообще Татьяне не изменял: думал о ней постоянно, и сравнения выходили в ее пользу. Разве измена — это поступательные телодвижения, голимый секс, который не затрагивает ни голову, ни душу? Люди не животные, в конце концов. Измена — это когда твой человек тебя не устраивает и ты ищешь себе нового. Когда хихикаешь на пару с любовником над глупостью нелюбимого. Шпионишь, вынюхиваешь, продолжая при этом строить глазки и целовать в щечку. Вот это — измена!

Нина… Ему было с ней хорошо, но он не любил ее. Как и в случае с остальными, сравнение выходило в пользу любимой, но не любящей Татьяны. Володе и в голову бы не пришло оставить свою семью ради любовницы. Только вот сын… младший сын…

Владимир Алексеевич упорно гнал от себя мысли об Олеге. Старший сын (как же непривычно думать о нем так!) был зеркалом, отражавшим, как и любое другое зеркало, всю нелицеприятную правду о том, кто в него смотрелся. Само его существование — те самые торчащие уши, шило в мешке, которого не утаишь. Рентген-аппарат для их внешне благополучной семейной жизни. Насмешка судьбы.

Нет, Олега Володя ни в чем не обвинял. Даже гордился им немного и отцовских заслуг себе не приписывал. Было время, когда он почти ненавидел его, воспринимал возмужавшего сына исключительно как множитель своих промахов, а любые его успехи — как издевательство над планами на будущее, как чью-то злую шутку. Неудивительно, что иногда огорчение на лице Олега доставляло ему какую-то жестокую, извращенную радость. Когда же сын бросил попытки угодить родителю и завоевать его любовь, перестал быть тем, кем на самом деле не являлся, стало только хуже: цемент окончательно застыл, и что-то вылепить из него уже не представлялось возможным.

Если бы не Татьяна, видевшая в единственном ребенке смысл жизни… и отголоски собственного прошлого, наверняка…

Ну конечно, женщинам ведь все равно, кто отец, — матерями они от этого быть не перестают! Таня не смогла разделить свою любовь поровну. Она души не чаяла в сыне, а мужа, который ей этого сына дал, просто терпела рядом с собой. Может, именно поэтому Дубровин, когда семейный бизнес накрылся медным тазом и пришла пора обратить внимание на мир вокруг, начал искать в этом мире и людях только недостатки? Конкуренты не перестали быть конкурентами, только поле боя стало масштабнее. Он продолжал гоняться за призраками, лишь бы не чувствовать себя сломанной куклой в жизненной помойке, но так никого и не догнал. Только испортил все.

Ради чего жил? Чего добился? Кому нужен теперь, когда всеми силами отталкивал от себя всех, кого только можно, и добился-таки своего? И неважно, что Татьяна поступила подло, утаив от него правду о Димке. Ее вина лишь в этом поганом гадючьем хладнокровии.

Нет смысла врать себе: он не был нужен Нине и восемь, и двадцать лет назад. Ничего бы не изменилось. Пора признать, что Нина его банально использовала.

Олег… Олег мог бы выбрать нормальную жену, и все бы у них пристроилось. Жениться на дуре — все равно что публично признаться в собственном мужском бессилии. Мол, другая бы не клюнула, а этой все равно некуда идти. Чем ему Ларка не угодила? Обычная здоровая баба, родила бы ему нормального ребенка, но нет! Этот баран встал в позу. Какая разница, от кого у нее ребенок? Не от крокодила же… Но нет, Олегу надо было выпендриться!

Не понимает он сына, да и понимал ли когда-нибудь? Никакого ведь удовольствия от такой жены, сплошные запреты и головная боль, а этот мазохист светится от счастья, как лампочка Ильича. Правда, они с сентября толком не виделись. Кто знает, может, что-то и поменялось…

Погруженный в свои невеселые мысли, Владимир Алексеевич брел к трамвайной остановке и, когда ему посигналили, даже подпрыгнул от неожиданности. Сердце зашлось испуганно и жарко, будто ему и без того мало испарины на лбу. Уже по тротуару не дают пройти, уроды… Володя раздраженно повернул голову, чтобы споткнуться взглядом о знакомую мордастую «Тойоту». Мысли заметались, и вместо радости (хотя бы от того, что не придется мерзнуть на остановке в ожидании трамвая) он испытал острый приступ паранойи вкупе с досадой. Спрашивается, что здесь забыл Олег?

— Привет. Все в порядке? — Сын, напротив, был вполне рад его встретить. Крутил в пальцах телефон, который гнусавым механическим голосом приказывал Олегу «через девяносто метров повернуть направо». — Слушай, еле нашел тебя! Доверился этому Сусанину…

— Что ты здесь делаешь? — хмуро перебил его Володя, прочистив горло.

Улыбка Олега увяла. Он бросил уже бесполезного «Сусанина» на заднее сиденье, выключил радио и открыл пассажирскую дверь.

— Встречный вопрос, кстати. Мама попросила забрать тебя по этому адресу. Садись.

Володя уставился себе под ноги и пристыженно проворчал:

— Мог бы и не переться в такую даль. Я прекрасно доеду на трамвае.

— Бать, не ломай комедию. — Олег устало потер переносицу. — Мне еще в магазин надо, потом тебя завозить. Поехали уже.

Всю дорогу Владимир Алексеевич искоса поглядывал на сына. Тот вел машину аккуратно, но совсем в другой манере, нежели сам Володя — отстраненнее, что ли. Вздыхал, если где-то впереди намечалась пробка, но был чужд здоровой пробочной истерии. Периодически тыкал в кнопки магнитолы, меняя радиостанции, и, хмуря брови, думал о чем-то своем. Казалось, теперь Олег Дубровин постоянно над чем-то размышляет, решая в уме проблемы как минимум государственной важности.

А вот маленькую иконку на приборной панели Володя раньше не замечал. Или раньше ее не было? Неужто в религию ударился…

— Ты что, и машину покрестил? — не подумав, ляпнул Володя.

— Освятил, — мягко поправил Олег. — Да, в октябре еще. После венчания.

В понимании Володи, это был уже перебор, однако влезать со своим мнением он не стал. Как и в прошлый раз, когда Татьяна эту идею с венчанием одобрила, а он счел блажью.

— Вы… это, дома отмечать будете? Мать ужин собиралась готовить. Может, вы к нам?..

Олег замялся, сжал пальцы на руле, но ответил прямо:

— Нет, па, извини. Дина у вас, помогает маме с ужином, но я ее сразу заберу, поедем спокойно домой. Не надо сейчас ее нервировать…

— Ну да, вечно же я во всем виноват, только вы у нас святые!

— Не передергивай, — напряженно попросил Олег. — Я понимаю, что ты от Дины не в восторге, и даже знаю почему, но бочку на нее катить не дам, ясно?

— Да куда уж яснее…

Володя отвернулся к окну. Они как раз проезжали мимо центральной городской площади и огромной елки, украшенной до простого безвкусно, но ярко.

— Почему она? — тихо спросил Володя. — Только, пожалуйста, про любовь отцу не заливай.

— А почему именно мама?

— Можно подумать, ты не в курсе, почему мама.

— Просто, задавая тупой вопрос, — холодно откликнулся Олег, — надо быть готовым получить на него тупой ответ. Так что давай не будем портить друг другу настроение.

Владимир Алексеевич комкал в руке пачку влажных салфеток, которую нашарил под сиденьем. Щеки горели, во рту было горько, как от взбесившейся желчи. Вопрос «почему» он впервые задавал с искренним стремлением понять, а вовсе не затем, чтобы докопаться до сына. Хотя ожидать другой реакции было глупо: Олег и так послал его с максимальной вежливостью.

Однако внезапно возникшее желание приблизиться к чужой жизни, узнать о родном сыне что-то, чего он не знал — или все-таки не врать себе и узнать хоть что-нибудь, — было настолько сильным, что Володя не выдержал и попробовал снова:

— Она… в смысле Дина твоя где-нибудь работала? Образование у нее есть?

— В библиотеке библиотекарем. Неполное среднее, — буркнул Олег.

— В смысле колледж какой-то? Библиотекарский?

— В смысле девять классов средней школы.

Володя мысленно чертыхнулся.

— А ты… у вас есть общие увлечения?

Олег недоверчиво хмыкнул и включил левый «поворотник».

— Иногда она разрешает мне покормить рыбок в аквариуме.

Володя чувствовал, что над ним издеваются, но сын больше не делал попыток его послать, и вопросы продолжились. Чаще всего — откровенно дурацкие, из тех, что неуверенные родители задают девушкам любимого чада при первом знакомстве. На некоторые вопросы Олег честно отвечал, что это слишком личное, но чаще отшучивался и косился на отца с веселым недоумением: с чего вдруг такое любопытство?

А Владимир Алексеевич переваривал информацию и тоже недоумевал: неужели в ненормальной девице, помимо щенячьих повадок и граничащей с тупостью наивности, есть что-то нормальное? Заметно же, что Олег в розовых облаках не витает — видит, с чем у них проблемы и где эти проблемы могут возникнуть. В скупых ответах проскальзывала нежность, насколько Володя мог судить об этом чувстве. На грани умиления взрослого к ребенку нежность и одновременно — уже совсем не детская и не наивная любовь. О придурочных так не говорят.

— Бать, у тебя точно все хорошо? Ты какой-то подозрительный.

— Все нормально, — отрезал Володя, махнув рукой, чтобы его не сбивали с мысли.

Этот обмен репликами с огромной натяжкой можно было назвать разговором, но все же, вместе выбираясь из машины напротив супермаркета, отец и сын были гораздо ближе, чем еще сегодня с утра.

Пока Владимир Алексеевич бесцельно бродил между полупустых в праздничный вечер полок, более искушенный и натренированный Олег, вооружившись списком, двигался по проторенному маршруту. Некоторые продукты он брал строго определенной марки и, если вдруг этой марки не было, долго думал: рискнуть и взять другую или все-таки не брать. Перерыл всю глянцевую макулатуру в поисках какого-то бабского журнала, не нашел и заметно огорчился. Зато пачку салфеток с новогодним рисунком сунул в корзину практически не глядя, пусть для этого и пришлось возвращаться от кассы через весь зал.