Белый камень в глубине колодца

— Рубашку, — полувопросительно сказала Ляна. — Видимо, папа очень плохо искал.

Дубровин проследил за ее взглядом и вздохнул. Оставалось надеяться, что Наташа еще не совсем понимает разницу между рубашкой и майкой, а то так нагло обманывать ребенка нехорошо.

--

В детском отделе на Олега накатывали воспоминания. Он снимал Наташу с тележки и, пока она шагала рядом, трогая только то, что можно, и ища знакомые предметы из списка, вспоминал, не на секунду впрочем не упуская дочь из виду. Теперь уже трудно представить, что когда-то не так давно их с женой было только двое. Что никто не семенил рядом, не дергал за штанину и не задавал вопросы. А тогда…

Наталья Олеговна попросилась на свет рано утром, четырнадцатого февраля, почти за неделю до предполагаемой даты родов.

Олег проснулся резко, как от удара. Жена на позднем сроке часто его пинала, продолжая при этом спокойно спать.

Однако на этот раз Динки рядом не было. Ее подушка смята, а Динки нет.

Дубровин подождал жену минут пять и отправился на поиски. Динка нашлась в ванной. Не потрудившись включить свет, она стояла, держась напряженными руками за бортик и тихонько вздыхая. Даже не постанывая — просто вздыхая, как от огорчения. Только живот у нее стал как будто меньше… И полы почему-то были мокрые…

Его хватило на полузадушенное от страха «Дин?», ее — на тоненький жалобный писк.

Она так и не закричала во время родов. Мучилась несколько бесконечных часов, стонала, цепляясь за руки мужа, а не закричала. Она сильная, Динка. Гораздо сильнее него.

От ее боли и ужаса на стенку лезть хотелось. Оттянуть на себя хотя бы часть груза, лишь бы Динке стало легче. Олег понимал, что, несмотря на всю моральную и теоретическую подготовку, он больше мешал. Но бросить жену не мог. Делал всё, как велели: помогал правильно дышать, гладил по голове, нес всякий бред, чтобы Динка хоть немного отвлеклась и не тужилась, пока не придет врач и не разрешит. Предродовая эта — чем-то сродни пыточной! Только когда Динка начала беззвучно плакать, им сказали, что можно переходить на следующий уровень. За что женщинам такие страдания? Дубровин к тому времени весь белый свет ненавидел за подобную несправедливость. В сердцах рявкнул кому-то: «Да прооперируйте ее уже!», но на него тоже рявкнули, и дурдом, только более жестокий и кровавый, продолжился в родовом зале.

Оказалось, что подготовиться к этому нельзя. Никак. Однако к концу процесса, когда жена всё же завыла, Олег неожиданно собрался. Отругал себя мысленно. Ей помощь нужна, а не паника. Она не умирает, всё идет нормально. Надо просто перетерпеть. Надо перетерпеть, родная. Всё будет хорошо. Всё будет… Да твою мать, это когда-нибудь закончится?!

Она цеплялась за мужа, как за спасательный круг. Пропахала ногтями руку до крови. Капля в общем море. В какой-то момент пришлось повторять за бандой в белых масках то, что они говорили Динке. Их она не слышала и не понимала. Только его — слышала.

Закончилось всё как-то внезапно. На предложение перерезать пуповину Дубровин только отмахнулся: вам надо — вы и режьте. О ребенке он в тот момент вообще не думал. Догадался, что раз Динка дышит, хоть и тяжело, с присвистом, но не кричит и не стонет, значит, закончилось… Голоса медработников давно слились в один нудный гул. Кругом — сплошное белое море, зеленые балахоны по локоть в крови, и вроде бы аммиаком пахнуло. Нашатырь? Он что, в обморок собрался? Не-е надо.

А потом, совсем как в кино, родильный зал содрогнулся от возмущенного детского вопля. Олег, будто в трансе, подумал, что их обманули: девочки так не орут.

Но когда подошел, когда увидел ее — маленькую, красную, размером не больше кошки, всю в крови и какой-то странной белесой слизи, голосящую изо всех своих младенческих сил (ей ведь тоже было страшно)… Плакал он. И смеялся. Динка тоже плакала. Все вместе рыдали, втроем. Дочь в их компании самой сдержанной оказалась — успокоилась, заворчала, пока ей грудь в рот не сунули.

Она и впрямь была маленькой принцессой: ростом всего сорок пять сантиметров и весом в два восемьсот. Легко умещалась на Олеговом предплечье. Кроха. Это сейчас он начал забывать, а тогда все-все ее Апгары и прочие детские цифры назубок помнил.

Измученная Динка смотрела на дочь, недоверчиво прикасалась к ней и слабо всхлипывала на одной ноте. Ребенка на маму не глядела. Для нее нашлось занятие поинтереснее, да и мир вокруг вовсе не казался дружелюбным. Тогда Динка посмотрела на мужа блестящими глазами, будто хотела сказать: веришь? Вот она, наша девочка — веришь?

Наверное, в такие моменты нужно что-то говорить. Признаваться в любви. Благодарить. Клясться… Олег не сумел бы сказать ни слова даже под пистолетом. Он обнимал жену, накрыв своей ладонью ее прозрачную кисть, которая в защитном жесте согревала дочку, и молча верил.

--

Набегавшись, Наташа попросилась обратно в тележку. Как это обычно бывало, на пересечении «молочки» с «колбасами». Отец и дочь давно выбрали себе удобный маршрут и не сбивались с него. Так практически нереально что-то забыть.

Наташку порой уносили в сторону какие-то неведомые, но перспективные знакомства, и тогда Олег спокойно разворачивал тележку и шел следом. Одернуть ребенка всегда легче, чем объяснить, почему дома не нужен второй чайник, пусть даже такой красивый: пузатый, красный в белую крапинку, похожий на мухомор. Или что папа пока не может купить большую говорящую куклу, а вот на день рождения — обязательно.

Наташка расстраивалась, но махала красивому чайнику или говорящей кукле «пока-пока» и шла дальше. Знала: папа обманывать не будет, а впереди их ждут диски с мультиками. И раскраски с принцессами, и альбомы, в которых можно рисовать толстыми фломастерами вместе с мамой. Или можно попытать счастье и попросить во-о-он те длинные бусики. Эти? Да-да-да! Папа немного удивляется, но обещает, что они вместе смастерят такие же бусики дома. Бельевые прищепки у них есть, а подходящую веревку всегда можно найти. На самом деле, мамина фантазия зайдет еще дальше, и кроме бусиков Наташке смастерят из прищепок самую настоящую корону. Но это будет потом.

На Лауру они наткнулись, уже собираясь на кассу. Точнее, это Лаура наткнулась на них. Потому что сам Олег, вспоминая, просила мать сегодня цикорий или нет, ее бы не заметил.

— Какие люди! Привет, Дубровин.

Ему повезло, что цикорий продавали в упаковках, а не в стекле. Спокойно реагировать на бесшумное подкрадывание сзади Олег по-прежнему не мог — всё равно взмокала спина, где-то под ребрами начинало болезненно дергать, а горло перехватывало спазмом. На долю секунды, но перед глазами успевало пронестись многое.

Ситуацию спасла Наташка, которая, как и любая принцесса своего маленького королевства, застенчивостью не страдала.

— Какая тетя! — невинно сказала она, выглядывая из-за папы. — Пйивет!

Лаура захлопала глазами, но быстро опомнилась.

— Приве-ет! Тебя как зовут, чудо?

— Наташа. — Девочка первой протянула руку.

Видела, как здоровается с взрослыми папа и Ляна иногда. Звук «ш» у нее немножко посвистывал.

— Очень приятно, царь, — тихо, чтобы не услышала дочь, буркнул Олег. — Привет, Лар.

Манукян практически не изменилась, разве что поправилась слегка. Линия подбородка стала мягче, движения — более плавными, но ей это даже шло. А в остальном всё та же яркая, броская, благоухающая парфюмом Лаура Давидовна, отутюженная до последнего шовчика на блузке и идеальная до кончиков ногтей. Свою светлую ветровку она небрежно перекинула через локоть. Олег почему-то хорошо помнил эту ее ветровку, но почему именно эту — забыл.

— А я смотрю — стоишь, кофе выбираешь. Думаю, ты это? Или не ты? — тараторила Лаура, разворачивая свою тележку.

Поправила волосы, не преминув снять тонкую, больше для кокетства, чем для тепла перчатку и блеснуть кольцом на безымянном пальце.

Но Олег, вопреки ее надеждам, глядя на это кольцо, не испытывал ничего, кроме облегчения. Он, бывало, вспоминал Лауру — нечасто, но всё же, — гадал, как она там, а хлебнув всех радостей отцовства, испытывал совершенно иррациональное чувство вины. Понимал, что по всем срокам «пролетает» и что Ларкин ребенок не может быть его. Знал, что дружная армянская семья во главе с пусть строгим, но справедливым папой Додиком непутевую Ларку в любом случае не бросит, но… На душе всё равно было тухловато.

Он рассказал об этом старой Надин. Изначально не собирался, но заехал в гости, и как-то само собой получилось.

Теща выслушала, поцокала языком, сказала только: «Тю, вот дурная голова, два уха! Но Динке повезло», — и сунула Олегу кулек пирожков.

— Каждый раз мимо твоего дома проезжаю, и хочется зайти, но как-то неудобно. Знаю, что ты не… — Лаура кашлянула. — Э-э… Я, правда, рада за тебя. Не ожидала вот так встретиться, хоть люди и говорят, что Земля круглая. Сколько мы с тобой не виделись, Олежек, года четыре уже? Как быстро время летит…

Олег догадывался, что и его оценивают. Осматривают со всех сторон, ощупывают, чисто по-женски прикидывают варианты развития событий. И не удержался от улыбки.

— Да, время летит, — согласился он. — Я тоже рад тебя видеть, Лар. Как сама? Как дети?

Теплая, неожиданно добрая улыбка Олега, его ответ и встречный вопрос обескуражили Лауру не меньше, чем ребенок в тележке.

Наталья Олеговна меж тем, будто утратив всякий интерес к «тете», листала новую раскраску. Да только Дубровин знал: их внимательно «пишут». Поймут, может, и не всё, но повод для подколов родной тетке обеспечат железно.

— Дети? — переспросила Лаура. — А, всё отлично. Дочь, Марина. Почти четыре года. Хотя ты, наверное, помнишь… Ой, вот я дура! — Она шутливо шлепнула себя по губам, чтобы скрыть неловкость. — А вам сколько годиков, Наталья Олеговна? Смотрю, большие уже. В садик ходите? Мы в среднюю группу перешли…

Наташа подняла голову, веско ответила: «Тйи годика», — и вернулась к раскраске. Красивое лицо Лауры стало несчастным, но лишь на мгновение — как тень по лицу прошла, и снова все бодры, веселы, готовы к труду и обороне. Прежний Дубровин и не заметил бы такую мелочь. Теперешний насторожился.

— У тебя точно всё в порядке?

Манукян (или уже не Манукян?) странно посмотрела на него, но улыбнулась, кивнула.

— Точно. Спасибо, что спросил.

Наташа нетерпеливо дернула отца за майку, привлекая внимание.

— К маме хочу, — заявила она. — Домой!

— Сейчас поедем, солнышко… Лар, я номер не менял. Если вдруг что, звони. Чем смогу.

Лаура вытянулась лицом, покосилась на недовольную девочку и прошептала:

— Дубровин, кто эта великая женщина и чем она тебя кормит? Или спинку чешет по особой траектории? Можно записаться к ней на мастер-класс? Уже поздно, конечно, но в жизни всё пригодится. Я тоже хочу так уметь!

— Уметь что? — растерялся Олег.

— Перевоспитывать неперевоспитуемое! Серьезно, как?! Как она это сделала?

Дубровин пожал плечами и перевел тему:

— Тебе помочь с пакетами?

Лаура посмотрела на свою полупустую тележку.

— Не надо. Я с мужем. Ходит где-то там, ищет влажные салфетки с ароматом гладиолуса. — Она дернула рукой в неопределенном направлении, поправила волосы, улыбнулась. — Пойду тоже искать. Рада была повидаться, Олег. Жене привет передавай. Наташа, пока!