Белый камень в глубине колодца

В отношении Паши она давно усвоила простую истину: его нельзя сажать на цепь, ограничивая свободу полета, но отпускать слишком далеко тоже нельзя. Пока Лаперуз чувствует себя свободным и в то же время незаменимым человеком, в их совместной жизни будут царить гармония и относительный покой.

Почему «относительный»? Ввиду несовместимости понятий «Паша» и «абсолютный».

А вот знаменитую швейную машинку-разлучницу Соня в шкаф так и не заперла. Втула почесал в затылке, подумал-подумал, на педальку понажимал и в один прекрасный день без напоминаний и шантажа отволок машинку в мастерскую. Аргументировал это тем, что муза не волк, дрессировке поддается, а их «недетское время» и так не резиновое, грех тратить его попусту. Софья поверила. Научившись однажды воспринимать Пашу всерьез, она теперь училась ему доверять. Как это положено делать, полностью и от души.

Поиск компромиссов — дело тонкое, покруче любого творческого поиска. Они искали вместе, не всегда удачно. Чаще, особенно поначалу — наоборот, неудачно, доходя чуть ли не до крайностей. Никто не желал сдаваться без боя. Тогда в игру вступало другое полезное умение: говорить друг с другом. И слышать.

Мирились в итоге бурно. Каждый делал для себя выводы, отмечал на карте расстановку граблей. Маленький шажок вперед и потом два назад…

Нет, не «назад». Раз уж сегодня сдвинуться в нужную сторону не получилось, надо приложить все усилия и остаться на месте. Не потерять то, что уже достигнуто немалым трудом. Остыть, переждать, взглянуть со стороны. И пробовать двигаться дальше, зная: если ты вдруг оступишься, тебя поймают.

Когда-то Соня всерьез думала, что потерять и снова обрести вполне достаточно, чтобы больше не ссориться, уйти под ручку в закат и жить до конца своих дней в сплошном мармеладе. Оказалось, что недостаточно. Сплошного мармелада почему-то не завезли, разве что вечерком позвонить Лаперузу и озаботить поисками его. «Только чтобы обязательно сплошной мармелад. Сплош-ной мар-ме-лад… Ой, лучше запиши!»

Зато с ним весело. И громко. И… любит она Пашу. По-настоящему. Уже не представляет, что раньше его не было рядом. Правда, не было? Ерунда, он всегда был!

Втула не гнется под ее желания, как делал когда-то Суворов. «Лишь бы тебе нравилось, дорогая. Лишь бы тебе было удобно, моя прелесть. Пусть тебе будет хорошо, любимая. А я негордый, солнышко, я потерплю». Нет, Втула не гнется, хотя подстраиваться, когда ему это выгодно, умеет в совершенстве. Паша ухитряется извернуть всё так, чтобы желания становились общими. На худой конец, берет и выворачивает наизнанку, для верности прострачивая «зигзагом», чтобы не развернулось обратно.

Уж насколько Софья считала себя упрямой, но, видимо, Пашину колыбельку нежно покачивали рогами все мимо пробегающие стада баранов 939e00. Поэтому представить его реакцию на грядущие перемены практически нереально.

Они не планировали, в этом-то и кроется основная проблема. Сонька только-только собиралась заводить разговор, что, мол, неплохо бы… Часики тикают, ей уже тридцать, да и Алиска все чаще, по поводу и без, рассказывает про одноклассницу Машу, у которой недавно родился братик.

Кстати, отвечать на законный вопрос дочери «А как вообще рождаются дети?» неожиданно взялся отец-героин. Вызвался сам и на удивление толково все объяснил и рассказал. Алиса поняла, а Соня даже заслушалась, правда, в процессе разок ухитрилась выронить в раковину чистую тарелку. Намекнула ему потом на нераскрытые педагогические таланты, но Втула только рукой махнул. Соня ждала занятной, «очень правдивой» байки на эту тему. Не дождалась.

Отношение Павла Андреевича Втулкина, по паспорту Тищенко, к потомству было познаваемым, но не познанным, а процесс познания — бесконечным. Всё никак у них серьезный разговор на эту тему не заходил. Не было достойного повода.

И вот грянул гром среди ясного неба.

Сонька, которая после первой неудачной беременности регулярно посещала врачей, шла на этот плановый осмотр без задней мысли. Ну, может, пару вопросов интимного толка собиралась задать. По поводу контрацепции — в том числе. Тут-то и выяснилось, что поздно, мамо, пить боржоми. Софье повезло, что она успела слезть с кресла, иначе бы точно свалилась. Или так специально задумано: ты сначала слезаешь, а потом тебе оглашают? Чтобы во избежание.

Мысли в голове прыгали обрывочные и по большей части идиотские, к реальности отношения не имеющие. Отчего-то стало дико жаль нового осеннего пальто цвета фуксии, в которое ей к осени теперь точно не влезть. Пока сидела под дверями УЗИ-кабинета, придерживая пальцами наспиртованные ватки, Софья вдоволь нахихикалась и навздыхалась, но отчасти смирилась с положением вещей. После УЗИ смиряться пришлось заново.

Двойня. Десять, блин, недель. Кто бы что сказал…

Ее ведь даже не тошнило! Разве что по утрам, часиков в шесть, привычно мутило, когда ради перемирия с гастритом приходилось запихивать в себя овсянку. Усталость? Сонливость? Да она хроническая «сова»! Ну, замкнула пару раз ночью, попыталась «открыть» картину вместо двери. Но больше, честное слово, ничего такого. А вы говорите — двойня. Нельзя же так!

Алиса, к счастью, сама попросилась домой, умаялась на танцах. Их начали готовить к московскому конкурсу, поэтому уставшая дочь почти всю дорогу молчала, смотрела мультики на планшете и пила негазированную воду маленькими глоточками. Сонька ее в такие минуты не трогала. Подробности можно было узнать и дома, а теперь и подавно ничего бы в голову не полезло. Места в бедной Сониной голове не осталось, обо всём сразу думалось…

— Мам? — Алиса осторожно тронула ее за плечо. — Тут папка лежит, желтая такая. Ее домой забирать или не надо?

— Забирай, — вздохнула Соня, бессмысленно глядя на болтающуюся под зеркалом бумажную елочку, а потом зачем-то сняла ее и сунула в карман.

Когда она успела переложить папку на заднее сиденье? Как припарковалась? Зачем ей елочка?! Вот что залеты с людьми делают. Караул!

Дома внезапно обнаружился Втулкин в парикмахерских перчатках и фартуке с попугаями. И сырая рыба во всех проекциях. Кое-кому приспичило средь бела дня сварить ухи.

Хотя… Она же сама вчера купила эту рыбу, так внезапно на море захотелось…

— О, здоро́во, девицы мои. — Паша помахал им разделочным ножиком. — Что-то вы сегодня рано.

Соня посмотрела на россыпь окровавленной чешуи, костей и кишок на столе, вдохнула поглубже, сказала: «Я сейчас», — и гордо удалилась в ванную.

Пока она плескалась в раковине, Втула успел убрать все непотребства, забросил рыбу в кастрюлю, открыл окно, чтобы проветрить, а сам преспокойно пил чай. Аккуратно нарезанные овощи дожидались своего часа на досточках и тарелках. Сонька так не умела. Увлекшись правильным помешиванием бульона по часовой стрелке или подсчетом картошки, она обычно спохватывалась и резала всё в последний момент, когда на плите уже кипело и подгорало.

— Макароны я разогрел. Алиса сказала, что неголодная, поест потом, — по-хозяйски отчитался Паша.

И добавил укоризненно:

— Укатали дитя совсем, маменька. Ни стыда, ни совести.

— Ей нравится, — привычно возразила Соня, стараясь не дышать слишком глубоко. — А ты что здесь делаешь, Лаперуз?

— Хороший вопрос, — оценил Втула. — Я здесь как бы живу. Никого не трогаю, рыбу расчленяю, а то в холодильнике одни макароны, и те без мяса… Если серьезно, что-то вдруг, знаешь, так домой захотелось. Соскучился, наверное, по родным пенатам. Шел-шел и пришел. Чаю хочешь, душа моя утомленная?

— Давай, — благодарно кивнула Соня, не расслышав и половины. — Спасибо.

Втула потянулся к сушилке за чистой кружкой. Софья взяла из вазочки печенье (машинку из дома переселили, но Пашина привычка чем-то хрустеть меж делом оставалась), подумала и положила обратно. Зато чашку с негорячим чаем осушила практически мгновенно, обгрызя цедру с толстого кружка лимона.

— Как дела? — закинула она удочку.

Разговор надо было с чего-то начинать.

— Нормально. А у тебя?

— Да тоже ничего. — Сонька мысленно прокляла свою невыразительность.

Женщина-скала. У других, не особо напрягаясь, всё по трепету ресниц и тоскливому взгляду можно прочесть, а у нее даже голос не дрогнул.

Значит, будет голая правда.

— Ну и хорошо. — Ничего не подозревающий Втула захрустел печеньем.

И где ты есть, пресловутое понимание с полувздоха?! У Паши вон на лице написано: через десять минут можно будет солить рыбу, а остальное ему пока параллельно.

«Никогда не смешите человека, который жует печеньку, — вспомнила Соня. — Лучше подождите, пока он начнет запивать ее чаем».

Вспомнить-то вспомнила. Но удержаться не смогла:

— Лаперуз, тут такое дело…

Паша махнул рукой, требуя тишины.

— Только не говори, — буркнул он, проглотив, — что ты помяла Котопса.

— Не скажу, — пообещала Соня. — Паш…

На нее уставились с уже неприкрытым подозрением.

— Странно, у тебя такой загадочно-виновато-убивательный вид… Нет, подожди, я сам угадаю! Пока ты смотрела по сторонам, кто-то спер мою елочку с автографом?

Софья закатила глаза и ушла в прихожую. Вернувшись, положила перед ним на столе захваченную из машины (как в воду глядела!) елочку-вонючку, а поверх елочки — маленькую черно-белую абстракцию.

— Втулкин, я беременна!

Пауза.

Долгая пауза.

Очень долгая пауза.

— Паш, ты еще здесь?

— Мда-а… — задумчиво протянул тот, глядя перед собой.

— Ну, слава тебе, гос…

— …не зря мне вторую неделю Синди Кроуфорд в голубом бикини снится, — невозмутимо закончил Втула. — Вот как знал, как знал.

Соня посмотрела на него так, что теперь никто бы не посмел обвинить ее в невыразительности.

— Я что-то пока не улавливаю причинно-следственной связи.

— А тебе и не надо, — обнадежил ее Паша. — Это мой личный индикатор грандиозного шухера. Кстати, накануне нашей с тобой встречи мне приснилось огромная…

— Слушай, сновидец, я не пойму: ты вообще не удивлен?

Втула неопределенно пошевелил пальцами и проворчал что-то в духе: «В жизни каждого мальчика наступает момент…», а Соня аж подпрыгнула от внезапного озарения. Воровато покосилась на дверь, наклонилась к Пашиному уху и спросила тихим тоненьким голосом:

— Ты что, зараза, гондоны втихаря прокалывал?!

— Да чур меня! — ужаснулся Паша. — Женщина, твоя извращенная фантазия иногда пугает. Я, конечно, уже немного ку-ку, но еще не настолько ко-ко.

— Тогда как? — Сонька плюхнулась на стул, покачала елочку за блестящую ниточку.

— Ну, я не гинеколог…

— Паша!

— Что «Паша»?!! — неожиданно разозлился Втула. — Я уже тридцать семь лет как Паша. Хочешь знать мое мнение?

Она оторопело кивнула.

— Тогда дай сюда елочку… Так вот, я ждал, что однажды это произойдет. Предохраняйся, не предохраняйся, один хрен: если судьба — то всё. Всё, что надо, затечет и как ему надо перемешается. Раз случилось, значит, так надо было. Надо и вовремя.

Он прошелся по кухне, снял крышку с кастрюли, бросил туда щепотку соли и лавровый лист, но помешивать не стал. Сполоснул руки, вытер полотенцем. Полотенце швырнул на свободную табуретку, и то съехало на пол. Замызганный розовый фартук с попугаями и торчащая из кармана «вонючка» только добавляли решимости.