Белый камень в глубине колодца

Девочка сделала ей ручкой «пока-пока», и Манукян, умиленно растянув губы в улыбке и помахав в ответ, двинулась обратно в недра гипермаркета.

О том, что «папа видел тетю», дома узнали практически сразу. Ляна, которая помогала сестре накрывать стол к ужину, сделала охотничью стойку и вкрадчиво поинтересовалась:

— Красивую?

Татьяна Петровна вздохнула с укоризной.

— Всё шутите… Наташенька, давай сюда свои фломастеры! За едой никто не рисует.

Однако Наташа и думать забыла о фломастерах. Прикусив ноготок на указательном пальце, она внимательно рассматривала Дину, словно впервые ее видела.

— Нет. Мама — йучше, — наконец решила Наташа. И заранее возмутилась: — Не мейтесь!

Но никто и не думал смеяться. Уже потом, когда Дина тихонько напевала колыбельную, поглаживая дочь по спинке, Олег, которого с появлением на свет главного члена семьи переселили на заказанный специально по размерам диван (спать в кроватке без мамы Наталья Олеговна отказалась категорически), сказал задумчиво:

— А ведь она права. Ты перевоспитала неперевоспитуемое.

— Я так не считаю, — мягко возразила Дина. — Человека воспитывают его родители, пока он маленький, а перевоспитаться может только он сам, если очень сильно захочет. жьжэуу А я тебя просто люблю. Буду воспитывать Наташу, потому что она маленькая и я ее мама. А тебя буду просто любить. Вас обоих. Родителям всегда сложнее: они и воспитывают, и любят. Но я буду стараться.

— Я люблю тебя, Дин. Вас обеих. Вы — лучшее, что могло со мной случиться.

— Я знаю. — Она действительно знала это, потому что знал Олег, а Олег не стал бы говорить о таких серьезных вещах, если бы не знал наверняка. — Только, пожалуйста, не люби нас на ночь слишком сильно, а то опять будешь плохо спать.

Ехать в отпуск им предстояло уже вчетвером. Правда, Дубровины пока об этом не догадывались.

***

Рабочие перчатки были черными. С яркой оранжевой окантовкой и россыпью шершавых белых крапин на ладонях, чтобы не скользили руки. Соня привыкла, что эту «деталь гардероба» делают белой с синим. А тут — внезапно черная. С оранжевой окантовкой.

Сорняки выдирались легко: утром по окраинам пробежался дождь, и земля, хотя солнце успело вылезти, оставалась влажной и податливой. Листьев напа́дало совсем мало, они уместились вместе с травой в одном кульке. Последним номером стали остатки сухих цветов. Соня сломала длинные жесткие стебли, чтобы занимали меньше места, и сунула в мешок для мусора. На место сухих цветов легли свежие, мамины любимые «цветные ромашки» — герберы. Вот теперь точно всё.

Соня выпрямилась, отряхнула руки от налипшей земли и цветочного мусора. Перчатки отправились в чистый кулек, а тот — в сумку. Встряхивая мешок, Соня машинально дотронулась до оградки, посмотрела на прилипшую к коже чешуйку старой краски. Банка такой же серой краски стояла в гараже. Да, оградки неплохо бы подкрасить.

«Неплохо было бы, — поправила себя Соня, — было, до сегодняшнего утра сюрпризов».

Она еще не определилась, смеяться ей по этому поводу или плакать, поэтому нейтрально вздохнула. Теперь придется обращаться к старым знакомым — кладбищенским старушкам, которые за чисто символическую мзду следят за опрятностью могил, так сказать, сверх нормы. Вспомнить бы еще, кто из них орудует на этом участке. Или лучше узнать наверняка, чтобы драки не получилось. Конкуренция есть везде.

Навещать родителей Соня начала чуть больше трех лет назад. Раньше постоянно что-то мешало, да и у безопасности были свои цели, отличные от Сониных. Редко когда удавалось выбраться хотя бы на Родительскую, не говоря уже о других днях. Вот и приходилось подкармливать тех самых старушек. А теперь и возможность появилась безбоязненно приходить самой, и необходимость, и… Тянуло ее сюда периодически, со страшной силой.

Нет, никаких депрессивных наклонностей в Соне внезапно не пробудилось. Какая может быть депрессия, когда живешь с Втулкиным? Просто в тишине кладбища хорошо и спокойно думалось. Можно было изображать тихо скорбящую дочь, чтобы ни у кого не возникло ненужных подозрений, а самой думать.

Как сегодня, например. Подумать надо — край.

Однако нужные мысли не думались. Вперед лезли мысли ненужные, давно передуманные. Смирившись с тем, что кладбище не лучшее место для поиска аргументов такого рода и лучше будет все-таки подождать до дома, Соня перевела взгляд на куда более новую по сравнению с двумя соседними плиту. Массивную, черную. Без фотографии.

«Трагическая кончина» отца была делом давно решенным. Все, кто был более-менее близок к Рязанскому, прекрасно понимали: так просто уйти на покой ему не дадут. Поэтому Костя без лишних суеверий и соплей выбрал дату и провел необходимую подготовку. Катю, уже миссис Эванс, с сыном отправили из страны на месяц раньше.

Всё должно было выглядеть естественно. О том, что страшная авария, про которую еще долго будут кричать на всех углах, — всего лишь умело режиссированный спектакль, не считая самого Рязанского и «съемочной группы», знали четверо: Соня, Федор, исполнительный директор Руднев и Артем Гореславец. Двум последним со своей стороны предстояло разгребать дела основательно подтопленного бизнеса, чтобы потом незаметно спихнуть его желающим. Костя уже выдоил из дела столько, сколько можно было взять, не наводя лишнего шороху. Сонину долю в магазинах сбыли с рук еще раньше, так что формально Суворова оставалась ни с чем, не считая пары иномарок и загородного дома. Дом можно было продать не раньше чем через шесть месяцев со дня оглашения завещания, но развязались они с этой махиной совсем недавно, в декабре минувшего года.

Отправив в Лету последний камушек былой жизни, Софья испытала небывалое облегчение. Как и отец, она понимала: некоторых акул лучше оставить сытыми, а вещь — это всего лишь вещь. Деньги, которые были положены ей по завещанию, на общем фоне казались смехотворными. Да они и были таковыми, песчинкой в пустыне. Самые недоверчивые «акулы» перепроверили, пересчитали и в конце концов успокоились. Тайные банковские счета и сундуки с бриллиантами какое-то время искали, но так и не нашли. Большому боссу, меценату, общественному деятелю и бог его знает, кому еще официально разрешили покоиться с миром. Некоторым даже хватило ума разродиться длинной пафосной речью на его похоронах, в нужных местах поднося к глазам черный платочек.

Вспоминая об этом сейчас, Софья разве что не зубами скрипела. Она бы никому не пожелала хоронить близкого человека, зная, что тот жив. Рыдать перед заведомо пустым закрытым гробом на виду у почтеннейшей публики — не пожелала бы тем более. Скромной семейной церемонии не вышло, пришлось играть по-крупному. Да еще накануне кто-то подложил бомбу, которая не сработала только чудом, в машину Гореславца. А могли ведь и Соне честь оказать, когда она возвращалась домой с ребенком…

По лезвию бритвы прошли. И победили. Чего им это стоило, знает только Паша, который угрозами и шантажом заставил Соню взять отпуск, помешал впасть в маразм и держал за руку, когда ей приходилось выходить из дома, гордо подняв подбородок.

Да, если бы не Втулкин с его раздолбайским оптимизмом и хронически повышенной хитрожопостью, если бы не Алиса, не факт, что она не свихнулась бы тогда.

Несмотря на погожий весенний день, Софья зябко поежилась. Теперь уже нет смысла бояться задним числом. Она должна была провести похороны — она их провела. Ради семьи. Четко, аккуратно, по инструкции, со всеми атрибутами, включая скупые слезы не слишком эмоциональной дочери.

Костя бы ею гордился. Он и гордился, когда прошлым летом всем троим, включая Пашу, удалось на недельку выбраться в гости к честным британским гражданам.

Только увидев отца в Хитроу, спустя два бесконечно долгих года разлуки, Софья поняла, что они все сделали правильно. Костя будто помолодел лет на десять. Рядом с цветущей Катериной и заметно вытянувшимся Юркой он уже не казался дедушкой. Он больше не ждал угрозы. После скольки там жизнь «только начинается», после сорока? И пускай для отца нормальная жизнь началась немного позже заявленного срока, она определенно стоила того…

…Софья провела рукой по теплым от солнца плитам, мысленно попрощалась и пошла к сторожке, по дороге выбросив мусор. Нужной старухи на месте не оказалось, но, как она и ожидала, без внимания просьбу не оставили. Даже краску обещали подобрать похожую, качественную, чтобы всё было аккуратно.

Тут из окна, как по заказу, вкусно запахло химией, и Соня поспешила к машине. Искушение подышать свежей краской было слишком велико. Этот манящий запах сначала у Саньки, а потом и у взрослой Софьи ассоциировался с новизной и переменами. Запах надежды на то, что завтра будет капельку лучше, чем сегодня.

«Ну, перемены на ближайшее будущее нам обеспечены. Две неслабые такие перемены».

Мадам покосилась на полупрозрачную желтую папку-конверт на пассажирском сиденье. Не удержалась: раскрыла, достала стопку бумаг. Самая маленькая, но самая важная и, по ее мнению, показательная бумажка лежала где-то в середине.

«Если бы я еще что-то понимала во всём этом… Да где же оно?».

Поглазев на скопище светлых пятен на черном фоне и по-прежнему не ощущая ничего, кроме растерянности, Соня спрятала снимок УЗИ обратно в конверт и завела машину.

Вызывающе алый «Шевроле» эконом-класса, несмотря на внешнюю несуразность, стал лучшим другом Втулкина с первого дня покупки, хотя машина предназначалась Соне. Суворова почему-то захотела именно красную машину, а пересилив свою боязнь и таки сдав на права, убедилась: чем меньше железный друг человека, тем больше шансов удачно припарковаться и меньше — в кого-нибудь вляпаться.

Однако Паша не был бы Пашей, если бы в ответ на Сонину просьбу «Хочу маленькую красную поддержанную иномарку» не пригнал бы под окна это. Еще и с наклейкой в виде почему-то зеленого Котопса на правом боку и такой же зеленой выхлопной трубой. И, опять же, когда-то зеленой, но пожелтевшей от времени вонючкой-елочкой с автографом, покушаться на которую Паша запретил под страхом развода.

«Зато не угонят, — утешала себя Соня. — И не сглазят», — добавляла она, осторожно входя в поворот.

Зеленый Котопес задорно подмигивал двумя глазами из четырех всем желающим. До окончания Алисиных занятий по спортивным танцам оставался еще час.

Жизнь шла своим чередом. После той бешеной гонки за выживание, можно сказать, ползла лениво. Алиса перерастала свои страхи. Обзавелась подругами, хорошо училась в обычной, без всяких уклонов школе, зато перепробовала все, какие только нашлись, кружки и спортивные секции, остановившись на танцах и курсах английского.

Софья увлечения дочери поощряла, даже выделила среди недели выходной, чтобы спокойно отвезти-забрать Алису, побыть вдвоем и пообщаться. А раз в две недели — кафе, кино, развлекательные центры, ну или чего еще душа вдруг пожелает.

Паша присоединялся к ним по воскресеньям. Во все оставшиеся дни он, несмотря на свободный график, до вечера торчал в ателье и шил медведей, однако в любой момент, когда становился особенно нужен рядом, без глупых вопросов бросал свои дела и нарисовывался на пороге, как джинн. Соня старалась организовывать такие моменты почаще.