Белый камень в глубине колодца

— А есть разница?

— Есть. Огромная разница. Лично я где-то еще месяц или два буду названивать тебе в самый неподходящий момент и интересоваться, где ты и с кем. Буду привязывать к кровати, чтобы случайно не укатился, а твою идиотскую машинку буду запирать на ночь в шкаф, и только попробуй… — Соня оборвала себя. — Если, конечно, мы решим все продолжить.

— И на меньшее ты не согласна?

— Я не хочу повторения концерта, а зная тебя, ни в чем нельзя быть уверенной.

Он взял ее за руку. Совершенно театральным жестом, явно подсмотренным где-то, но Соне стало тепло. «Не зря чаем поила», — мелькнула дурацкая мысль.

— Если будешь строить из себя большого босса, все повторится. Могу поспорить на вставную челюсть моей бабушки, мы сядем в ту же лужу. Эта твоя мания контроля, Чингачгук, когда шаг влево-вправо нельзя сделать, чтоб не расстреляли, она ж ни к чему хорошему не приведет. Почему ты должна решать, а я — тупо подчиняться?

— Потому что я тупо подчиняться не смогу, — отрезала Софья. — Хочешь решать? Пожалуйста, решай, надо ли оно тебе. Ни слова не скажу, на этот раз будет целиком и полностью твоя барская воля. Хотя она и в прошлый раз была твоей…

— Сонька, ну ты точно жирафиха. Не обижайся. — Паша неохотно выпустил ее руку, подхватил обе кружки и плеснул в каждую еще чаю. — В любых отношениях надо до-ве-рять друг другу. Уметь признаться, что тебе плохо, а не тонуть в одиночестве, потому что гордость отрастила по пуду. Я вот этого не умею. Серьезно — не умею, но буду учиться. Ради нас с тобой. Если, конечно, — передразнил он, — мы решим все продолжить.

— Ради нас с тобой, говоришь? — Соня закусила губы, радуясь, что Паша колдует над лимоном и не смотрит на нее. — А как же Алиса?

— А что Алиса? Можно подумать, ты у нас идеальная мать и все у тебя выходит с первого раза. Сказал же, буду учиться.

Он погрозил ей чайной ложечкой.

— Сонька, я действительно не хочу уходить, и просто так ты меня отсюда не выставишь. Буду цепляться за косяки, кусаться и орать во всю Ивановскую. Так что подумай, надо ли тебе такое счастье: драные двери и глухие соседи.

Она обняла себя за плечи. Лимон в кружке покачивался туда-сюда на чайных волнах.

— Как ты это понял?

— Чего понял?

— Того самого. Кажется, про жирафа я предупреждала.

— А, точно-точно. Совсем забыл. — Втула махнул лапищей и шумно отхлебнул из своей чашки. — Меня к тебе тянет. Так тянет, что, когда не тянет, мне становится плохо. Если верить какой-то там школе философской мысли, никто не будет делать что-то плохо для себя, следовательно, тебя я воспринимаю как нечто хорошее. Считай это высшим проявлением моей симпатии, выпей чаю и успокойся.

— Так, стоп, — потирая лоб, попросила Соня. — Давай теперь то же самое, только помедленнее и по-русски.

Паша вздохнул, отставил кружку в сторону, надеясь допить потом.

— Бабы такие бабы. Садистки-мазохистки. Нужна ты мне, Чингачгук 939e00. Люблю я тебя, заразу ядовитую. Так понятнее?

— Я еще не сдалась, — беспомощно сказала Суворова, когда он притянул ее к себе.

— А я пленных не беру, так что мне по фигу.

— Ты заразный!

— Брехня.

— Романтик хренов. — Она прижалась к нему, закрыла глаза.

— Вот когда скажешь, что любишь, будет тебе романтика.

— Люблю.

— Кого? — уточнил въедливый Паша. — Папу? Мою бабушку? Пирожки с картошкой?

— Тебя люблю, Втулкин. Те-бя.

Романтику он ей устроил сомнительную, в своем коронном втулочьем стиле, но Соня не жаловалась. Может, любовь действительно все упрощает, делает нас похожими на пещерных людей, которым вместе с любимой дубиной хорошо, а без дубины — плохо? И никакая другая дубина, пусть даже с идеальным балансом, резьбой по ручке и новомодной шишечкой у основания, ее не заменит: не твоя просто, и все.

— Да-а уж, — пробормотала лохматая Соня, прячась от своей вездесущей «дубины» под спасительным одеялом. — Теперь я понимаю философов какой-то там школы.

— Что ты опять бормочешь? Иди сюда, разберемся.

— Бу-бу-бу! — Она показала ему язык и залезла обратно под одеяло.

— Злая ты, ведьма, — пожаловался Паша. — И супчик человеку зажала.

В голове у Сони что-то щелкнуло, и вопрос вселенского масштаба «быть или не быть» плавно трансформировался в менее вселенский, зато более жизненный и актуальный «жалко или не жалко». Как говорится, если любишь девушку — люби и ее родственников…

— Кажется, я знаю, где можно поесть на халяву. Вставай, одевайся.

— Ты что задумала, коварная женщина?

— Хочу познакомить тебя с папой, — хлопнула ресницами Суворова. — Ты против?

А что? Кто-то с пеной у рта доказывал ей, что в отношениях нужно доверять друг другу.

На самом деле, Сонька трусила. Боялась, что своим необдуманным (или, наоборот, слишком хорошо обдуманным) ходом растопчет все, что на непробиваемом Пашином самомнении и ее пудовой гордости с таким трудом взросло и заколосилось.

Но Втулкин не зря выиграл их давнишнее двухнедельное пари совсем не так, как планировал.

— Да нет, не против, — обреченно сказал Паша. — К папе так к папе. Но при условии, что ты выдашь мне бронежилет и симпатичный желтый значок-треугольник для инвалидов.