Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Премьера

27 ноября 1842 года состоялась премьера «Руслана и Людмилы» на главной оперной сцене — в Большом (Каменном) театре в Санкт-Петербурге.

Накануне Фаддей Булгарин в «Северной пчеле» сделал хорошую рекламу Глинке. В день премьеры газета напомнила, что пятница 27 ноября являлась особой датой. В этот день шесть лет назад, в 1836 году состоялся триумф «Жизни за царя»[431]. В еще одной статье до премьеры впервые и много раз «Руслан» заочно был назван «национальной оперой» и «национальной русской сказкой». Прежнее реноме Глинки как «национального композитора» усиленно восстанавливалось. Автор неоднократно подчеркивал, что эта опера истинно русская: «Он должен был непременно написать русскую оперу, потому что он русский, что он любит Россию более всего», «М. И. Глинка выбрал сюжет национальный, русскую сказку, рассказанную первым русским поэтом, Пушкиным. Декорации… сочинял первостепенный русский художник, К. П. Брюллов». «Дело сделано, дело национальное, русское, которое должно радовать каждого образованного человека и располагать в пользу нашего национального композитора!»[432] Слова «национальный» и «русский» по всей статье выделены курсивом, чтобы еще сильнее подчеркнуть их значимость.

Афиша содержала несколько рекламных ходов, которые должны были обеспечить сборы, хотя новости о премьере уже вызвали невероятный ажиотаж публики. В афише упоминалось не только о том, что взят сюжет Пушкина, но и о том, что используются многие его стихи, которые были к тому времени хорошо известны. Подчеркивалось, что сделаны новые декорации и новые костюмы, что было признаком высокого статуса представления. Отдельно упоминалась Лезгинка в исполнении легендарной Елены Ивановны Андреяновой (1819–1857). У Андреяновой был страстный темперамент, который прекрасно подходил под характер «дикого» танца, так тогда воспринимался этот номер.

Роли исполняли лучшие певцы Русской труппы: Руслана — Петров, Ратмира — его жена (правда, на первом представлении она заболела и ее заменяла неопытная воспитанница, что доставило немало хлопот композитору), Людмилу — Степанова, Финна — Леонов. Фарлафа с итальянским изяществом пел знаменитый Този, пусть и постаревший, но обладающий непревзойденным актерским талантом{401}.

Первое, что отмечали рецензенты, что декоратор Роллер превзошел сам себя{402}. Зрителей поражали пир в тереме Светозара, в который попадал зритель после открытия занавеса, изображения замка и садов Черномора в IV акте. Здесь «летали» женщины-бабочки и феи, проходили колдуны и арапы. Последняя декорация — вид Киева — изображала православный храм, хотя действие происходило в дохристианской Руси. Художник, как и в первой опере Глинки, осовременивал происходящее. Так зритель ощущал единство прошлого и настоящего, старой Киевской Руси и современной империи.

Подобных роскошных декораций не изготавливали даже для зарубежных оперных хитов, шедших в это время на столичной сцене: «Фенеллы» (в оригинале «Немая из Портичи») Даниэля Обера и «Роберта-дьявола» Мейербера. Даже балеты с участием легендарной Марии Тальони, недавно, в 1840–1841 годах, выступавшей в Петербурге, выглядели скромнее.

Позже, уже в начале декабря, в «Северной пчеле» отмечалось: «Постановка „Руслана и Людмилы“ выше всего, что мы до сих пор видели в этом роде… Пальма первенства, бесспорно, принадлежит г. Роллеру»; «Нельзя досыта насмотреться!»; «Восхищенные зрители два раза его вызывали и осыпали аплодисментами»[433]. За декорации, состоящие из восьми картин, Роллер получил высокую награду — степень академика Академии художеств{403}.

Увы, в 1859 году эти декорации вместе с партитурой оперы сгорели при пожаре театра{404}.