Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Победа над злом

Мирную жизнь нарушило наступление французов под предводительством Наполеона. Отечественная война 1812 года изменила ход истории. Смоленск, как пограничный город, первым встретил нашествие французской армии. После известия о вторжении врага в августе Глинки спешно покинули имение, чтобы успеть перебраться по сухим летним дорогам. Они направились в Орел, куда уезжали многие знакомые и родственники. Брали с собой самое ценное и необходимое, но все равно получилась внушительная процессия из десяти экипажей. Так восьмилетний мальчик впервые покинул усадьбу. Предстояла долгая дорога в 300 километров.

Орел в этот момент стал важной географической точкой. Здесь по приказу главнокомандующего русской армией Михаила Ивановича Кутузова создавался Главный временный госпиталь для больных и раненых. Формировались пехотные батальоны. В город стекались дворяне всех уровней, из столиц и провинции. Ехали из Калуги, Тулы, Москвы и Санкт-Петербурга. В Орле образовалось bonne société, то есть высшее общество.

Мужская часть рода Глинок — родные дяди, близкие и дальние родственники Миши — вступили в ополчение. Всеобщее ополчение вырастало из невероятного чувства патриотизма, которое, безусловно, разделяли и Глинки. Образ французов представал как образ абсолютного зла — «зло, разлившееся по лицу земли во всех видах»{40}.

Многие отличились в сражениях и получили государственные награды[46]. Вступил на службу в Министерство полиции 7 июня 1812 года любимый дядюшка Иван Андреевич, брат матери. Уже через два месяца он стал кавалером ордена Святого равноапостольного князя Владимира 4-й степени, согласно рескрипту Александра I.

Отец композитора, по-видимому, до конца лета оставался на Смоленщине. Он одним из первых финансировал формирование Смоленского ополчения. На свои средства открыл 28 августа лазареты в близлежащих населенных пунктах — Ельне и Дорогобуже. Отец за активное участие также был награжден орденом Святого равноапостольного князя Владимира 4-й степени.

В Новоспасском остались крестьяне, в том числе и крепостные музыканты. За них отвечал престарелый священник Иоанн Стабровский, который к тому же охранял и церковь. Отцу Иоанну суждено было войти в историю. События в Новоспасском попали в 1817 году на страницы «Русского вестника», издаваемого Сергеем Глинкой{41}, пятиюродным братом композитора.

30 августа отряд из семидесяти французов напал на новоспасскую церковь, когда там шла служба. Храм был окружен. Крестьяне испугались и хотели сдаваться неприятелю. Но отец Иоанн Стабровский удержал их от этого вдохновенной проповедью. Французы не смогли проникнуть внутрь через железные двери и решетки на окнах и ушли грабить пустую господскую усадьбу, а заодно разрушили дом священника, возглавившего сопротивление крестьян.

Еще одно описание грабежа Новоспасского появилось на страницах «Северной пчелы» спустя почти 30 лет, в 1843 году. Главным героем теперь стал садовник Ермолай. Он описывал, как французы — сейчас сложно сказать, те же самые или другие, — ворвались в дом и, найдя в погребах большие запасы еды, вин и наливок, устроили пир. Ермолай щедро раздавал персики и приговаривал:

— За что же вы опрокидываете и уродуете деревья? Чем же они, сердечные мои, провинились пред вами?

Садовник почти рыдал:

— Лучше будет, господа французы, если все это я сберегу в целости и сохранности. Вы же полакомитесь! А если дождетесь весны, господа, чего тут только не будет… Глаза ваши разбегутся и носы начихаются.

Один из французов владел русским языком, он перевел слова Ермолая, что привело в восторг эмоциональных гостей. То ли персики были вкусными, то ли Ермолай обладал даром убеждения, но французы перестали уничтожать посадки.

Но вскоре, как известно, враг был побежден и в конце зимы 1813 года обозы русских дворян возвращались домой.

Миша наблюдал разорение и пепелища усадеб. Он видел обратную сторону победы, непарадную. Об этом писал поэт Константин Батюшков, прошедший три войны, чуть не погибший на поле сражения, под грудой раненых и убитых товарищей: «От Твери до Москвы и от Москвы до Нижнего я видел, видел целые семейства всех состояний, всех возрастов в самом жалком положении; я видел то, чего ни в Пруссии, ни в Швеции видеть не мог: переселение целых губерний! Видел нищету, отчаяние, пожары, голод, все ужасы войны и с трепетом взирал на землю, на небо и на себя»[47].

Многие уезжали состоятельными помещиками, а возвращались практически нищими.

В конце зимы 1813 года вернулись и Глинки. Разрушения были большими, но оранжерея, любимая родителями, осталась практически нетронутой. Глинка обнял садовника и предложил ему и его семье полную свободу и вознаграждение. Но Ермолай отказался от того и другого:

— Я с женой и детьми, по вашей милости, сыт и доволен; ничего лучшего не желаю и не могу с вами расстаться.

Война 1812 года изменила русский мир. Родители заново обустраивали имение. Отец участвовал в общем восстановлении губернии. На свои средства построил здание для судебных заседаний в Ельне. К ним приезжали родственники — участники военных действий, рассказывали о пережитом. Одним из них был Александр Иванович Киприянов, участник Бородинского сражения, награжденный золотой шпагой за храбрость. Он мог рассказывать Мишелю о походе в Париж, о легендарных Кутузове, Барклае-де-Толли, Багратионе, Милорадовиче.

Сгоревшие усадьбы, разорение, страдания людей вне зависимости от сословий, подвиги воинов, в том числе история о священнике, спасшем их церковь, — так война вошла в детство Миши, в его внутренний мир. И в целом для русского общества память о войне 1812 года обладала огромной исторической значимостью. Она воспринималась современниками как ключевое событие русской истории и обретала символическое значение[48]. Защита от захватнических действий Наполеона воспринималась как вечное столкновение между добром и злом, где победило добро в лице Российской империи. Под воздействием от пережитого складывалось представление о русской идентичности и русской нации как единство всех сословий, что поддерживалось идеологией «сверху». Подобное сакральное понимание империи, императора и нации вошло в сознание юного Миши, пережившего войну лично, пусть и в эвакуации. Эти патриотические чувства и новое понимание страны стали еще одним базисом в картине мира композитора.