Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Она звалась… Людмилой

В последующие годы важную роль в жизни композитора будет играть Людмила. Какой она была и почему посвятила свою жизнь брату?

Она получила домашнее образование, как и все девочки в семье Глинок. Ее мировоззрение было определено усадебной культурой, где все так же продолжали ценить сентиментализм Карамзина и Жуковского, переходящий в мистико-религиозный романтизм. В 18 лет, в 1835 году, она вышла замуж за соседского помещика, отставного морского офицера Василия Шестакова (интересное совпадение, что в тот же год женился Михаил). Долгое время она жила в имении мужа Логачево, где пыталась быть счастливой.

Людмила была чувствительной барышней. Видимо, благодаря обучению брата, она открыла в себе любовь к музыке и знаниям. Но склонность к искусствам не находила достойной поддержки в деревне. Съездив к брату в Варшаву, она вдруг осознала, что вся ее жизнь не имеет смысла. Двое ее детей в малолетнем возрасте скончались, после чего она окончательно разочаровалась в семейной жизни[587]. Так же как когда-то ее брат. Военная выправка мужа плохо сочеталась с ее сентиментальной натурой. Но Шестаков оказался благородным человеком. Они вместе решили, что теперь будут жить отдельно друг от друга, официально не разрывая брачных уз.

Людмила, без преувеличения, боготворила Михаила, который был старше ее на 12 лет. Никто в семье Глинок к нему так восторженно не относился, даже матушка, а тем более прагматичный отец, до конца так и не одобривший его музыкальной деятельности. Именно она рассказывала всем окружающим о детской и доброй душе композитора. Ее стараниями в основном и возникает этот образ Глинки как взрослого ребенка, не приспособленного к жизни, ранимого и ведомого другими.

Людмила, видя страдающего меланхоличного брата, приняла важное решение. На своем дне рождения 17 ноября 1851 года она, в кругу друзей, объявила, что хочет провести всю зиму с Михаилом Ивановичем в Петербурге, чтобы ухаживать за ним и обустраивать его жизнь. Она вспоминала, что композитор очень эмоционально реагировал на ее решение: «Брат кинулся передо мной на колени и зарыдал, как ребенок»[588].

Молодые люди из нового окружения поговаривали, что из-за нее Глинка никуда не выходил, брюзжал, угасал под старческими недугами. Ковалевский считал, что сестра взяла над ним власть: «…женская заботливая рука сестры отнеслась к нему как к больному: устранила разом и навсегда стакан красного вина, заменила его сельтерскою водой. А ключом закрыла ночные вдохновения у рояля. Глинка пил сельтерскую воду, но не выздоравливал. И говорил: „Не вредно, однако ж и бесполезно“»[589].

Теперь в Петербурге, где Людмила оказалась впервые, она почувствовала себя комфортно. Она находилась в обществе образованных людей, каждый день слушая рассуждения брата о музыке и внимая звукам рояля. Впервые ее жизнь наполнялась чем-то важным и значимым. Она окончательно решила посвятить все свое свободное время брату и его музыке, которую искренне любила.

В это же время, в 1851–1852 годах, по-видимому, начались ее отношения с Дмитрием Стасовым, который часто у них бывал. Глинка говорил, что именно он немало содействовал тому, что он «не совсем дурно провел здесь зиму»[590]. В эти годы именно Дмитрий, а не его брат Владимир{484}, как потом будут считать историки, многое делал для обустройства жизни известного композитора — начиная от передачи писем, денег, нот до помощи в юридических вопросах. Дмитрий, окончивший в Петербурге элитное Училище правоведения{485}, стал превосходным юристом, в начале своей карьеры преданный государству и императору{486}. Он хорошо играл на рояле и обладал отличным слухом, что подкупало Михаила Ивановича, теперь считавшего его своим преданным другом (к этому времени дон Педро уже утратил прежнее доверие).

Людмила была очарована его красотой и умом, но она была не единственной его поклонницей. Он считался видным женихом, в это время в него были влюблены четыре знакомые дамы, ревновавшие друг к другу, о чем, безусловно, знала Людмила. Она, почти каждый день видевшая Дмитрия, полностью отдалась чувству, а Стасов не сопротивлялся этому. Глинка поддерживал их связь, не имея ничего против их свободных отношений.

Людмила сняла для брата с доном Педро удобную квартиру в доме Жукова, на углу Невского проспекта и Владимирской улицы{487}. Здесь он уже жил когда-то, 20 лет назад, в 1828 году. Квартира была просторная, особенно впечатляла большая зала, где можно было собирать многочисленных друзей.

Вскоре для музыкальных развлечений установили два рояля, взятые напрокат. У Глинки устраивались музыкальные вечера по пятницам (иногда по вторникам), на которых собирались близкие друзья, все хорошие музыканты и пианисты — Дмитрий Стасов, Энгельгардт-младший, Даргомыжский, Вильбуа, Серов, Дубровский. Играли пьесы в четыре руки, а потом и в восемь, то есть на двух инструментах. Вскоре Энгельгардт перевез сюда свое домашнее фортепиано, так что во время вечеринок играли уже в 12 рук на всех трех инструментах. Энгельгардт и Дмитрий Стасов делали переложения для их ансамблей. Играли преимущественно музыку Глинки и классиков — Баха, Бетховена, Керубини, подбирая репертуар согласно вкусам хозяина салона. Особенно ему сейчас нравились опера «Медея» Керубини и виртуозное произведение «Приглашение к танцу» К. М. фон Вебера.

Глинка отзывался презрительно о публичной концертной жизни, он пытался сохранить привычную ему форму музицирования и общения — салон, где собиралась избранная публика. Подобные закрытые встречи обретали статус элитарных, поднимая присутствующих гостей до уровня «избранных». Посещение публичных концертов он называл порчей музыкального слуха. Он писал Дмитрию Стасову: «…предполагаю, что вы слишком дорожите вашим слухом, чтобы обрекать это благородное чувство всем тем ужасным пыткам, кои под именем концертов, как зловредные пауки, хитро изготовляют шарлатаны и даже (извините) солисты»[591].

Недавнее ощущение «отверженности» уходило. В этой компании молодых, но преданных поклонников он чувствовал себя востребованным и сравнивал себя с Колумбом, открывающим музыкальные «Америки». Например, он знакомил их с музыкой Глюка (запоминающимся стал вечер 29 февраля 1852 года). Глинка был не одинок во внимании к старинной профессиональной музыке и литературе Античности. Как раз с конца 1840-х годов в европейской культуре намечается поворот к ушедшим эпохам — далеким и не очень, к культурному тренду относилось теперь и наследие композиторов XVII–XVIII веков. В Европе интерес к старине достиг массовых масштабов. Из музыкальных редкостей эта когда-то забытая музыка стала достоянием «массмаркета». Бах, Глюк, Гендель, Гайдн, Керубини — эти имена появляются на афишах публичных концертов. До России эта мода в таких глобальных размерах еще не дошла.

Подразумевая высокий образовательный пафос собраний и серьезность музыки как искусства, Глинка называл свои музыкальные пятницы Музыкальными академиями, по аналогии с теми, которые устраивали Моцарт и Бетховен. Этот интеллектуальный досуг в кругу меломанов он считал «мусикийскими забавами», то есть такими благородными развлечениями, которые восхваляют возвышенных муз.

Но здоровье Глинки с приближением зимы опять ухудшалось. А весной, 29 марта 1852 года, скончался его друг, как его представляла «Северная пчела», «известный живописец» Яков Яненко. Из некролога можно понять сложившееся вокруг него общественное мнение: «Кисть Я. Ф. Яненко, как говорится, была широкая, и писал он отлично, когда прилагал старание. Если бы он шел путем усовершенствований, то достиг бы высокой степени в живописи»[592]. Рецензент намекал, что тот, как и многие из «братии» Кукольника, слишком много времени проводил в праздности. А между тем Яненко был приближенным к императорской семье, он написал два портрета Николая I. Уход Яненко, как вскоре и Карла Брюллова, в июне 1852 года, не мог не сказаться на впечатлительной натуре композитора.