Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Городской житель

Но загородная идиллия продолжалась недолго. Уже к концу августа 1854 года Глинка стал грустить, особенно по вечерам, когда дом пустел и замолкали звуки рояля. Рано темнело, погода ухудшалась, дули сильные ветры. Он настаивал на переезде в Петербург, где легче собрать общество и спрятаться от скуки.

Людмила нашла подходящую квартиру в доме Томиловой. Он располагался в центре Петербурга, в Эртелевом переулке, 9, рядом с Литейным проспектом, пересекающимся с Невским{505}. Глинки сняли целый этаж. Квартира состояла из пяти комнат, расположенных анфиладой. Зал с четырьмя окнами был удачно приспособлен для музыкальных вечеров — просторный, с хорошей акустикой.

Но встречи были отложены: серьезно заболела всеми любимая Оленька. Глинка вместе с Шестаковой сидел по ночам и охранял ее покой. «С какой деликатностью, мягкостью он обращался с нами всегда, а особливо в это время!», «…он превзошел самого себя»[656], — вспоминала Шестакова. Глинка искренне полюбил девочку. На день рождения в 1855 году он заказал ей особый золотой браслет, ручной работы и по индивидуальному дизайну, с гравировкой. Он часто будет делать ей подарки: дорогую шкатулку с шелковыми платочками, книги на немецком языке, привезенные из Берлина. Для нее сочинил «Детскую польку»{506}. Этот танец в 1840-е годы завоевал популярность в Париже, и теперь мода дошла до России, вытеснив мазурку и вальс. Уроки танцев по обучению польке стоили 10 рублей серебром, и многие охотно платили эту баснословную сумму. Несмотря на название, музыка Глинки совсем не детская, она скорее передает ощущение детскости, легкости, беспечности, а с точки зрения технической сложности представляет для исполнителя ряд виртуозных «задачек».

Но это была не единственная полька. Ранее, два года назад в марте 1852 года он наконец зафиксировал на бумаге то, что уже с 1840 года с успехом исполнял в салонах, в том числе в Европе. В печати она получила название «Первоначальная полька»{507}. Эта прелестная вещица, приводившая в восторг парижанок на вечерах у Глинки во время его французского проживания, представляла собой вариации на известную в XIX веке тему. Отсюда и ее название, которое дал издатель — «первоначальная», то есть на уже известную всем тему[657]. Эту мелодию в оркестровой версии играли в Павловске под управлением знаменитого Иоганна Штрауса и Иоганна Гунгля.

Когда угроза жизни девочки миновала, возобновились музыкальные вечера. Приходили певицы-любительницы Прасковья Бартенева, Мария Шиловская и Александра Билибина. Их навещали Дубельт, Дубровский, Гейденрейх, Вильбо и др. Два раза в неделю бывал Дмитрий Стасов, Серов теперь реже, по субботам. Владимир Стасов в это время сильно болел и не принимал участия в дружеских встречах.

Часто заходил Даргомыжский. Он показывал отрывки из новой оперы «Русалка». Известный волшебный сюжет композитор попытался превратить в социально-реалистическую драму, отвечающую на запросы современности.

Глинка заметил после прослушивания, что тот многое взял из «Руслана».

Даргомыжский ответил:

— Э, брат, тебя все чужие обкрадывают, отчего же своему не пощипать немножко?!

А потом в окончании разговора Даргомыжский, обиженный, добавил:

— Это ты воображаешь или просто выдумываешь. Я тебя не обкрадывал.

И, пытаясь в ответ задеть друга, Даргомыжский начал уговаривать Глинку на сочинение нового произведения, хотя знал, что тот не любит подобных нравоучений. Глинка, как обычно в таких случаях, все переводил в шутку.

Даргомыжский настаивал:

— Как тебе не стыдно, с таким талантом ты ничего не сочиняешь!

Глинка в ответ театрально запел: «Каюсь, дядя, черт попутал» — и перешел на очень высокий пискливый голос.

Теперь уже Глинка увещевал Даргомыжского:

— Братец, у тебя талант сочинять комические оперы. А ты?! Стал приверженцем натуралистической школы?

Даргомыжский обижался на маэстро.

Отношения их были специфическими — они подсмеивались друг над другом, подстраивали смешные ситуации, а иногда и открыто конкурировали.

Так, Глинка решил устроить у себя на Новый, 1856 год бал с развлечениями. В зале поставили большую елку. Пригласили семейство Беленицыных, их старшая дочь Любовь Ивановна (в замужестве Кармалина) обладала хорошим голосом и слухом и училась у композитора пению. Пришли и Даргомыжский с сестрой Софьей Сергеевной, вышедшей замуж за Николая Степанова. После обеда устроили танцы. Людмила играла мазурку. Все водили хоровод вокруг елки. Потом разделились на пары — Даргомыжский встал с Любовью Ивановной, а Глинка — с сестрой Даргомыжского. Глинка достойно справлялся со всеми фигурами мазурки, несмотря на свой вес.

Дальше Даргомыжский решил разыграть его. Придумал фигуру, в которой кавалер должен становиться на колено. Сам он очень легко сделал это. Глинка же с трудом опустился на колено, а подняться уже не смог. Все дамы бросились его поднимать. Посмеявшись над собственною старостью, Глинка, оказавшись с Даргомыжским наедине, заметил:

— Ведь ты надо мною съехидничал!

Даргомыжский усмехнулся и сел за рояль.

Много позже в воспоминаниях Даргомыжский писал о своем прежнем кумире довольно нелицеприятные строки: «Я уже не нашел в нем того мастера, художника, по воображению и чувству, который был прежде таким славным советником». Возможно, на изменение его взглядов могли повлиять советы Глинки по поводу комической оперы, которые так «задели» Даргомыжского[658].

В Петербурге Глинка посещал капеллу графа Шереметева{508}, которой управлял давний его знакомый Ломакин. По просьбе Глинки они исполняли «древности» — старинную церковную итальянскую музыку. Ноты привез Глинка из-за границы. Он бывал у Стасовых и Алексея Прохоровича Чаруковского, живущего поблизости и имеющего хорошую нотную библиотеку. Чаруковский, занимающий высокий пост в Ведомстве путей сообщения, был милым и полезным человеком. Он помогал в оформлении индивидуального семейного вагона для поездок Людмилы, а Глинке организовал почтовую карету, когда тот, опять недовольный «оседлой» жизнью, отправится за границу в апреле 1856 года.