Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

«Голос с того света»

Вскоре все развлечения и занятия с Дзамбони-младшим вынужденно прекратились{205}. К осени 1829 года болезненное состояние Мишеля дошло до того, что ему пришлось отправить письмо в Новоспасское с мольбами о помощи. Ему казалось, что он умирает. Боли, особенно в области шеи, так обострились, что он катался по полу и кусал себя от невыносимой муки. Здоровье ухудшалось, несмотря на постоянный прием лекарств. А может быть, как раз из-за лечения ему становилось все хуже и хуже. Дело в том, что принимаемые по совету врача в 1829-м и в начале 1830 года пилюли sublimatum содержали хлористую ртуть, в них могли добавлять наркотические средства, что считалось в те времена полезным. Пытаясь унять боли, в течение года он принял их около сотни. Фактически организм музыканта испытывал сильнейшее отравление, что на фоне его врожденной золотухи могло привести к сильнейшим хроническим заболеваниям внутренних органов.

Почему же первоначально появились эти симптомы?

Точного ответа сейчас уже никто не даст — так могли проявляться остеохондроз, менингит, вирусная или бактериальная инфекция, невралгия, сифилис[140]. Диагнозы расходятся. Но наверняка можно сказать одно…

Пребывание дворянина в свете было обязательным для сохранения высокого статуса человека, принадлежащего к bonne société, то есть высшему обществу. Однако выход в свет требовал огромных затрат — как материальных, чтобы достойно нарядиться на очередной бал, так и физических. Посещение балов, светских салонов затягивалось далеко за полночь, поэтому днем отсыпались, а ночью бодрствовали. Кроме того, светские разговоры, соблюдение «хороших манер» не позволяли расслабиться ни эмоционально, ни интеллектуально. Танцы до утра, регулярные, продолжающиеся всю ночь застолья с обилием горячительных напитков, частые перемещения с одного мероприятия на другое, светские путешествия предполагали хорошую физическую форму. Тяжелее всего приходилось интровертам, тем, кто по природе был застенчив, и просто болезненным людям, каковым был Мишель. Последствия такого образа жизни были разрушительными для его здоровья.

Керн позже назидательно указывала: «Нельзя не признаться, что вообще жизнь Глинки была далеко не безукоризненна. Как природа страстная, он не умел себя обуздывать и сам губил свое здоровье, воображая, что летние путешествия могут поправить зло и вред зимних пирушек; он всегда жаловался, охал, но между тем всегда был первый готов покутить в разгульной беседе»[141].

В Петербург приехала мать Евгения Андреевна спасать сына и срочно увозить из «дьявольского» города. Высший свет и общественное мнение матушка воспринимала, по-видимому, именно так. Позже, почти через десять лет, она пошлет наставление дочери Маше, переехавшей в Петербург: «…будь осторожна в сим бурном мире, где, по-моему, хаос»[142].

С октября 1829-го по апрель 1830 года Мишель жил в Новоспасском, практически не покидая своей комнаты.

Еще до отъезда в деревню Мишель видел спасение только в одном — в поездке за рубеж, в теплые европейские страны. К тому же путешествие тогда рассматривалось как способ самопознания и самосовершенствования. Путешествие физическое оборачивается ментальным движением к себе, внутрь себя. Сбежать в Европу было стандартной частью жизненного сценария для многих интеллектуалов того времени. Например, Жуковский и Баратынский, Мельгунов и Соболевский — все они, страдая от физических и душевных мук, неоднократно отправлялись в Европу. Интерес к путешествиям поддерживался и в литературе — большой популярностью пользовались «Письма русского путешественника» Карамзина, «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. В газетах постоянно публиковались заметки путешественников — травелоги. Всю эту литературу Мишель хорошо знал.

Отец был категорически против зарубежной поездки, а Мишель расстраивался до слез. Чем он руководствовался, сказать сейчас сложно. Возможно, он боялся отпускать болезненного сына одного и подвергать его, как ему казалось, смертельной опасности. Всего год назад 8 июня 1828 года умерла любимая дочь Пелагея{206}, погодка Мишеля, и семья все еще не могла прийти в себя. Глинка-старший хотел защитить сына.

Но домашняя «тюрьма» превращалась в творческую лабораторию{207}. Новоспасское — идеальное место для «погружения в себя». Он продолжал совершенствовать игру на фортепиано: исполнял этюды Мошелеса, Крамера, произведения Гуммеля, Баха. Изучал партитуры опер Россини, как когда-то Керубини, Моцарта и Бетховена.

К 1829 году относится сочинение трогательного романса на слова любимого Василия Жуковского «Голос с того света»{208}, который посвящен безутешному зятю Соболевскому{209}. Героиня романса — умершая девушка посылает своему возлюбленному слова утешения: «Не узнавай, где теперь я». Она успокаивает возлюбленного, что ее жизнь не прошла напрасно: «я все земное совершила» — «я на земле любила и жила». Как и в предыдущих двух романсах на стихи Жуковского — «Бедный певец» и «Утешение» — Глинка обращается к потустороннему миру. Ему кажется, что смерть совсем близко.

Наконец в феврале 1830 года отец сдался{210}.

На него повлияло мнение очередного знакомого врача — полкового доктора Шпиндлера, специально приехавшего из Брянска в Новоспасское. После осмотра больного он сказал, что у того «целая кадриль болезней», и предписал ему пробыть за границей «не менее трех лет», в теплом климате. К тому же, как вспоминал Мишель, «весною здоровье мое шло все хуже и хуже»[143], он часто стонал, был плох, практически не ел.

И тогда отец придумал хороший план — Глинка поедет в Германию и Италию, но не один. Компаньоном ему будет тот самый известный в светских гостиных столицы певец Николай Кузьмич Иванов, о котором в Новоспасском уже были наслышаны.

Двух молодых людей объединяла не только любовь к музыке, пению и итальянской опере, но и болезни. По-видимому, Иванов страдал от заболеваний верхних дыхательных путей, может быть, аллергии, обостряющейся во время весеннего цветения.

Иван Николаевич договорился с директором Капеллы Львовым-старшим, непосредственным начальником Иванова, о том, чтобы тот ходатайствовал о подобной поездке. Львов поддержал его, ведь предоставлялся удобный случай без всяких хлопот устроить «повышение квалификации» для тенора Придворной певческой капеллы и тем самым заслужить похвалы императора. Львов хорошо знал Михаила Глинку. Он называет его в письме «страстный охотник до музыки, весьма знающий» специалист. Глинка должен был помогать Иванову в обучении итальянскому языку, а также выступать в роли переводчика и организатора всей поездки. Его ходатайство в скором времени было поддержано Николаем I. Иванову дали двухлетний отпуск и даже пособие. Император взял с Ивана Николаевича подписку, что певчий не будет чувствовать недостатка средств к существованию в случае, если выделенного государственного содержания не будет хватать.

Глинка писал в «Записках», что его отец в прямом смысле уговорил Иванова ехать с ним. Он это слово подчеркнул. Почему отец прикладывал столько усилий, чтобы отправить сына вместе с певцом? Можно было бы ничего и не предпринимать, так как в это время за границу ехали многие знакомые Глинки — Штерич, собирались Толстой и Соболевский, часто путешествовал Мельгунов. Но нет, никто из высшего сословия не подходил на роль компаньона. Так считал отец, а вот Мишель с удовольствием бы избежал компании Иванова. Он не отличался хорошим образованием и не обладал благородными манерами, что вряд ли способствовало симпатии со стороны Мишеля. Позже сестра Людмила вспоминала, что «Иванов производил впечатление малообразованного человека, мало воспитанного, мало бывавшего в обществе».

Дело в том, что стажировка отечественных певцов, служащих при дворе, расценивалась как дело государственной важности. Отец считал, что его сын едет не просто отдыхать и лечиться, а выполняет важную миссию. После возвращения певчий должен принести славу русскому искусству и достойно конкурировать с приезжими иностранцами. И в этом была бы заслуга рода Глинок. Отец мог бы им гордиться.

В конце апреля Николай Иванов приехал в Новоспасское. Все было готово к отъезду.

Подведем итог большому пути Глинки — от государственного служащего к свободному художнику.

Какой была репутация Глинки в России до его отъезда?

К 1830 году, когда Мишелю исполнилось 26 лет, он зарекомендовал себя как одаренный русский пианист, композитор и издатель, что на волне патриотизма вызывало уважение. Он вращался в высших аристократических кругах, предпринял собственный издательский проект (как мы бы сказали сегодня). До отъезда было опубликовано два его фортепианных сочинения и шесть вокальных. К этому времени у него окончательно формируется ощущение своего композиторского предназначения. Об этом свидетельствует и важное замечание к издателю (написано по-французски): «Вы распорядитесь награвировать их (сочинения Глинки. — Е. Л.) самым тщательным образом, а так как я предполагаю, что вы сами проверите корректуры, то нисколько не сомневаюсь, что в них не будет ошибок. Этому я придаю большое значение. По-моему, точность издания важнее, чем его роскошь»[144]. Таким образом, Мишелю было важно донести до исполнителя авторскую волю, свой текст без изменений, ведь им продумана каждая нота, складывающаяся в общий композиторский замысел.

Его репутация определялась новой социальной ролью, появившейся в «хорошем обществе» — русского артиста. Как уже отмечалось, просвещенные аматеры не могли становиться профессиональными музыкантами, чей статус в России был чрезвычайно низок. А вот образ утонченного артиста вполне подходил.

Артист служил искусству, но при этом мог вести публичную художественную деятельность, получать за нее вознаграждение. Артист понимался как властитель дум, человек, способный привлекать внимание к социальным, эстетическим проблемам и решать их. К моменту отъезда Глинка идентифицировал себя с этой социальной ролью, об этом свидетельствует, например, его письмо Соболевскому. Находясь уже в Милане, 6 декабря 1830 года (по новому стилю) он писал о «состоянии артиста»[145].

К этому образу могли примешиваться дендизм, склонность к фарсу, паясничанию, экстравагантное поведение. Жизнь артиста, в отличие от профессионала, полностью подчинялась свободному искусству, музе и вдохновению. Сама жизнь становилась предметом искусства.