Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

«Изобретение» нации

Параллельно с любовными переживаниями созревал сюжет для новой оперы. С осени 1834 года Глинка посещал великосветский салон Василия Андреевича Жуковского в Зимнем дворце. Они были знакомы и раньше, вероятно, с 1826 года. Поэт произвел неизгладимое впечатление на композитора — и как личность, и как творец. Жуковский являл собой образец благородного аристократа, его душевные качества — доброта, отзывчивость, смирение, щедрость и мудрость — не знали границ. Была известна его помощь декабристам, Пушкину, Баратынскому, ближайшим и дальним родственникам. Глинка чувствовал в его поэзии новую для русской литературы музыкальность стиха, ритмичность, мистику и суггестию рисуемых картин природы и до конца жизни преклонялся перед его искусством. В собрании сочинений поэта, которое он подарил сестре Людмиле, Глинка оставит надпись: «Чистая, благородная душа В[асилия] А[ндреевича] ясно отразилась в его творениях»[201].

У Жуковского собиралось избранное интеллектуальное общество — давние знакомые Пушкин с Вяземским, Одоевский с Виельгорским, новая звезда — писатель Гоголь, поэт Плетнев. Приглашались избранные образованные дамы. Гоголь в первый раз знакомил публику с «Женитьбой», Одоевский с Пушкиным рассуждали о природе гения и злодейства. В основном у Жуковского говорили о литературе, но иногда пели и играли на фортепиано. Тогда Глинка властвовал сердцами безраздельно.

Рассказ Глинки о национальной опере чрезвычайно увлек хозяина салона. С чем был связан такой интерес?

Жуковский, приближенный к царской семье{277}, поддерживал новую государственную политику Николая I. Он знал о дилеммах, которые решал император, придя к власти после трагического декабрьского восстания 1825 года. Создание национальной оперы человеком его круга, то есть истинным аристократом-художником, могло стать эффектной составляющей государственной политики.

Глинка попадает, как говорится, в нужное время и в нужное место.

С восшествием на трон Николая Павловича начался новый виток политического переустройства страны — впервые император создает общую государственную идеологию, которая должна объединить разрозненные сословия. Империя должна была предстать в новом облике, как единая нация. Происходило совмещение, казалось бы, противоречивых идей — нация мыслилась как единство равных, а империя подразумевала единоличную власть и сословное разделение общества. Известный исследователь национализма как общественного явления Бенедикт Андерсон назвал подобный сплав идей «официальным национализмом»[202]. Придя к власти, Николай I, используя разнообразную символику, стал проводить этот замысел в жизнь. Уже с 1 января 1828 года, в период новогодних балов и маскарадов, в Зимнем дворце был проведен экзотический «бал с мужиками», показывающий лояльность императора ко всем сословиям. Император понимал важность нынешнего исторического момента. Казалось, что вокруг рушится мир: во Франции и Бельгии в 1830-е годы происходили революции, в 1830–1831 годах поднялось Польское восстание. Россия переживала хлебные бунты летом 1831 года и страшную эпидемию холеры. Для стабилизации ситуации требовались чрезвычайные усилия. Кроме того, страна была разделена не только на «высшее» и «низшее» сословия, имеющие различное мировоззрение и практически противоположную культуру, но и на разные этнические группы. Титульной нацией считалась русская, в которую объединялись три этнические группы — великороссы, малороссы (сегодня украинцы) и белороссы (ныне жители Беларуси)[203]. Нужны были общие принципы, объединяющие их.

«Официальный национализм» обрел свою конкретную форму в триаде, сформулированной графом Сергеем Семеновичем Уваровым (1786–1855). Глинка слышал о нем во времена учебы в пансионе, возможно, встречался на великосветских вечерах[204]. Прежний фаворит Александра I, он вновь был приближен к императору. В 1832 году, назначенный сначала товарищем министра народного просвещения, а затем министром, он сумел предложить Николаю I универсальную концепцию, что на многие десятилетия стала единственной и неизменной государственной идеологией. Триада объединяла три концепта, на которых, по мысли Уварова, держалась Россия — это «самодержавие — православие — народность»{278} (позже историк Александр Николаевич Пыпин назвал ее «теорией официальной народности»).

Вера наследуется от предков, а самодержавие — естественная форма власти, установившаяся исторически. У Уварова самодержавие обретает прогрессивные черты — оно «сильное, человеколюбивое, просвещенное». Дарованный народу монарх, обладающий властью от Бога, является залогом того, что Промысел охраняет русский народ. Таким образом, русские благодаря императору могли ощущать в себе Богоприсутствие. В этой трактовке фигуры правителя заключалось одно из главных отличий русской власти от европейской.

Но самым сложным, прогрессивным и противоречивым оказалось понятие «народность»[205]. Оно являлось русским вариантом новой европейской идеи нации или народа, которая в разных странах получала свои названия — во Франции «nationalité», в Германии «Volk». Уваров остроумно и эффект-но обосновал «народность», лишая ее той взрывоопасной революционной силы, которая в том числе привела Францию к кровавому государственному перевороту. Министр объяснил «народность» через два других концепта триады. «Русским» считался тот, кто верил в своего царя и в православие, что снимало все этнические и сословные противоречия. Таким образом, «народность» объединяла всех жителей страны, вне зависимости от сословий{279}.

Граф Уваров, как и все аристократы, включая Глинку, считал, что триада позволяет двигаться России «в ногу» с Европой, но идти параллельным, «своим» путем. Уваров указывал, что народное воспитание, имея в виду воспитание всех жителей империи, невозможно без следования европейским идеям, европейскому просвещению и духу, «без коих мы не можем уже обойтись»[206].

Триада, как и любая идеология, создавалась в виде набора абстрактных идей, но ей требовались конкретное наполнение и пропаганда. Уваров считал, что она должна воспитать и изменить сознание людей. В качестве инструментов воздействия он рассматривал институты народного просвещения, а Жуковский, Мельгунов, Одоевский — литературу и особенно музыку. Через художественный язык и эмоциональное воздействие идеология могла становиться частью мировоззрения публики, и опера была идеальным жанром для подобного воздействия[207].

Искусство больше, чем искусство.