Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Франция

С первых минут Париж произвел большое впечатление на композитора{417}. Огромные семиэтажные и восьмиэтажные дома, постоянное движение людей на улицах, модные ухоженные дамы и разодетые кавалеры, рестораны и театры — все казалось динамичным, современным. Париж ощущался как место свободы.

Летом общество только и делало, что гуляло, фланировало, посещало сады, осматривало достопримечательности, встречалось в театрах и ресторанах. Променад был главным развлечением парижан. Бульвары, Елисейские Поля, сады и пассажи были открыты для всех сословий, что удивляло русского аристократа. Летняя жизнь в Париже казалась дешевле и удобнее, чем в Петербурге. За новый отличный сюртук Глинка заплатил всего 90 рублей, по петербургским меркам сущий пустяк, а качество и крой несравненно лучше отечественных. Вместо извозчиков использовался омнибус, многоместная пассажирская карета, запряженная лошадьми, представляющая собой первый общественный транспорт. Он позволял экономить на поездках. Глинка удивлялся, что за 30 копеек можно проехать куда угодно.

Как и в других европейских крупных городах, в Париже проживало много русских, с которыми был знаком композитор, — мать и дочь Краевские, графиня Виельгорская с младшей дочерью, пансионский товарищ Мельгунов, чета Панаевых, художник Михаил Львович Невахович и богач Илья Дмитриевич Норов, устраивавший роскошные развлечения для знакомых. На несколько дней в Париже остановился Михаил Виельгорский. Все вместе посетили Версаль, гуляли в Ботаническом саду, где располагался зверинец. В конце июля русские туристы наслаждались развлечениями в честь годовщины Июльской революции 1830 года. Иллюминации на Сене, шествия, открытые праздничные площадки — все это привлекало толпы людей. «Париж до такой степени разнообразен, что, выйдя на улицу, нет возможности хандрить», — писал он матери через четыре недели после приезда в столицу Франции[483].

В сентябре 1844 года в Париж приехал князь Элим Мещерский. Являясь поклонником Глинки, он уговаривал его издать в Париже свои романсы, но для этого нужны были переводы русских текстов на французский язык. Этим-то Мещерский и занялся{418}. У Мещерского собирались известные творцы: здесь Глинка мог общаться с писателями Виктором Гюго и Эмилем Дешампом, с братьями Мериме и др. Первые впечатления от общения с французами он описывал так: «вежливость французов, в особенности образованных, превосходит всякое описание»[484]. Парижская жизнь приносила только удовольствие. «Я жил разнообразно и искренно веселился с приятелями», — вспоминал Глинка[485].

Глинку радовало и то, что климат в Париже — мягкий, без резких перепадов — идеально подходил для его здоровья. А вот лечение, как и в прежние времена, не приносило положительных результатов. Новая система доктора Шустера с применением йода не действовала на него. Так по крайней мере считал сам композитор.

Свою жизнь Глинка воспринимал как чрезвычайно скромную, без «петербургского разгула». Утром — чай. Обедали дома в 18.00 — два блюда и стакан сухого красного вина. Между завтраком и обедом — легкий прием пищи. Такой распорядок Глинка считал очень полезным для здоровья. Он неоднократно уверяет матушку в письмах, что живет очень умеренно, на французский лад. Местные жители, как он сообщал матушке, не любят карт и преферанса, пьют очень мало (либо пиво, либо легкое вино), а шампанское, главный символ Франции, как это ни странно, «не в употреблении»[486].

С ноября начиналась светская жизнь, все возвращались с курортов, что повлекло рост цен на продукты и жилье. Первые восторги по поводу Парижа сменялись спокойным восприятием окружающего. Тем не менее Глинка стал изучать изобразительное искусство, посещал театры, на что тратил уйму денег, так как цены на билеты были чрезвычайно высокими{419}, и заводил знакомства. Из музыкальных впечатлений Глинка особенно отмечал Итальянский театр. Его поразили не только певцы и оркестр, которые он называл превосходными, но и великолепный зал, и публика, разряженная, как на великосветский бал. Глинка уже мечтал о новой опере на итальянский текст, которую он напишет для постановки в этом театре.

Михаила Ивановича все чаще посещала мысль обрести подругу (но не жену), что было доступным в этом городе свободы. Матери он рассказывал, что здешние барыни не так очаровательны, как представляют в Петербурге. «У них в манере что-то наглое»[487], — писал Мишель.

Он искал музу, посещая маленькие театры Парижа. Для этих целей подходил театр «Chantereine». Здесь выступали совсем молодые артисты и артистки, а также любители, только начинающие театральный путь. Многих актрис он вместе с Федором Гедеоновым приглашал к себе на вечера{420}, которые они устраивали специально для знакомств. Здесь много пели и танцевали, поэтому часто эти вечера называли балами. Подавали чай и легкий пунш, а в заключение выносили сладкий пирог. Федор устроил так, что вечера обходились им недорого, но производили впечатление. Расходились уже в 23.00, что было удивительным для русских. В Париже строго соблюдали ночную тишину. Если танцы все же продолжались после 11 вечера, то со всех этажей к ним приходили служанки и жаловались:

— Вы беспокоите! У моей госпожи мигрень.

Даргомыжский рассказывал об одном из таких балов у Глинки, который устраивали в честь празднования Нового, 1845 года.

«Милые ученицы его, с примесью некоторых возвратившихся из Петербурга маскарадных француженок, возвратившихся из Петербурга, выпили с нами пуншику и шампанского. Танцы были очень анимированы (от французского animé — оживленный, одушевленный. — Е. Л.). Кавалеры были большею частью пожилые русские господа… Пожилые люди с деньгами наслаждаются в Париже, как боги на Олимпе. Француженки уверяют их, что они в самой лучшей поре жизни, разоденут их в лаковые сапоги, модное платье, напялят на руки белые перчатки и таскают их по кофейнам и театрам»[488]. В это поверил, видимо, и Глинка, который позже будет рассказывать о прелестях холостяцкой жизни мужчины в летах. На вечере танцевали русскую пляску, и все разошлись уже в 2 часа ночи.

Глинка сблизился с 22-летней актрисой Аделиной. Она не была красавицей, как вспоминал Глинка, но обладала шармом. Производило впечатление неуловимым выражением глаз и улыбкой. Глинка отмечал ее стройность, тонкую талию и вкус в манере одеваться. В ее обращении с людьми было много достоинства и такта. К концу декабря 1844 года Аделина призналась в ответном чувстве. Глинка стал часто бывать у нее: они вместе обедали и потом мило беседовали вплоть до позднего вечера. Она жила с матерью и маленькой дочкой. Аделина продолжала учиться актерскому мастерству, а русский композитор учил ее петь, как и несколько других француженок.

Глинка был доволен таким образом жизни.

Неоднократно он сообщал своим родственникам и друзьям:

— Вы не поверите. Я остепенился! Отвык от вина, разгульной жизни. Отвык от неряшества. Каждый день я не только опрятно одет, но и причесан каждый день[489]. На внешний вид здесь обращают большое внимание.

Сохранился портрет композитора, сделанный в Париже[490]. Сам Глинка высоко ценил его за сходство. Перед нами стройный мужчина, хорошо одетый, с модной укладкой и подвитыми волосами. Бакенбарды и усики тонко подстрижены по последней парижской моде. Он — серьезный, сосредоточенный, уверенный в себе маэстро. В руках — свиток нот, чтобы зритель сразу мог определить род деятельности героя.

В это время года жизнь в Париже все дорожала. Глинка опять посылал матушке бесконечные просьбы о повышении своего содержания. Уже в январе 1845 года он сообщал с грустью: «Париж — бездонная пропасть»[491].

Прожив более полугода в Париже, он все еще не мог устроить свои артистические дела. В октябре 1844 года он познакомился с известным композитором Даниэлем Обером, директором местной консерватории, но какой-либо дальнейшей протекции от него не последовало. В салонах он прослыл хорошим музыкантом, но того успеха, как, например, Шопен, он не получил. Теперь Глинка мечтал об общественном концерте, чтобы его музыка звучала для широкой публики.